(эссе лесных флейт)
Когда говорят о рояле в кустах – я верю этим людям. Когда говорят о необыкновенном звучании нот на природе, в лесу, на заре, мне хочется соглашаться нестерпимо, до остервенения – ибо это правда. Единожды я услышала многострунное, клавишное звучание – это было после прочтения книги Павла Григорьевича Кренёва «Белоушко». Сказать, что я прочла книгу – не верно, я ее просто вкусила, по кусочку, по главке, по рефрену. Необычная, трогательная, лирическая проза, сотканная из особой ткани, яркий рисунок, броский узор, живящий темп изложения. Временных рамок у этой повести нет, она может быть составленной из материала прошлого века и века нынешнего. О чём эта книга? О Людях или зверях? О природе-матушке, о повадках волчьей стаи? Или о том, что человек – это хозяин земли, пришедший овладеть несметными богатствами нашей планеты? Или о том, что надо трепетно любить, любить всё живое: зверя, птицу, человека. Любить друг друга и не предавать никогда. Или это невозможно – не предавать?
Иногда мне кажется, что из-под пера Павла Григорьевича выходит единая и нескончаемая могучая песнь – песнь библейского звучания. И что Каин и Авель остались здесь на земле, что их нахождение продолжается. И что у Авеля теперь не один Каин, а их несколько. Один предает, второй убивает. А третий еще не предал и отрекся. Он перешел в иную ипостась – в первоначальную. Он пока кокон, он не отрастил свои черные крылья, не нашел камень, не пошел по тропке. И сталь Дамасская еще не выкована. Ибо мир таков у П.Кренёва – он до ветхозаветен. Он первозданен. Он только-только едва-едва коснулся цивилизации своей, и люди говорят на особенных наречиях – наречиях добра и справедливости.
«Антонида была рада. Ой, как рада!
– Ушко-то бело – у его? Дак значит, он это, он! Белоушко наш!
И интересовалась у Ивана, как выглядит волчок, выращенный ими? Не исхудал ли?
– Живой он, живой! Слава Те, Осподи! – ходила она вокруг мужа и все выспрашивала, все интересовалась…
Женщина, она и есть женщина. Хлопотуньи они, все, как есть.
– А другой-то волк, которой ростиком поменьше, тот, наверно, самка будет, сука то есть, волчица она, – взволнованно рассуждал Иван, значит, дружат оне. Пара то есть… Ндак, и хорошо ето ведь. Вдвоем-то легче в лесу…
Антонида тему эту горячо поддерживала и в своих мыслях шла дальше:
– Дак, они так и шшеняток нарождают, волчаточков, хорошо ведь…
Время от времени она прерывала беседу и куксилась, доставала из кармашка сарафана платочек и промокала глаза – слезы у нее и в радости, и в печали были всегда готовы выкатиться из ее зеленых глаз. Сейчас это были счастливые слезки:
– Хоть бы уж пришел к нам, да показался, каков он есть? Не чужой всяко. Мы же скучам…»
Иногда я думаю: сколько мир накопил оружия, коего хватит истребить землю всю пять раз, не меньше. И это оружие – винтовка, дробовик, капкан. Про остальное молчу, ибо все самое страшное для этой книги я перечислила. А еще «железная палка, о которой размышляет мать-волчица: «Она нашла его по приближающемуся душному запаху, источнику тошнотворной, омерзительной вони, исходящей от потной человеческой плоти. Как же ненавистен для нее был этот дух, много раз ловимый в лесу ее чутким носом. Именно такой запах оставил человек, пришедший к ее логову с собакой. Это был он!
