Концепцию «Красного реванша» и «нового человека», изложенную в интервью Сергея Кургиняна «Литературной газете», прокомментировал президент Института национальной стратегии, политолог Михаил РЕМИЗОВ.
Тема нового человека многих привлекает в марксистских взглядах, но мне она кажется самой уязвимой. Маркс бывает убедителен в своем социологическом анализе. Например, он оказался весьма прозорливым, когда связал процессы технологического замещения человеческого труда с идеей новой модели распределения, с идеей освобождения труда. Капитализму нужно все меньше рабочих рук, но все больше потребителей. Спрашивается, на что они будут потреблять? Это одно из противоречий капитализма. Один из путей решения состоит в иной модели распределения и в ином понимании природы богатства. Чем больше технологии заменяют человеческий труд, тем больше богатство создается так называемым «всеобщим трудом», то есть наукой, знаниями, которые становятся производительной силой. Но если источником богатства являются коллективные знания и коллективный опыт человечества, то и распределяться его плоды должны соответствующим образом. Это по-своему логично, но самым слабым звеном в этой конструкции оказывается сам человек. Скорее всего, в мире освобожденного труда он окажется не ренессансной личностью, свободно сочетающей умственный и физический труд для самореализации, а чем-то вроде обитателей «Матрицы» из одноименного фильма или элоев из «Машины времени» Герберта Уэллса.
Вариации на тему «нового человека» ассоциируются с антиутопией и, с высокой вероятностью, оборачиваются ею. Скажем, сегодня наиболее влиятельные и имеющие наилучшие шансы на реализацию концепции нового человека – это постгуманизм и трансгуманизм. Идеологии, которые стремятся освободить человека от внешних и внутренних барьеров через конвергенцию человеческой природы с новыми технологиями, сделать его существом, свободно манипулирующим своей телесностью, гендерной идентичностью, социальными ролями. Создать действительно «нового человека», живущего в мире победившей революции меньшинств, где каждый в идеале должен стать каким-нибудь уникальным меньшинством через комбинацию свободно выбранных слов. А социальные технологии и биотехнологии будут совершенствоваться, чтобы создавать для этого новые возможности.
Мне такой образ будущего не нравится, и в ситуации, когда он нависает над нами, меня интересует не создание «нового человека», а сохранение «старого человека» или, если угодно, человека как такового. Человека, как он задан в нашей религиозной и культурной системе координат. То есть сопротивление дегуманизации, постмодернистской и антихристианской мутации культурной среды.
Кстати, в этой связи мне представляется ошибочным представление о Западе как о глубоко мещанской цивилизации. Это, вероятно, самая религиозно «заряженная» цивилизация с эпохи Крестовых походов и по сей день. Очень мессианская, универсалистская, уверенная в своей правоте. Тот дрейф, который мы видим сегодня и который связан с идеологией политкорректности, гегемонией меньшинств, экофеминизмом и так далее – это не отказ ценностного или духовного измерения. Это становление иной формы религиозного сознания со своей Инквизицией и своими Крестовыми походами.
Сопротивление этому дрейфу требует не готовности бежать в будущее быстрее других, а умения творчески держаться за прошлое, которое делает нас тем, что мы есть. То есть – не «красного проекта» (который как раз может оказаться одним из драйверов «нашего постчеловеческого будущего»), а некоего нового консерватизма, нового прочтения социального христианства, нового прочтения ценностей эпохи Модерна.
В целом, «золотым веком» из сегодняшней перспективы видятся послевоенные десятилетия – эпоха зрелого европейского Модерна, когда фашизм был уже побежден, а мультикультурализм еще не восторжествовал. Уже была достигнута широкая свобода личности и индивидуального выбора, но еще не было гей-парадов. Ценности этого зрелого Модерна – суверенитет, солидарность, семья, гражданское достоинство – понятые в их внутренней взаимосвязи, – звучат для нас сегодня вполне актуально. Это не значит, что мы им соответствуем, но мы могли бы примерить на себя роль своего рода ковчега классических европейских ценностей, когда Запад от них отказывается в порыве строительства «экофеминистского трансгендерного халифата». Это стало бы для России не то, чтобы миссией, но выигрышной стратегией.
Что касается миссии России, я вижу ее не в том, чтобы вести человечество в Рай, а в том, чтобы избежать Ада. Ад – это мировое господство, и Россия всегда оказывалась геополитической преградой на пути сил, стремящихся к мировому господству. Когда-то это были Карл XII (в пределах европейской ойкумены) или Наполеон, затем Гитлер, сегодня мы стали препятствием для Соединенных Штатов как нового претендента на роль универсальной империи. На мой взгляд, абсолютно не важно, устанавливается ли мировая империя под прогрессистскими или антипрогрессистскими лозунгами. Как таковая она является по определению злом. Отсюда и мое восприятие имперского дискурса. Можно спорить, в чем и насколько Россия остается империей, но гораздо важнее ее свойство и способность быть Антиимперией, то есть державой, сопротивляющейся глобальному имперскому порядку. В этом и наша историческая правота, и основной потенциал нашей «мягкой силы»
Материал подготовил Григорий САРКИСОВ.
Другие мнения о концепции «Красного реванша».