(Ямщики в произведениях Мамина-Сибиряка)
В произведениях Д.Н.Мамина-Сибиряка (1852-1912) мы часто встречаемся с его героями – ямщиками. Писатель дает им четкие и яркие характеристики: полные, иногда короткие, но меткие описания их внешнего вида, одежды, привычек, пристрастий. Дмитрию Наркисовичу часто приходилось колесить по дорогам Урала, исполняя какие-либо обязанности, или просто путешествовать. Ямщики, описанные им в произведениях, в большинстве своем были выходцами из народа, а родом из разных мест, но их объединяют одинаковый вид деятельности, определенный образ жизни, приобретенные навыки. Писатель смог уловить эти особенности. В конце XIX – начале XX в.в. ямщики по-прежнему были востребованы в обществе и являлись заметной его составляющей.
На страницах книг Мамина-Сибиряка находим слова – «извозчик», «кучер», «проводник», «ямщичок» или просто «миленький». Иногда вместо слова «ямщик» мы встречаем слово «ямщина». Например, в очерке «На большой дороге» можно прочитать: «Весь громадный двор был запружен возами, лошадиными головами, суетившейся обозной ямщиной…» И еще: «В дверях стоял Аргентский и улыбавшимися глазами наблюдал вспотевшую, раскрасневшуюся и неистово икавшую ямщину». В слове происходит замена суффикса -щик- на -щин-. Получается иное, растекающееся звучание – ям-щи-на. Скопление ямщиков, видимо, вызывало у писателя не всегда положительные эмоции, ему не нравилось отсутствие хотя бы простейшей культуры у них, часто неопрятная внешность, а то и скверные характеры. А в закромах душ у некоторых имелись и темные истории.
Однако в других рассказах мы видим вполне дружелюбное отношение писателя к ямщикам, возницам, кучерам. Встречаются ямщики в произведениях Мамина-Сибиряка без имен. Но тем, с которыми он часто ездил, мог находиться в дружеских отношениях, от кого узнавал разные житейские подробности, обязательно давал имена. И часто перекочевывал такой герой из одного рассказа в другой. Возницу в рассказе «В худых душах…» звали Евменом. Федотка и Степка присутствуют в произведении «Голый барин». Об Андроныче узнаем из эскиза «Горная ночь». И в рассказе «На кумысе» (Из летних экскурсий) есть герой Андроныч. Некоторые ямщики у Мамина с фамилиями, например, Матвей Гущин («Три конца». Уральская летопись). Многие ямщики и кучера приходили на страницы произведений писателя со своими собственными фамилиями и именами. Старшим по возрасту, по статусу полагались отчества. Например, в «Кладе Кучума» кучера Мамина-Сибиряка звали Егором Иванычем. А в очерке «На большой дороге» староста ямщиков – Мосей Павлыч.
Лица ямщиков, описанные Маминым-Сибиряком, выразительные, и каждое со своими особенностями: «На крыльце стоял ямщичий староста, рыжебородый толстый мужик с лукавыми рысьими глазками» («На большой дороге»). Рыжие ямщики с рыжими бородами часто встречаются у Дмитрия Наркисовича: «– Его (Буракова) шилом выкормили, – объяснял суровый кучер Андрон, разглаживая окладистую рыжую бороду. – Вот он и тормошится» («Горная ночь»). А в народе рыжие слыли вороватыми. Ах, вот на что намекал писатель. В большинстве своем герои Мамина живые, подвижные, активные, они азартно спорят, хитрят, сердятся, улыбаются, но улыбаются тоже по-разному. Евмен отличался от всех именно своею улыбкой, его «…широкое улыбавшееся лицо с оскаленными зубами и загорелым румянцем» хорошо вырисовывается и представляется читателями (В худых душах…»).
От описания ярких и колоритных лиц писатель переходил обычно к описанию фигуры, одежды своих героев: «У первого (Егора Василича) лицо было нервное, подвижное, и вся фигура какая-то встрепанная, точно он только что проснулся и еще не успел прийти в себя» («Клад Кучума»). Одежда ямщицкая, конечно же, была сшита из грубых тканей: «…его рубаха (Евмена) из изгребного холста надулась парусом, показывая свои кумачные ластовицы» («В худых душах…»). Или: «Он был в одной красной кумачной рубахе и вытирал потное лицо рукавом» («На большой дороге»).