Человек сидел на бугорке, спрятавшись со стороны мясной приманки, но совершенно открытый для Волчицы, подкравшейся сзади. Он сидел очень тихо, незаметно для постороннего глаза. Железная палка лежала у него на коленях…»
Волчица подкралась тихо, острожно, сосцами, задевая росную траву, нежно и неслышно втягивая воздух. Она видела оголенный затылок врага! Она могла бы в этот момент вцепиться – и прощевай, Иван Печурин! Но она не сделал этого, ей было это не нужно, ибо месть матери была направлена на Иртыша – собаку человека с железной палкой. ОН был повинен в смерти волчат. Это боль матери! Это нестерпимая волчья грусть ее! И одного хотелось волчице – отмстить! О, вот она месть! Сходная с предветхозаветностью по жанру и свободе. Нет, конечно, Лесная матерь не читала книг, тем более библейского содержания, а про Ветхий Завет и вовсе не знала – но само ощущение, само предварение сюжета и его разворот – прямо-таки библейский.
И волчица не тронула человека, причинившего ей горе, убившего ее мужа-волка. Человека – хозяина собаки, ее вседержателя и кормителя. Иногда, я думаю, что каждый писатель рассказывает свою библейскую песнь, куда входят все заповеди, но у П.Кренёва есть своя, потайная заповедь – одиннадцатая. Ей-то он предан, ее он воспевает. И звучит эта заповедь примерно так: «Белоушко маленько переваливался с боку на бок, внимательно слушал и прядал длинными ушами. По всему было видно, что он уважал Антониду и признавал в ней хозяйку. Только ей он позволял приблизиться к нему, да и то не близко, а так, метра на три-четыре. Если она перешагивала невидимую черту, он рычал и отскакивал в сторону. Но не кусался. Антонида его не боялась. Ивана он не то, чтобы невзлюбил, просто держал на расстоянии и все. А Иван и не пытался с ним любезничать, понимал, что Белоушко может и цапнуть. Волк – он волк и есть! Цацкаться не будет».
Заповедь-заповедник-заповедная земля. Одно вытекает из последующего. И Павел Григорьевич воспевает землю заповедную, лесную, глубоко находящуюся от больших и шумных городов. Там иные законы – законы природные. И одиннадцатой заповеди верен автор: отношение человека и зверя должно строиться на любви: не предай, не укради, не убей. А видь, слышь, внемли, заботься!
Вообще, волки – это хищники, как мы знаем, во всех сказках – придет серенький волчок и ухватит за бочок, мы с молоком матери впитали то, что волк – это страшный зверь, поедающий мясо, убивающий невинный скот для пропитания. А виноват ли волк в этом? И вообще питающийся мясом для продления своего рода, своей жизни, своего потомства – виноват ли он в том, что ему хочется есть? Разве человек сам не ест мясо? Не убивает невинных овечек, коров-матушек, куриц-несушек? Значит, человек волку кто? О, какая боль и горечь: человек – волку! О, какая невыносимая тоска – человек волку! Это тоска нечеловечья, тоска звериная, природная, почти утробная!
И вообще с кем мы делим эту землю? С кем сосуществуем?
Одиннадцатая заповедь Павла Кренева – это любовь человека к волку. И волка к человеку. Полюби волка, как самого себя. Полюби его! Поделись с ним сердцем, кровом, теплом своим. Выкорми его детёныша, помоги научить его жить по правилам. По твоим правилам по правилам любви человека к человеку. Или человек человеку – человек. И человек человеку – волк. Одновременно!
Глубинная такая печаль, от которой выть хочется по-людски и плакать по-волчьи.
«Это логово было для Волчицы запасным. Длинная яма, вырытая под висячим над землей толстым стволом ели, больше года пустовала. Она потеряла уже все волчьи запахи, и лесные обитатели перестали опасаться этой черной дыры. Ночевали в ней, пережидали непогоду или просто прятались и ежи, и змеи, и зайцы. Беременная Волчица пришла сюда, к этому своему бывшему жилищу, и обнаружила там спящего косого. Она учуяла его издали и подошла тихонько с «подветра». Тот сладко спал, ничего не подозревая, под накрапывающую весеннюю капель. Для опытной матерой зверюги не стоило большого труда подкрасться и сцапать сонного зверька. Только и успел он издать судорожный короткий плач. Заяц был виноват сам: слишком глубоко залез в нору и не предусмотрел варианты отхода. В момент смертельной опасности у него оказался только один путь – в пасть Волчицы. И этот короткий, последний в своей жизни путь он совершил…»
Путь в пасть волчицы, путь в клыкастую и неласковую бездну. По какому пути пойдет человек, ибо у человека есть всегда выбор, выбор – пути, тропы, дороги. Человек – уязвим, тепел, нежен, радостен. И одновременно жаден. Ему нужны деньги для пропитания, для покупки одежд, обуви, для выживания и сохранения своего статуса.
