Продолжаем публиковать фрагменты записок русского добровольца – московского предпринимателя, отправившегося летом 2014 года на войну в Донбасс.
День независимости Уркаины
Пока минометные расчеты таскали из кузова «Урала» ящики с минами, отцепляли и устанавливали второй миномет, я достал из кабины буссоль, тщательно притоптал заостренные ножки треноги в черную угольную землю и начал наводиться оптикой на едва видневшуюся вдалеке металлическую вышку.
Там уже был враг. Укры. Но я не испытывал к ним ненависти. Это была просто страшная, но неизбежная работа. Не кровная месть, не слепая ненависть, а просто работа, которую сегодня необходимо было сделать хорошо. Сделать так же хорошо, как и вчера. И завтра. По крайней мере, мне хотелось так думать. Почему-то казалось, что испытывать ненависть к такому врагу – унизительно. Что этот враг достоин только брезгливого пренебрежения.
После несложных вычислений, я закончил топографическую привязку батареи. Садящееся низкое солнце било прямо в окуляр буссоли и мешало навестись на прицелы минометов. Я прокричал командирам минометных расчетов их угломеры и те принялись выставлять стволы своих орудий в нужном направлении. «Интересно, – думал я, – когда пойдет ответка? Сразу, как утром, или нам позволят немного покидать?»
И вот первые минометные залпы взметнули вверх дым и пыль. Заходящее солнце насквозь просвечивало все зримыми лучами и выявляло, казалось, каждую пылинку, висящую в воздухе. Неправдоподобно четко очерчивали лучи бронзовые фигуры двигающихся людей, контуры минометов и снарядных ящиков. На один миг я замер, захваченный фотографической красотой происходящего, и тут же осекся, осознав, что для кого-то там сейчас проходят последние минуты жизни. Мина за миной с рявканьем рвались вверх, разгоняя вокруг новые клубы дыма и пыли. Голые по пояс коричневые люди метались в солнечной пыли, хватая обеими руками тяжелую белую чушку, подтаскивая ее к рявкающему миномету, закидывая мину в черное жерло и сразу бросаясь за следующей порцией адского угощения. Мина за миной, ящик за ящиком. Внезапно короткий свист рассек воздух и первый вражеский снаряд разорвался слева на ближайшей высоте. «Ну вот и началось», – подумал я.
Люди завороженно следили за приближающимися взрывами. Первый разрыв. Второй. Третий. Все ближе к батарее. Кто-то коротко вскрикнул: «Валим!» Оцепенение прошло и все сорвались с места. Командир батареи и еще несколько человек успели запрыгнуть в «жигуленок». Скрежеща днищем по буграм и натужно завывая, машина понеслась из-под обстрела. Мне же места не хватило. Но я и не стремился запрыгнуть в машину. Какое-то звериное чутье подсказывало мне, что лучше спасаться одному. Уши залепил густой и короткий рык – я едва успел рухнуть, как подкошенный – мощный удар сотряс подо мной землю, залепил уши грохотом. Я лежал в сухой белой траве, чувствуя себя как комар, попавший под молоток. Вот я приподнял голову, заполненную звоном, и увидел разбросанные по траве человеческие тела, внутренности, валяющийся разбитый автомат, весь в чем-то красном. Одно тело находилось совсем близко. Позвоночник был вырван из спины и полголовы снесено осколками.
Какое-то время я тупо смотрел на тела и не мог понять, кто из ребят лежит сейчас перед ним. Это продолжалось всего лишь один миг, но мне показалось, что длится он бесконечно. Потом без всяких мыслей я машинально побежал прочь – по равнине – к своим позициям. При каждом новом звуке приближающегося снаряда заученным движением кидался на землю, стараясь вжаться в малейшую степную складку, сделаться как можно незаметнее. Мне казалось в этот момент, что если все делать правильно, то снаряды не достанут. На пути попался неглубокий окопчик – я прыгнул, заполз в него, извиваясь всем телом, словно ящерица. Обрушился вниз, рассыпая в прах сухую землю бруствера и замер, стараясь даже не дышать, будто за мной охотились не артиллерийские снаряды, а большой и страшный зверь...