Герои Мамина-Сибиряка были, разумеется, мускулистыми, физически сильными людьми, иначе и не могло быть: «На козлах раскачивалась широчайшая спина Федотки. Это был плечистый, могутный мужик, незаменимый в почтовой гоньбе» («Голый барин»). Вытаскивать экипажи и лошадей из непролазной грязи – обычное дело ямщицкое, хлюпким не справиться. Нужны были сильные и здоровые мужики с крепкими ручищами. Часто ямщиков нанимали в качестве охранников: «С козел не торопясь слез здоровенный мужик Матвей Гущин, первый борец по заводам, ездивший с Груздевым в качестве «обережного» («Три конца»). А конвойные при обозах вообще слыли богатырями: «Нужно сказать, что наши конвойные были молодец к молодцу – рослые, широкоплечие, бородатые. Это были потомки далеких переселенцев из средней России, когда на Южном Урале вершилось блаженной памяти казенное горное дело. Великорусский тип сохранился вполне и даже улучшился на южноуральском приволье» («Горная ночь).
Несмотря на свою «могутность», ямщики у Дмитрия Наркисовича ловкие, да и сообразительные. Большая часть из них, как правило, не чиста на руку. Похоже, что не только рыжебородые грешили воровством. Вот что говорит попутчик писателя Василий Иваныч по поводу старосты ямщиков Мосея Павлыча: «Мужик – вор, но умная башка» («На большой дороге»). Краткая характеристика и точная. Емкая характеристика дана Дмитрием Наркисовичем другому герою: «…пробойный городской мещанин, промышлявший около хороших господ… Егор Иваныч отличался большой любознательностью и кроме того по натуре был фантазер и мечтатель. Его городская голова постоянно была набита тысячью самых несбыточных думушек, а главное его вечно тянуло в ту неведомую даль, где протекли сытовые реки с кисельными берегами» («Клад Кучума»).
Одни ямщики у писателя – угрюмые молчуны, другие – словоохотливые рассказчики и болтуны. Одним надо было боль свою выговорить, другим просто поболтать, чтобы в дороге веселее стало. «Еду я так раз по челябинскому тракту, – рассказывал герой Мамина-Сибиряка Бурнашев. – Ну, ямщичок из русских… Посидит-посидит, тряхнет головой и оглянется на меня. Вижу, что охота ему поговорить» («Худой человек»). О чем же поведал Бурнашеву ямщик? А поведал он историю убийства всей деревней вора Абдулки (матки), башкира, который никому житья не давал и всех разорил, как заманили конокрада в одну избу на угощенье, старики его в угол задвинули, и конский пастух в избу вошел с вилами и арканом. Рассказывая, ямщик, а это видно было, боялся, сильно запуган был всем случившимся, убийством, в котором принимал участие – за аркан ведь тянул.
Встречались среди ямщиков убийцы, в дороге от всякого сброда отбиваться им приходилось. Жизнь накладывала на ямщину сама определенный характер, а на кого и клеймо ставила. Но не каждый раскрывал тайны свои. А вот другой пример о веселом ямщике: «От деревни Шляповой до Шерамы вез меня какой-то дядя Евмен и всю дорогу весело балагурил на своем облучке» («В худых душах…»).
Еще одной общей и характерной чертой ямщиков было то, что любили они выпить: кто себе дух поднимал, а кто чертовски напивался, до потери пульса. В «Голом барине» есть этому подтверждение: «Ошибочка у него была только в одном – любил ходить в кабак к Митричу. Впрочем, это общая ямщичья слабость». И в этом же произведении читаем: «…Федотка встряхивает головой и молчит. С похмелья он в самом мрачном настроении духа». А вот описание самого старосты: «Староста Мосей Павлыч наливал себя чаем на чистой половине и имел сегодня мрачно-деловой вид. От вчерашнего балагурства и шуточек не осталось и следа. Видимо, что его мучило похмелье, а опохмелиться было совестно» («На большой дороге»).
Многие из ямщиков были прижимисты, а то жадны неимоверно, и эту их общую черту неоднократно подчеркивал писатель, часто он становился свидетелем смешных и печальных сцен: «Мы двинулись вперед. Башкир по-прежнему, стоя на ногах, торил дорогу. Мы плелись за ним гуськом. Лошади опять вязли и останавливались. Когда башкир заявил, что ему пора домой, – выпала повертка в деревню, мы посоветовали ямщику нанять его торить дорогу до станции. Начались переговоры, и башкир за семь оставшихся верст запросил рубль.
– Да ты сдурел?! – ругался ямщик. – Цалковый…
Несмотря на наше согласие заплатить башкиру целковый, ямщик уперся, как пень, и поднял жестокую брань с ордой. Кончилось тем, что башкир уехал в сторону» («Орда»).