И вот вам герой – противостоятель волку.
Иван Печурин. Человек женатый, семейный, хранитель очага, охотник, добыватель. В лесу одна дорога – найти пропитание. Волк для охотника – это добыча, которую можно обменять на деньги. Волк – товар. И волчица с волчатами – товар тоже. Их пуховая шерстка может послужить куском меха на шубу, их мясцо и нежные косточки – это тоже прибыль, за которую дадут небольшую сумму приёмщики конторы. «Через пять дней Иван был готов к поиску волчьего логова. Он изготовил свежие патроны, оснащенные картечью, и круглыми свинцовыми пулями – таким пулям он доверял больше, чем всяким там «жаканам» и прочей дребедени: круглая пуля летит, куда прицелишься, а цилиндрические формы вихляются в воздухе и постоянно мажут. Проверено! Снарядил полный патронаж: волчье логово – не шутка! Все эти боеприпасы – для волчицы, потому как ясно, что по волчатам стрелять не придется, с ними разберется собака… Работа по логову – дело кропотливое и, как правило, долгое. Поэтому положил он в рюкзак запас еды, чайник, смену белья и запасные портянки – все это, если придется ему промокнуть до нитки. Сейчас, по весне, шагать придется по разводьям, где воды по пояс, да и лес тоже мокрый, наверняка сапоги будут полные весенней воды, а вся одежда сырая…»
То есть – корысть, вот что движет в завязке повести главным героем. Убить ради прибыли. Получить некую сумму для приобретения вещей для дочери. Заработок.
О, как мне знакомо это чувство! О, как оно огнем горит внутри, освещая все самыетемные закоулки души человечьей. С таким фонариком передвигается автор к самым сокрытым местам в сердце Ивана.
На чьей стороне сам автор? И вообще правильно ди это занимать чью-то сторону? Наверно, да, иначе читатель не сможет пройти всю сюжетную линию.
В этом случае автор на стороне волка, ибо волк у Кренёва думающий, понимающий, дерущийся, сражающийся. И влюблённый. И любимый. По-настоящему, дерзко и нежно любит! И поэтому Белоушко убивает соперника, разгрызая ему шейные позвонки так, что слышится хруст и шелест останавливающейся крови. Ну же, ну же, вперед, быстрее и кровавее для того, чтобы овладеть любимой волчицей. Ею – молодой и горячей самкой. Нет, это не просто спаривание, это высокая и чистая, та самая первая любовь. Так умеют любить только волки и мужчины русские!
Обе любви и человечья и зверья едины по весу, многотонны! Крупны, объемны. И немного наивны. Иван любит свою Антониду, а Белоушко свою Гордячку.
И тот и другой готовы сделать для своих любимых все, что не пожелаешь!
Что желала Гордячка, прислоняясь теплым боком к телу Белоушко? Совсем немного – произвести здоровое потомство, этих пушистых комочков для продолжения рода. Чего желала Антонида от своего Ивана? Тоже одного – дать ей возможность заботиться о Белоушко, к которому она привязалась чуть ли не по-матерински.
«Волчьих следов нигде не было. Но тут, вблизи от деревни, он и не ожидал их увидеть. Иван шагал в сторону Северьяновой Паленины – там место ее обитания.
Печурин зашел к Паленине со стороны дующего в лицо ветра, и дальше пошел в этом направлении, внимательно разглядывая снежную скатерть, раскинувшуюся вокруг.
След Волчицы появился в самом центре Паленины. Она гигантскими махами гналась за лисицей. Иван не стал проверять, догнала ли Волчица ее. Он просто развернулся и ушел домой. Дальше нельзя было шагать и оставлять свои запахи. Волчица не должна знать, что он был здесь».