Во дворе базы гомонили осетины, разведчики, прочий народ. Кто-то протянул мне горячую кружку с горьким чаем:
– На, держи, браток. Пей. Чем вас накрыло? Где ребята лежат? Москвич, слышишь меня?
Вскоре стемнело, и надо было идти забирать тела.
Лис
Была темная ночь. Холодный осенний ветер сотрясал борта машины, выдувал остатки тепла из салона сквозь щели в дверях, наводил на нехорошие мысли о скорой зиме. Каждые 10 минут, превозмогая сонное оцепенение, я брал тепловизор и, приспустив стекло «уазика», обозревал окрестности. Полевая дорога, лесополосы, уходящие вдаль, убранное голое поле – все это виделось в окуляры призрачными черно-серыми тенями, неподвижно застывшими вдали кулисами давно покинутого театра. Было трудно представить, что бронеколонна противника пойдет вот здесь в обход наших позиций.
Внезапно на самом краю поля я заметил движение. Присмотрелся получше, отрегулировав прибор, и увидел небольшое существо, трусившее по полю в мою сторону. Сперва мне показалось, что это худой кабанчик, но он повернулся ко мне боком и бодро помахал пушистым хвостом. Лис. Зверь замер на минуту, как будто прислушиваясь к чему-то, и кинулся в сторону. Опять остановился и замер. Я включил увеличение в приборе и увидел черные маленькие комочки, перебегавшие то тут, то там по ровной поверхности поля. Лис носился за ними в темноте. Казалось, что он совершенно ничего не видит. Он замирал на минуту и снова кидался за добычей, похоже ориентируясь только на свой нюх и слух. Лис был так увлечен своим занятием, что довольно близко подбежал к машине.
Наконец, охотник учуял что-то, кроме мышей. Может, запах бензина и железа. Лис замер, пытаясь опознать источник запаха. Его уши настороженно шевелились, передняя лапа застыла в воздухе. Он нюхал воздух. Голова лиса вдруг повернулась и его черные глаза-точки посмотрели сквозь темноту прямо на меня. Я почему-то почувствовал себя чужаком, пришельцем на этой планете, способным видеть невидимое для местных существ и слышать неслышимое. И, тем не менее, меня видели. По крайней мере, ощущали. И вот зверь постоял еще несколько секунд, вглядываясь в темноту, затем повернулся и потрусил вдоль лесополосы куда-то по своим лисьим делам.
Блокпост
Первый ночной морозец пришел в конце октября. Вечерний восточный ветер взялся занудно тянуть вдоль выщербленного асфальта Бахмутки, оставляя колкие льдинки на лужах, забеливая еще зеленеющую местами траву, заставляя кутаться в отсыревший солдатский бушлат и плотнее натягивать на голову шерстяную шапку. Ночью с неба сыпануло белой крупкой. Бетон вытягивал тепло из тела, стоило только привалиться спиной к стене, выложенной из больших блоков, поэтому надо было по очереди бегать к костерку в лесополосе, чтобы погреться и подремать. На блокпосте часы перед рассветом всегда самые холодные и длинные. Ветер стих и время как будто подвисло. Все разговоры уже проговорены и все истории рассказаны. В такие часы все вокруг сковывает мертвая тишина и трудно отделаться от ощущения, что в темноте кто-то выжидает, чтобы напасть в самый неожиданный момент. Перед рассветом ты стараешься прогнать сон прочь, но тут же понимаешь, что уже впал в забытье, размякнув у живого тепла костра. Проходит час или два, ты просыпаешься у погасшего костра и видишь, что твой товарищ лежит рядом ничком, весь присыпанный серым остывшим пеплом, подобрав под себя автомат. Кажется, будто тело совсем остекленело на холоде, и что стоит только пошевелить рукой, как оно рассыплется на мелкие льдинки. Тебя охватывает сильный озноб. Тогда ты встаешь на негнущиеся ноги и принимаешься стаскивать к погасшему огню какие-то засохшие ветки. Изо всех сил дуешь на погасшие зерна углей, стараясь вновь разжечь огонь...