Или вот другой пример о ворчливом Егорыче:
«– Ну, так как насчет травы-то, Егорыч, а?..
– Чего: как?.. Пущай коней, а потом рассчитаемся… Не стало ее, травы-то, што ли?
– Оно, конечно, травы у нас въудоволь, а только все-таки… Ты уж напрямки скажи цену, штобы без сумленья.
– Да говорят тебе: пущай… Эко разговор нашел: трава. Все одно на корню простоит…» (На кумысе»).
Много диалектных слов записал Мамин в дороге, у него всегда под рукой был блокнот. А речь ямщиков вся пересыпана простонародными словами. Такая лексика, конечно же, придает рассказам, романам, очеркам особенную прелесть, сегодня это помогает читателю представить живо уральское прошлое. В рассказе «В худых душах…» читаем: «Вот тебе и Шерама…– проговорил мой возница, тыкая кнутовищем по направлению блеснувшей из-за пригорка степной речки Уразаевки. – Как на ладонке…» Ямщик из рассказа «Худой человек» употребляет слова: зазнамый вор, порешили, сказывали. Ямщик Федотка из «Голого барина» обогощает свою речь словами: глянется, попервоначалу, супротив, должон, небили (мебели), по законам продовольствует, не единова бывал (не один раз), задаст. Такое обилие просторечий в произведениях Мамина-Сибиряка подчеркивает его писательское мастерство, умение придать произведению больше жизни, движения, правдоподобности.
Дмитрий Наркисович уделил внимание кулинарным изыскам ямщиков. Посмотрим, что съели ямщики за ужином, описанном в очерке «На большой дороге». А съели и выпили они: пирог с рыбой, уху из карасей, крутую кашу с зеленым конопляным маслом, какую-то жареную рыбу, кислый деревенский квас, пирог с солеными грибами, жареную картошку, пирог с изюмом… Пиром богатырей назвал такой ужин герой писателя Василий Иваныч. И платили за такой ужин ямщики «что-то около пятиалтынного с персоны…»
За трапезой эстетики в их манерах не наблюдалось. Невоспитанный народ оказался. В очерке «На большой дороге» можно об этом узнать подробно: «…перед ними на деревянных тарелках лежала какая-то жареная рыба. Вилок не полагалось, и ели прямо руками, вытирая замаслившиеся пальцы прямо о волосы. Кое-где начинали слышаться тяжелые вздохи и самая откровенная икота. Деревянный жбан с кислым деревенским квасом переходил из рук в руки». А как они выглядели после ужина? «Издали этих плотно поужинавших людей можно было принять за пьяных». А староста? «Староста еще продолжал «чаевать». Он не мог уже есть простую мужицкую пищу и наливал себя чаем. Ворот рубахи был расстегнут, волосы на лбу прилипли, по лицу пот катился ручьями – одним словом, человек наслаждался вполне».
Завтрак ямщиков состоял из пирогов, лапши, каши, жареной рыбы. Но пристрастия к еде у героев Мамина-Сибиряка были разными, например, «Егор Иваныч (кучер)… жарил баранину прямо на угольях по какому-то мудреному исправничьему рецепту. В Сибири есть и яичница «исправница» («Клад Кучума»). Баранину предпочитал и другой герой Мамина-Сибиряка: «– Ишь, ждут, когда барана будут резать (о башкирах, сидящих вокруг костра), – сердито объяснял кучер Андрон, закуривая от головешки свернутую из газетной бумаги цигарку» («Горная ночь»).
Писатель часто дает не только описание ямщиков, но и лошадей, характеризует более подробно своих героев через их отношение к животным. Одни любили лошадей и относились к ним бережно, другие видели только в них способ передвижения, с их помощью они зарабатывали. По тем окрикам, которые Дмитрий Наркисович слышал от ямщиков в пути, можно сделать определенные выводы. Один из ямщиков кричал: «Ну-ко, мы, омморошные, помешивай!..» («Мертвое озеро»). А вот еще картинка: «…Егор Иваныч принялся ругать ни в чем не повинную расейсую пеганку, даже пригрозил ей кулаком и пообещал продать за три целковых Чибуртаю, который ее съест» («Клад Кучума»). Но иногда у того же Егора Иваныча «…проявлялись болезненные преувеличения достоинств гнедка, и он любил возвращаться к этой теме, особенно когда мы бывали у Чибуртая» («Клад Кучума»). Все зависело от того, чьи были лошади, если собственные, то к ним и отношение бережливое: «На кумыс я приехал на долгих, – сообщал Мамин-Сибиряк. – И лошади принадлежали Егору Иванычу» («Клад Кучума»).