Сюжет повести неожиданно радостен и светел, несмотря на множество драматических поворотов и неожиданных сцен, где человек и зверь находятся на грани выживания. Несколько раз лицом к лицу встречали они смерть, но жизнь вырывала их из когтей умирания. Сначала Волчца пожалела Ивана и не набросилась на него, сидящего к ней спиной. Затем Иван, осторожничая, помог Гордячке и Белоушко спастись от выстрелов охотников. А тут еще новая напасть – Антонида жена Ивана восхотела обнов для Люськи:
«– Ну, Ваня все! Наконец за ум мужик мой взялся. Таперича Люське обновки купим. Зиму девке в городи зимовать, надо чтоб красава была! Парня может сышшет путного под ето дело. Надо же: два волка сразу!»
Но обновы обновами, а душа душой. И влюбилась Антонида в маленького Белоушко материнской любовью. И воспылало в ней нежное, древесное материнское чувство.
«Тут Иванова жена, вместо того, чтобы рассердиться, принялась вдруг опять хохотать.
– Вот шельма какая, надо же, шельма! – умилялась она.
Кто поймет этих женщин? Сейчас так, а через секунду уже совсем по-другому. И деньги ей уже не нужны, и девка ихняя пускай без обновки ходит…
– Вот умора-та, Ванька! – высказывала она свой восторг. – Больно шустрой он, етот парень.
И категорически запретила мужу убивать волчонка.
– Ты, Тоня, в своем уме? – пытался образумить ее Иван. – Хошь волка в дому держать, дак он тогда задаст тебе килограм пряников. Нас с тобой и сожрет первыми, гад. Хряпнет, да и все!
– Давай уж подрастим маленько, а там и поглядим, чего из него завылезат. Интересно ведь… Кокнуть-то всегда можно…
– Интересно ей! Чего из его вылезти может? Волчара и вылезет… Схамкат всех…
Потом, уже за чаем, супруги рассуждали
– Как звать-то будем зверька етого? Будет жить с нами, дак и называть его надо будет кем-то.
– А давай назовем Белоушком. Видишь, Ваня, ухо белое у него одно.
На том и порешили».
Вообще материнское чувство само по себе – большое, нежное и…неудобное. Антонида несколько раз повторяет в повести, что ей волчонок, как сынок. Ибо сына у супружеской четы не было. Была лишь дочь взрослая, для которой родители хотели обнов. И не более.
Но Белоушко – иное дело, смешной, пушистый. У него умная мордочка…
Материнское чувство – вещь перламутровая, редкая.
И этому посвящена книга тоже.
То есть, это привязанность не только волчицы к волчатам, но и человека к волчонку. Это как наказание – твой муж убил моих волчат, а ты сама полна нежных чувств к единственному выжившему в этой схватке МОЕМУ сыну. О, как великолепен подросший, выкормленный, научившийся сражаться Белоушко, как он мчится по лесу, скрываясь от охотников.
Да сейчас много, что учтено в лесном хозяйстве – деревья, земли, гектары, кедровники. Много что сосчитано, подлежит записи, учтению и пересчету. Но как учесть – любовь? Как вникнуть в сложную атмосферу нежности?
Для этого и нужна она – перламутровая песнь матери. Все ее куплеты, все припевы. Все полуобморочные страхи за дитяти своего. Все вои и завывания. Даже отгрызенная лапа после попадания Волчицы в капкан. И все это во имя его – огромного, вселенского, великодержавного, неуемного чувства материнского.
Сама повесть П.Г.Кренёва – одна большая, нескончаемая Перламутровая песнь матери. Она царица цариц. Она жизнь жизни. Она возникла до возникновения мира, поэтому недаром Ром и Рем питались молоком капитолийской волчицы. И не она ли пра-праматерь волчицы Павла Кренёва? Не ее ли песни слышим мы в лесах Приморья? Белой, несказанной, Атлантидовый земли?
Светлана ЛЕОНТЬЕВА, главный редактор альманаха «Третья столица»