Публикуем фрагменты записок русского добровольца – московского предпринимателя, отправившегося летом 2014 года на войну в Донбасс. Эти разрозненные заметки москвич Алекс (будем называть его так) предложил «Литературке» для публикации. Нам они показались довольно любопытными и вполне достойными того, чтоб ознакомить с ними читателя. Ценность их в том, что автор – не писатель, не журналист и уж точно не пропагандист. Это обычный человек средних лет, вполне состоявшийся по жизни, имеющий собственное дело, семью, не собирающийся кому-то что-то доказывать. Но им двигало желание помочь русским людям, оказавшимся вдруг «иностранцами» на своей собственной земле. И он отправился в Донбасс, понимая, чем рискует и каковы могут быть последствия. Наблюдения Алекса интересны еще и тем, что он не ищет политической подоплеки событий, не пытается умничать и делать глобальные выводы, но просто описывает войну «такой, как она есть».
На ростовской трассе
Я разлепил кое-как глаза и сонный вывалился из автобуса вслед за всеми остальными. Подтащил свой рюкзак к вещам, уже сложенным на обочине трассы, залитой мертвенно-желтым светом фонарей. Нас было четверо. Мимо, покачиваясь на колесах, как большие кубические кареты, проносились к югу автобусы и желтый свет скользил по их черным стеклам. Им навстречу шли тяжелые фуры, вытягиваясь в бесконечную гудящую цепочку. Словно магнитом тянуло их к большому городу, который гиперборейским великаном спал где-то далеко на севере, там, откуда мы начали свой путь. Гирлянда фонарей прорезала черноту ночи, сливалась вдали в едва заметную точку, к которой медленно ползли красные огоньки машин. Пусто было вокруг. Тоска. Я сел на рюкзак и вновь задремал. Сознание зависло на пороге сна, потом словно провалилось куда-то, и мне привиделась темная земля, медленно проворачивающаяся передо мной исполинским черным шаром. Я видел слабые огни городов, затерявшихся на бесконечной равнине, молчаливые лесные урочища, высокие деревья, застывшие над темной рекой. Думаю, сон мой длился всего несколько мгновений.
Скоро подъехал жигуленок, описав вокруг нас дугу. Водитель – белобрысый мужик в дубленке – взялся заталкивать рюкзаки в багажник.
– А вы и правда туристы? – поинтересовался он и сам же себе ответил. – Ну да, ну да. Тут у нас сейчас полно туристов. И грибники, шо характерно, тоже есть. Шарятся по лесополосам вдоль границы. Вон женщина у вас. Она ведь с СВД за грибами ходит?
Белобрысый оглянулся на Елену в камуфляже и нервно хохотнул:
– А вообще тут у нас в городе все на взводе. Кого сейчас только нет. Хохлы гоняют по ночам, кричат «Слава Украине», «Смерть Украине». Их не поймешь, чего хотят. Разве только в воздух пока не стреляют, но, думаю, уже скоро начнут. Короче у нас тут полный бардак. Вам ночлег нужен? Устрою, если надо.
Остаток ночи провели в доме белобрысого. В соседней комнате спала старушка-мать и он просил не шуметь, чтобы она не испугалась, проснувшись.
Разбудили меня крики петухов и квохтанье кур за окном. Я вышел на двор, чтобы умыться и оглядеться. Белые мазанки, голубые оконца. Куры задумчиво бродят по траве. Дворняга молча лежит у конуры в углу двора, положив морду на лапы и с интересом наблюдает за новым человеком. Сельская идиллия, можно сказать. Вышел за ворота. Окраина поселка. Синеглазые хатки под пожелтевшими тополями. Вдоль домов пыльная дорога ведет куда-то в степь, превращаясь незаметно в накатанную грунтовку. Обычный пейзаж юга России.
За моей спиной заскрипели тормоза. Светло-серая буханка остановилась перед воротами, подняв тучку пыли. Из распахнувшейся боковой двери посыпались добры молодцы в разномастном камуфляже. Двери кабины тоже распахнулись и оттуда вылезли двое. Первый – сухой старик. С выцветшими до белизны бровями, с коротким ершиком белых волос, торчавших из под старой затертой панамы-афганки. На его потемневшем от загара лице остро светились внимательные ничего не пропускающие синие глаза. Старик смотрел с хищным прищуром, как будто все время целился. Одет он был в выцветшую до белизны форму. Старик окинул взглядом мой камуфляжный китель, подойдя ко мне еще раз уколол взглядом и протянул руку:
– Александр Федорович.
Затем равнодушно отвернулся и начал командовать разгрузкой. По всему было видно, что я был «взвешен» и найден стариком слишком «легким».
Второй – молодой мужик в новом кителе модной расцветки. Он был невысок, плотно сложен, передвигался слегка вразвалочку, скупыми рассчитанными движениями, чем-то напоминая росомаху или медведя, глядел он тоже с прищуром, но как-то похитрее. Тоже протянул мне руку:
– Юра, комбат. Ты к нам? Надолго?