Все перепробовал Дмитрий Наркисович – все средства передвижения в разное время, пока дошла очередь до собственного тарантаса, были повозки крестьянские, возы с поклажей и прочее, ведь у него, у когда-то бедного студента, не было лишних денег. Он подробно описывает средства передвижения, в дороге они, конечно, выходили из строя, и ремонтировали их сами ямщики. Сегодня бесценны его дорожные наблюдения: «…в раскрытые ворота один за другим грузно вкатывались новые возы, которым не было конца. Я насчитал до тридцати и бросил. Это был обоз, настоящий сибирский обоз, сохранившийся в полной неприкосновенности доброго старого времени» («На большой дороге»). В этом же произведении писатель описывает сибирский тарантас: «Представьте себе экипаж, в котором вы можете вытянуться во весь рост, как на собственной кровати, экипаж, который защищает ваши бока от самых отчаянных толчков, экипаж, в котором помещается до двадцати пудов клади, – одним словом, целый дом на колесах, приспособленный к тысячеверстным путешествиям по грунтовым трактам».
И в этом же произведении писатель дает описание тюменской телеги, а рассказывает его герой Лександра Василич: «Во-первых, она легка на ходу. Обратите внимание, как поставлены колеса: заднее с передним почти совсем сходятся, а в этом большой секрет. Чем дальше колеса, тем тяжелее ход. Затем, кузов поставлен так, что кладь всей тяжестью упирается в передок, – тоже своего рода закон, по которому бревно по реке плывет комлем вперед. А как она легко поворачивается на своем деревянном ходу, – ведь все деревянное, кроме курка да шин. Во-вторых, такая телега баснословно дешева – всего девять-десять рублей. В-третьих, она сделана так, что ее, в случае поломки, может починить каждый ямщик, а это главное. Наконец, она так приспособлена ко всем условиям грунтового тракта, что дает самое большое количество работы, – вот хоть моя, дойдет она и до Иркутска и обратно вернется. Знаете, здесь удуман каждый клинышек, каждая спица, это произведение целого народа, как песня…»
Не всегда писатель был доволен своим средством передвижения, бока помял он в дороге, но случались удивления: «Мы самым подробным образом осмотрели экипаж, в котором приехал доктор, и я остался от него в восторге: внутри он был обит красным сафьяном, кожаный откидной верх был украшен какими-то медными бляхами, назади был приделан железный ящик с острыми гвоздями на верхнем крае – словом, это было образцовое произведениеsui generis, и я по крайней мере десять раз влезал в него, садился на козлы…» («На рубеже Азии»). Мамин любил путешествовать, удобные экипажи и знающих свое дело ямщиков.
А жизнь ямщиков была наполнена срочными и не очень делами, всегда среди пассажиров находились внимательные зрители и равнодушные: «…в передке обозной телеги, подхваченной к самому тарантасу, помещался неизвестный пассажир, не принимавший никакого участия в общей ямщичьей суматохе» («Клад Кучума»). А вот что увидел заинтересованный пассажир, то есть писатель: «Кругом нас происходила такая суматоха, точно на пожаре. Устанавливали возы, распрягали лошадей, ругались и просто орали… Шла выдача мерок овса. Где-то подрались лошади» (это же произведение). Еще картинка: «…вот ярко дрогнул дорожный колокольчик, завыл форейтор, и два тяжелых экипажа с грохотом вкатились во двор, а за ними вытянувшись в седлах, как гончие, на мохноногих и горбоносых киргизах, влетели четыре оренбургских казака» («Три конца»). Или: «Через полчаса обоз выступил в поход. Из ворот медленно и тяжело выкатывались воза один за другим» («На большой дороге»).
Мамин-Сибиряк, конечно же, был внимательным пассажиром, потому и оставил нам подробнейшие описания жизни на Урале, стал уральским летописцем. Он часто вступал в разговоры с ямщиками и узнавал подробности, староста ямщиков с удовольствием рассказывал ему о своей работе: «А мы природные ямщики… Скоро, пожалуй, и все полсотни годов будет, как мы-то по трактам езды ездим. Уж зараза такая: так и тянет в дорогу» («На большой дороге»). Кого особенно из них тянуло в дорогу, у того и был крепче ямщицкий характер, ведь дороги были безобразные: «…можно себе представить удобства путешествия по захолустному тракту, еще не просохшему после весенней распутицы. Только выносливые почтовые лошади могли выдержать эту каторгу. От Перми до завода Кын около двухсот верст. Оставалось еще около полутораста, и притом самых скверных, потому что от Кына начинался перевал через главный массив Уральских гор.