Начинался рассвет. На фоне светлеющего неба можно было различить силуэт разбитого придорожного кафе. От горизонта постепенно разгораясь, поднималось оранжевое солнце. Оно становилось все желтее и ярче, поднимаясь из-за Донца, истончая фиолетовый зыбкий туман в низинах и прогоняя облака к западу. Уже полвека поднимающаяся в атаку бронзовая фигура Комбата, которую видно через бетонную бойницу блокпоста, окрасилась теплым загаром. День обещал быть солнечным. Первая машина, петляя между дырами в асфальте, скрежеща просаженным днищем, вырулила со стороны Славяносербска и медленно подъехала к нашему блокпосту. Начиналась обычная дневная кутерьма: проверка документов, машин, груза. Люди в машинах разные – разговорчивые и молчаливые, настороженные и веселые. Из городов больше на стареньких иномарках – там дети, зимние вещи, часто попутчики. Из ближних деревень – на старых «Жигулях» и «Москвичах». Мешки картошки, лука, а то и просто охапка сена, примотанная к крыше – обычная картина. Кто-то луганский уезжает из-под бомбежек в сторону Украины, натолкав машину до предела своими пожитками и погрузив детей – глаза уставшие и испуганные.
Кто-то в обратную сторону везет с Украины немудрящие товары в свой магазин – эти деловиты, с преувеличенным оптимизмом во взгляде и словах. Коммерсанты обычно выкладывают на видное место кучку даров: сигареты, колбасу, печенье, а то и банки с пивом. Это прозрачный намек, но мы демонстративно не обращаем внимания на подношения, и тогда сочувствующие ополчению суют все прямо в руки. Таким образом, за пару утренних часов у меня образовалось четыре пачки сигарет, пригоршня карамели, увесистая палка копченой колбасы на веревочке и литр украинского напитка «Живчик». Всякую мелочь и сигареты я сложил в подсумок для сброса пустых магазинов – самый удобный для таких вещей подсумок, практически мешок на поясе, а палку колбасы принялся вертеть на руке на манер жезла автоинспектора, солидно прохаживаясь по дороге взад-вперед. Колбаса оказалась эффективным инструментом в деле управления транспортными потоками. Повинуясь ее взмахам машины послушно выстраивались в очередь, проезжали вперед и съезжали на обочину.
…Солнце начало ощутимо припекать, и было совершенно понятно, что жизнь налаживается. Да и конец смены был уже не за горами. Оптимизма добавила небольшая колонна из белых джипов ОБСЕ, ловко направленная взмахом колбасы в сторону ближайшего укровского блокпоста. Приятно все же было, что кто-то как будто беспристрастный разъезжает туда-сюда и что-то там мониторит. Обеспечивает, можно сказать, независимый взгляд на происходящий вокруг бардак. В этот раз говорили, что иностранцы поехали вести мониторинг окруженного 31-го украинского блокпоста. Поехали проверять, нет ли там нарушений прав человека и не обращаются ли с солдатами ВСУ слишком негуманно.
Со стороны бронзового Комбата, разминувшись с белыми джипами, не спеша подъехала большая белая фура. Водитель спустился из кабины и привычно пошел открывать кузов.
– Что там у вас?
– Да, боюсь, ничего особо хорошего. Груз мы возим такой... специфический. Там особо-то ничего и не досмотришь. Ну да это ваше дело.
С этими словами он широко распахнул створки. На меня пахнуло свежеструганным деревом и я увидел белёсые доски. Это были дощатые гробы, сложенные друг в друга и заполнявшие весь объём фуры до самого верха.
– Ну вот, типа такой груз, – промолвил шофер. – Раньше возили гробы помалу и с обивкой, а сейчас без обивки. И помногу.
Со стороны Луганска перед блокпостом выстроилась небольшая очередь из легковушек. В конце стоял небольшой красный Пежо. Его заднее сиденье и багажник были завалены пакетами с вещами, а за рулем сидела соломенноволосая девица. На переднем сиденье рядом с ней стояла большая ажурная клетка с хохлатым белым попугаем. Блондинка злобно взирала на «вату» с автоматами, преградившую ей путь к свободе. Ну а я с совершенно равнодушным лицом проверил ее документы и пожелал счастливого пути на Украину. Та неразборчиво что-то прошипела в ответ и резко рванула прочь в сторону крайнего блокпоста ВСУ. Что ж, сегодня у меня было время поразмышлять, почему соломенноволосая бежит из русского города в украинство, почему больше не хочет быть русской.