– Да насколько смогу.
– Опыт есть? Какая ВУС (военно-учетная специальность – «ЛГ»)?
– Никакого опыта. Просто хочу защищать русских людей. Бывший студент. Стрелял довольно много, готовился.
Комбат снисходительно улыбнулся:
– Ну, раз готовился, то вопросов нет. Нам сейчас бойцы нужны, особенно идейные.
Переход
Несколько часов ждали в редкой лесополосе. Солнце успело подняться в зенит. Кто-то спал, растянувшись в короткой тени, кто-то негромко разговаривал. Я выдергивал и жевал травинки от нечего делать, лежа на спине и глядя в лазурь, но сок давно ушел из травы, стебли были сухими и ломкими, как пластиковые веревочки. Кто-то подошел ко мне и сел рядом. Это был Юра-Осетин. Его давно небритое широкое лицо под выцветшей зеленой панамой оживилось. Он заговорил гортанно:
– А ты знаешь про первый бой нашего батальона? Это было у моста. Я не знаю, как это место называется, но мы там держали оборону. Знаешь, сам я не местный. Но я православный человек, приехал помогать своим братьям – русским, казакам. Я думаю надо помогать в трудной ситуации. Правильно говорю? Вот у меня видео про этот бой на мобилке есть. На следующее утро снимали.
Осетин протянул телефон. На экране замелькала обгоревшая коробка бронетранспортера, россыпи крупных гильз, комки грязных бинтов на асфальте и брошенные каски. Чуть в стороне на дорожном откосе куча обгоревших тряпок и торчащая из нее черная рука.
– Ааа, видишь? – комментировал он. – Вот эту коробочку сам комбат отработал. Юра у нас красава. С эрпэгэ седьмым работает на отлично. Журналист меня снял, а надо было его снимать. Но он у нас, знаешь, скромный, не любит сниматься. Так что я за него интервью давал.
Время прошло незаметно. Наконец дали команду грузиться. Недолго попетляв по сельским улицам, буханка остановилась перед воротами, покрытыми выцветшей и облупившейся красной краской. Комбат вышел из машины, переговорил с кем-то в доме и махнул рукой – заезжай! За воротами обнаружился обычный деревенский двор с проржавевшими автомобильными кузовами по бурьянным углам, с разноцветными курами, бродящими вольно по пыльной траве, с детскими игрушками, забытыми на песчаной куче. Машина встала посреди двора и ворота за нами закрылись, но никто не выходил. Водитель заглушил мотор. Так в полном молчании мы просидели несколько минут. Вдруг стало слышно отдаленное буханье, будто кто-то выбивал от пыли большой ковер. И тут раздался голос комбата:
– Заводись! Выезжай!
Тут только я заметил, что в заборе, окружающем двор, были устроены вторые ворота и сейчас они со скрипом открываются перед нами. Двигатель затарахтел, корпус машины содрогнулся и она тронулась с места. Мы выкатились меж распахнувшихся створок ржавых ворот и кто-то на заднем сиденье задумчиво произнес:
– Граница. Добро пожаловать в ад.
Больше никто ничего не говорил.
Поселок Северный
Старая буханка долго пробиралась между заброшенными домами с проваленными крышами, с торчащими вкривь и вкось штакетинами-ребрами забурьянивших палисадников. Кое-где в ряду белых мазанок, как гнилые осколки между здоровыми зубами, торчали обрушившиеся закопченные стены – остатки сгоревших хат. Было понятно, что это место брошено жителями не из-за войны. Здесь давно не жили люди, и я задумался о странном контрасте. Тот мир, который мы только что покинули, был с ровными черно-асфальтовыми дорогами, с чистыми кафе на заправках, с аккуратно подкрашенными белыми стволами деревьев вдоль дороги и с таксистами, приезжающими по первому звонку среди ночи. А здесь сквозило ощущение распада.
Это село на границе долго умирало. Цеплялось за жизнь последними своими жителями, но потом и они, разочарованные, разбрелись отсюда в лучшие места. Может быть, вот в этом сгоревшем доме жил последний старик в деревне. Потом он умер и никого больше не осталось. Размышляя, я не заметил, как задремал. Утомленное сознание нырнуло в прерывистый полусон, застряло на какой-то одной завязчивой мысли, которая раз за разом повторялась, крутилась как заезженная пластинка, не давая ни глубокого сна, ни пробуждения.