– Раньше-то цветочки были, – утешал меня ямщик, – а теперь пойдут ягодки… Все одно что с одной печки на другую перелезаешь. Пьяному черту на свадьбу ездить – вот какая дорожка! Ухрани господи…» («Хозяин»).
По таким ужасным дорогам лошади не бежали, а шли, да и попадавшие навстречу тоже не отличались быстротой. Ох, и намучался в дорогах Мамин-Сибиряк: «Унылое настроение овладело и моим ямщиком, и даже лошадьми. Ямщик время от времени все приглядывал из-под руки вперед и наконец радостно проговорил?
– Барин, можно сменить коней: встречная тройка бежит.
Менять лошадей на полдороге – обычный прием сибирской ямщины, и я не протестовал. Являлась слабая надежда выменять лучших. "Бежавшая" навстречу нам тройка едва тащилась. Поравнявшись, ямщики остановились и быстро начали перепрягать лошадей» («Голый барин»).
Да и зимой стоило выбирать ямщика покрепче: «А буран все стонал, сметая сухой снег с высоких мест в овраги и широкие луга. Наш возок тащился то по голой земле, то попадал в сугроб. Такой способ путешествия ямщик характерно назвал ездой «с плеши на плешь». Но в одном месте мы попали уже «в цело», т.е. возок окончательно застрял в сугробе, несмотря на отчаянные усилия лошадей и еще более отчаянные вопли ямщика. Здоровенный коренной буквально утонул в снегу – на поверхности осталась одна дымившаяся лошадиная спина и тяжело мотавшаяся голова. Пристяжные тоже засели в снегу, – они действительно сидели, как зайцы, увязнув задом» («Орда»). Были сложности и по лесным дорогам и в ночной езде. Читаем у Мамина: «Чего мы боялись, то и случилось: когда наш дорожный экипаж свернул на четырнадцатой версте с большой трактовой дороги на маленькую лесную дорожку, начало уже быстро темнеть. Спускались быстрые летние сумерки, которые в густом сосновом бору казались уже ночью.
– Всего версты с четыре до саймы будет – не будет, – утешал нас ямщик, ловко объезжая какой-то пень, точно нарочно вылезший на самую дорогу. – Рукой подать…
– Ты вот крыло-то у экипажа не оборви, – заметил я, наблюдая за целостью собственного экипажа.
– Не впервой! – обиженно заметил ямщик и сейчас же, в доказательство своих слов, задел крылом за сосну, так что собственный экипаж накренился и где-то раздался подозрительный треск» («Мертвое озеро»).
Мамин-Сибиряк был терпеливым пассажиром, но пассажиры встречались разные, за плохую езду ямщик мог и тумаков получить. Вот что рассказывал Федотка о мировом судье, которого вез: «Идол, а не барин. Ах, боже мой, даже сейчас шеей не могу повернуть… Дорога вон какая, а он меня в шею да в шею…» («Голый барин»).
Тяжела была работа ямщиков, но она их кормила. Порой ямщики у писателя наивные, как дети, или наоборот хитры, сами обманывали. Знали много о всякой всячине по слухам, из разговоров, верили в разную чертовщину, любили неистово спорить и часто проигрывали. Были наблюдательны, запоминали в пути все до мельчайших подробностей. Дорога приучила их к неприхотливости, сами готовили еду, умели выживать в трудных ситуациях. Высказывали свои мысли вслух и с ужасом думали о появлении на Южном Урале железной дороги. Отношение ямщиков к ней, которую скоро протянут, естественно, было негативное, староста ямщиков говорил об этом: «Ох, и не поминай ты, Лександра Василич, про эту чугунку… Для чиновников да для купцов ее налаживают, а простым народам прямо разоренье. Всем животы подведет, когда тракты отойдут…» («На большой дороге»). Жалко ему расставаться с дорогой. Кормила его работа и его семью. Не голодная, сытая жизнь была у ямщиков, староста сам об этом говорит: «Ну, теперь хоть на последях ямщички поедят, а потом поминать будут да деткам рассказывать. Много поезжено, сладко пито-едено…» (там же). Так и случилось.
Надежда ЛЫСАНОВА, Челябинск