Елена КАЗЕННОВА
Родилась в Москве. Закончила Московский государственный педагогический институт им. Ленина по специальности русский язык и литература. Преподавала в школе, работала редактором, занималась рекламой. Печаталась в «Новой газете», «Литературной России», в журналах «Русский Дом», «Новая Деревня» и др. Член союзов журналистов Москвы и России.
Паломники и туристы
(рассказ)
Делить людей на паломников и туристов придумал польский философ Збигнев Бауман. Паломник видит мир цельным и себя вписанным в него органично и навечно, турист же меняет континенты, не заботясь о едином смысле, в поисках новых впечатлений. Как ощущает себя турист в окружении паломников, рассказал мне человек, отправившийся в путешествие, изменившее его жизнь, много лет тому назад, когда призрак перестройки только натягивал на себя малиновый пиджак.
«В Дивеево, к Серафиму Саровскому наша компания собиралась давно, и самым удобным показалось путешествие с паломниками. Только потом мы поняли, какой это было ошибкой – отправиться в святое место людям любопытствующим с людьми верующими.
Дорога туда почти не запомнилась, чужие разговоры, незнакомые лица. Почему-то отметили одну пару: женщину с огромной желтой кошелкой через плечо и рядом – тихую, светлую девочку лет двенадцати.
К вечеру поезд прибыл в Арзамас. Так себе городок. Но каков Воскресенский собор! Церковный староста провел нас внутрь (собор летний, не отапливался, а мороз был страшный). Паломники разбрелись по храму, прикладывались к иконам, молились. Мы постояли в стороне. Неудобно. Подошли тоже, приложились: стекло холодное, красота завораживает. Ах, как в этот момент душа развернулась-затрепетала!
До Дивеева добирались автобусом, приехали поздно и сразу разбрелись по деревне на ночлег. Нас отвели в избу, вернее, пристройку, какие сдают на лето дачникам. Печи нет, а мороз за 30. Сели мы, туристы, на топчаны, которые в течение двух дней должны были заменять нам кровати, включили самодельный хозяйский обогреватель и через пять минут поняли, что до утра не дотянем. Куда? Пошли искать гостиницу. Слава Богу, таковая в селе оказалась, нашелся и номер, затхлый, но теплый и просторный. А паломники все остались там, в пристройках.
Встали поздно. Как обычно в поездках перекусили, по полной программе, несмотря на начавшийся пост. Наконец собрались в храм, зачем, собственно, и пожаловали. Огромный Троицкий собор стоит отдельно, сам по себе. «Наши» давно были там. Служба уже закончилась, и они помогали насельницам: убирали снег, строительный мусор, кололи дрова. Послушание… Мы тихонько смылись, побродили по окрестностям, подышали, полюбовались, и было чем – зима в русской провинции красота особенная. Наступило время монастырской трапезы. Пришли, как и остальные, к монастырской «столовой». У дверей толпилась небольшая очередь: паломники, богомольцы, нищие. Кормили всех. Пищу, очень простую, раздавали монахини, взяв блюдо, нужно было ответить не привычное «спасибо», а – «Спаси Бог», что придавало трапезе иное значение. После обеда пошли с паломниками к святому источнику, огороженному и устроенному как бы купальней. Среди метрового снега била ключевая вода, стояли скамеечки. Паломники, каждый, заходили за бревенчатые низенькие стенки, раздевались и окунались в святую воду. Ужасно хотелось попробовать, и не страшно было этой ледяной воды, да как-то духу не хватило. Не окунулись.
На следующий день все повторилось. Паломники часов с четырех, пяти, отстояв службу, работали в монастыре. Нам опять удалось уклониться, и не потому, что тяжело или лень, жаль было времени: нужно многое посмотреть, зарядиться впечатлениями. Специально для наших паломников открыли раку с мощами преподобного отца Серафима. Очень хотелось подойти, так же, как у источника окунуться, но не подошли. Не для нас дар, не заработали.