Меня разбудило хлопанье дверей машины, смех и гомон густых мужских голосов. Переступая негнущимися со сна ногами, я вылез из машины и огляделся. Наш Александр Федорович где-то уже раздобыл автомат и закинув его за спину, беседовал с мужчиной необычного вида. Тот стоял, широко расставив ноги, и улыбался, высверкивая на солнце золотым зубом. На голове у него была каракулевая низкая кубанка с малиновым верхом, на лице – широкая окладистая борода уже подернувшуюся сединой. Над бородой блестели шальные глаза и уточкой торчал угреватый широкий нос. Камуфляж его был перетянут кожаной портупеей, украшен различными эмблемами, по большей части с черепом и костями. На поясе висел длинный кавказский кинжал в серебряных ножнах. Вместо автомата камуфлированный казак нянчил в руках противотанковый гранатомет. Образ его довершали высокие черные сапоги с длинными блистающими носами. Я подумал, что именно такие сапоги когда-то называли «хромовыми».
Насмотревшись на казака, я огляделся вокруг. Лучи клонившегося к закату солнца фактурно выявляли все окружающие предметы, подсвечивая приятным боковым светом дома, людей, машины, деревья и все остальное, что только было в этом городке. Было, как выражаются фотографы, «режимное время». Вдоль улицы, под сенью стройных тополей, тянулись невысокие белые дома со следами провинциальной античности на фасадах и тортами вздувались клумбы с яркими пятнами цветов. А перед нами над крыльцом с каменными ступенями тяжело свисало красно-бархатное знамя с большим гербом Советского Союза. Сверху античный портик подъезда венчала картонка с самодельной надписью «Комендатура».
Вокруг бродили разномастно одетые ополченцы. Оружие у них было более-менее одинаковым, во всем же остальном снаряжении царила полная анархия. Кинжалы, штык-ножи, разнообразные кожаные портупеи и ремни, фуражки и папахи – каждый здесь выделялся как мог. При взгляде на все на это у меня появилось ощущение какой-то ненастоящести. Казалось, что это не реальное место на востоке бывшей Украины, а сгенерированная компьютерной видеокартой аккуратненькая игровая текстура. Что на самом деле я в виртуальном пространстве, которое обычно в играх называют «Лагерь сталкеров», «База» или как-нибудь еще в этом роде.
Сюрреализма картине добавлял огромный, весь разукрашенный эмблемами одного украинского футбольного клуба, синий автобус, стоявший напротив входа в комендатуру. На этом автобусе, отжатом у плохих украинских болельщиков, мы и поехали в город Ровеньки.
База
Дежурные распахнули ворота и автобус, тяжело переваливаясь, вполз в небольшой заасфальтированный двор. 4-й Георгиевский батальон располагался на территории небольшой мехбазы. Ранние августовские сумерки уже опустились на городок и вечернее построение батальона комбат принимал в темноте. Строй шахтеров подравнивал замкомбата – Леха-Казак. Был он лобастый, с совершенно лысой головой, без бороды и усов, с крупными чертами лица и грубым голосом. Настоящий унтер-офицер. Леха носил военный китель и широкие тренировочные штаны. Ходил он, опираясь на костыль и вставив левую ногу, толсто перемотанную грязными бинтами, в просторный тапок. Правая его нога была обута в обычный армейский ботинок. Было видно, что передвижение доставляет ему немало мучений. Поэтому он предпочитал управлять бойцами с помощью голоса. Когда густой бас Лехи наполнял небольшой двор мехбазы, с крыш срывались стайки воробьев, а в окрестных дворах принимались брехать собаки. Шахтеры слушались его беспрекословно.
Вопреки нашим планам никто не торопился давать нам оружие и посылать в бой. День проходил за днем, а комбат на все вопросы отмалчивался или же отвечал, что автоматов на всех пока не хватает. Мол, перебои у них с автоматами. Александр Федорович, или как мы его прозвали «Старикан», целыми днями носился по окрестностям на своей буханке и тоже на нас внимания не обращал. Возил комбата и еще кого-то. Каждый день старик притаскивал из степи почерневшие пулеметные стволы, тяжелые гаубичные гильзы, листовки на украинском, рваные противогазы, пустые гранатометные трубы и всякую прочую дрянь, которую он намеревался выставить в своем музее донбасской войны. Мы же маялись от безделья. Никаких новостей с большой земли не было. Мобильная связь молчала. Что происходит вокруг нас – тоже было непонятно. Улицы городка опустели. Только на автовокзале гудела толпа. Местные уезжали.
…Заканчивался очередной пустой день. Из раскаленной за день степи на городок наползала плотная черная ткань ночи, прошитая стрекотом цикад, наполненная терпкими запахами. Я долго лежал в траве, вдыхая запах остывающей степи, думал, наблюдал. По черному степному окоему то и дело взблескивали зарницы. Тогда до меня доносилось глухое ворчание, будто за горизонтом сонно ворочается неведомый зверь. Неизвестность страшила. Невозможно было понять, кто побеждает и где сейчас противник. Зарницы артиллерийских ударов мелькали то там, то здесь, временами казалось, что нас уже окружили. Бездействие выводило из себя, и я пошел спать, отгоняя дурные мысли.
А на следующее утро во двор базы въехали три темно-зеленых армейских грузовика, волоча за собой 120-милимметровые минометы.
Читать Шестую (заключительную) часть