Вот о таком – наверное – состоянии души писал в «Братьях Карамазовых» Достоевский: «…я хотел примкнуть к хору и крикнуть со всеми: «Осанна!». Уже слетало, уже рвалось из груди…. Но здравый смысл – о, самое несчастное свойство моей природы – удержал меня и тут в должных границах, и я пропустил мгновение!». Мы пропустили его тоже.
Возвращались из Дивеева на автобусе затемно, до поезда оставалось часа два. Было холодно, покрутились возле «путей сообщения»: время просто остановилось. Делать нечего – вернулись в зал ожидания. С трудом отыскали свободные места, соседями оказались дочь и мать, та самая, с желтой кошелкой. Оказалось, приезжали они не только как паломники, хотели узнать, можно ли девочке остаться при монастыре. Таких девочек в Дивееве жило немало: будущие насельницы, христовы невесты. Подтянулись другие «наши», разговор стал общим – о храмах, духовниках.
Заговорила женщина с кошелкой, и мы замерли: какая речь! Кажется, разговор зашел о катехизисе, и она говорила уверенно, живо. Она, в этом немыслимом пальтеце, линялом, застиранном платке...
Женщина была вдовой, с тремя детьми; светлая девочка, ее младшая, училась в одной из лучших школ для православных детей. Очень способная, пела в церковном хоре, изумительная память, прекрасное знание Библии. Мы слышали, как они спорили с матерью по какому-то сюжету: живо и легко, как о чем-то естественно близком, они там – жили. Впрочем, как мы узнали, недавно.
Именно эта, младшая дочь изменила жизнь семьи. Совсем еще ребенком потянулась к церкви, и в матери нашла верную сподвижницу. Они изъездили всю страну, в каких святых местах только ни бывали. Девочка готовила себя к монастырской жизни, мать одобряла: значит, так нужно. С благословения своего духовника они и поехали в Дивеево, посоветоваться, приглядеться.
За этими открытиями время пролетело, пришел поезд. У нас был плацкартный вагон, места занимали, кто как успеет. Мы успели, покойно устроились. Напротив сели молодые супруги – из наших. Оставалось минуты три-четыре до отхода поезда, как появились мать и дочь. В вагоне были свободными только боковые места, не очень, конечно, удобные, но для паломников, которые две ночи спали чуть не на улице, что бы, казалось… Казалось. Пройдя по вагону и не найдя других, кроме неудобных, мест, мать остановилась около «отсека», где мы уже и пригрелись. Она поставила свою желтую кошелку на нижнюю полку, и что тут началось! Девочка молчала, опустив голову, потом тихонько потянула мать за руку: не надо! Не выдержали супруги-паломники, и буря мгновенно затихла. Женщина что-то ласково и естественно нам произнесла и стала раздеваться. Под пальтецом оказалось статное тело, под жутким платком – изумительной красоты коса. Эта женщина вновь сумела нас поразить.
Когда ребенок уснул, завязалась беседа. Женщина говорила что-то о муже, недавно умершем, о сыне – не запомнилось. Запомнилось о старшей дочери. Молоденькая девушка, с одобрения матери, ходила по посольствам, завязывала знакомства с иностранцами – очень хотела уехать. Сердце снова упало, как же так?! Ну что ж, рассудительно отвечала женщина, девочка молодая, умненькая, язык знает, у нас-то что делается, сами посмотрите. А в церковь можно и за границей ходить, да к тому же она не очень верующая…
«Две бездны, две бездны, господа, в один и тот же момент – без того мы несчастны и неудовлетворены, существование наше неполно. Мы широки, широки, как вся наша матушка Россия, мы все вместим и со всем уживемся!» Кому, как не Федору Достоевскому ответить на наши вопросы… И все же каждый отвечает на них сам. Именно после Дивеева пришло ясное осознание: нельзя жить на «два лагеря», как жил до сих пор, необходим свой, личный выбор, чтобы понять, кто ты – Хам или Иафет. Вера или суеверие, глумление или сочувствие, разрушение или созидание? Зачем-то мне были даны и этот разговор, и этот опыт».
Следующей поездкой нашего рассказчика стала Оптина Пустынь. Здесь он принял Крещение.