Катя РУБИНА
Художник, прозаик, драматург. Родилась в Москве в семье известного советского композитора Владимира Рубина и актрисы Марии Скуратовой. В 1988 году окончила Высшее художественно-промышленное училище (бывш. Строгановское). Участник многочисленных московских и международных выставок. Член Творческого Союза Художников России, член Союза Театральных Деятелей (СТД), член международного Пен-клуба. Живет и работает в Москве. Автор нескольких книг прозы. Пьесы Рубиной идут в российских и зарубежных театрах. Картины Рубиной находятся в музеях и частных коллекциях России, Европы, США.
День объединения
Сегодня праздник. День объединения на почве изгнания Гришки Отрепьева с поляками из Кремля. В центре Москвы – гуляния и всякая разная праздничность. В такой день и погулять и повеселится не грех. В такой день хочется ощутить по полной единение и радость. Но в центре Москвы почему-то объединяться не захотелось. Слишком большие объединения меня пугают. И именно в момент осознания, что, наверное, не судьба мне в праздничный день погулять и объединиться, пришла ко мне спонтанная мысль. Не знаю почему, иногда приходят в голову спонтанные, абсолютно ни с чем не связанные мысли, мысли, так сказать, не на тему. Спонтанная мысль была такая: «А почему бы не прогуляться на Рублевское водохранилище? Никогда там не бывала». Почему на водохранилище? Почему на Рублевское? Полная спонтанность, непредсказуемость и трансцендентность (нравится это слово, ничего не могу с собой поделать). Сказано- сделано. Карта. Схема метро. Карта.
Моросит дождь. Мы с другом неторопливо двигаемся, вроде бы в сторону Рублевского водохранилища. Тащимся мелкими перелесками. Мокрые листья, корни под ногами, все, как положено в это время года. Никакого народного объединения до горизонта не видно. Не у кого даже спросить: «Далеко ли?» Вышли из перелеска на проселочную дорогу. Пошли заборы, заборы, заборы. Серьезные такие, монументальные сооружения. Трудно понять, что за заборами – дачи, или может это теперь Рублевское водохранилище так огорожено? Идем, идем, заборам конца нет. Дождь усиливается. Появляются чувства какой-то безнадежности и грусти. Все-таки день объединения, а кругом сплошные заборы. Вдруг между заборами возникает маленький перерывчик и в этом небольшом промежутке мы видим его – Рублевское водохранилище. Все водохранилище такое серо-свинцовое, красиво-хмурое. Мы просачиваемся в этот промежуток и спускаемся с довольно крутого берега к воде…
У самой воды стоит накрытый стол с самоваром и всякими плошками с яствами. За столом сидит мужик в пуховике и валенках (один одинешенек). Он отрывается от еды, смотрит на нас и произносит два слова: «Частная территория». Мы извиняемся. Я другу говорю: «Надо побыстрее отсюда отчаливать, пока нас, как Гришку из Кремля с пушками не выпроводили и не четвертовали». Мы разворачиваемся и пытаемся карабкаться по крутому оврагу наверх. Мужик орет: «Эй, куда вы? Идите сюда». Мы прекращаем карабкаться и опять спускаемся к берегу. Мужик говорит: «Скучно, а пить мне нельзя». Мы сочувственно киваем.
***
Пили чай, ели какие-то плюшки и ватрушки (явно домашней выпечки), говорили о погоде, природе (ничего личного). Мужика зовут Александр Сергеевич (приятное имя). Мне понравилось, как Александр Сергеевич сказал. Он, выпил последнюю чашку чаю и так сказал: «Тут всякое барахло таскается, а с культурными людьми можно даже приятно посидеть и хоть чаю на худой конец хлопнуть».
Агни и Борис
У меня на даче есть костер. Он живет в отведенном ему месте, на полянке. Зовут его Агни.
Агни – старый костер, со всеми, свойственными старику причудами. В основном он питается веточками, пакетами от молока, геркулеса, небольшими бумажками. Сначала он, естественно съедает бумажки, потом уж пакеты, а потом неохотно принимается за ветки. Сразу заметен переход от бумажек к веточкам. Агни прищуривается, фырчит, гримасничает. Видно, что веточки ему эти, ну совсем так сказать не по вкусу: они и сыроваты, и жестковаты. В былые годы, когда Агни был еще совсем юным костром, он питался у меня ого-го как. Абсолютно не привередничал. Он мог и старую обувь сожрать, и журналы в глянцевой обложке, и полное собрание сочинений Владимира Ильича – и не поперхнуться. Мой сын тогда тоже был еще совсем маленький. Сын очень любил шутить с Агни. Увидит, что Агни обедает или ужинает (в те времена я кормила костер по два, а иногда и по три раза в день), так вот, увидит, что Агни питается, возьмет и кинет ему кусочек шифера. Агни злился и бранился жуткой бранью, и треском выплевывал несъедобную гадость. Давно это было. Как говорил поэт «та жизнь прошла». Теперь диета, еда раз в два-три дня, недовольство сырыми ветками и старческое брюзжание. Но тут вдруг…
Для меня, конечно, это было не вдруг. Борис – старый колодезный домик завещал нам всем долго жить. Сгнил, бедняга, на своем посту. Полностью, как говорится, рассыпался на куски и восстановлению не подлежал. Надо сказать, что он видимо и не хотел дольше жить. Устал и все такое. Можно понять. На смену ему, а nezamenimich.net (пустила этот трюизм, потому, что тут это уместно), явился новый колодезный домик. Назвали Мефодий (из-за псевдорусского дизайна с оборочками и коньками). О нем пока ничего писать не буду. Мы мало знакомы.
Так вот. У меня даже слеза блеснула, когда я раскладывала останки Бориса для обеда Агни. Старый костер тоже растерялся, видимо. Такая драматическая картина. И сколько я ни уговаривала его скушать ложечку за папу, в память, и все такое, никак не решался. Пришлось накатить ему для аппетита (жидкости для розжига). И только тогда дело пошло. Пламя Агни взвилось до неба (тут тоже по-другому не скажешь). Ел с аппетитом, удивлением и только косточки за ушами трещали. Вспомнил молодость и свою, очищающую сущность. Бориса жалко, конечно, но мы ведь знаем, что его дух не погиб, а отлетел вместе с дымом от всепоглощающего Агни.
На перроне
Место действия – перрон пригородной станции. Поезда с протяжными сигналами, не останавливаясь, проскакивают мимо. В центре перрона палатка «Союзпечать», в которой кроме газет и журналов продается всякое мелкое барахлишко (детские игрушки, маникюрные наборчики, наушники, обложки для документов и т.д.). Возле палатки папа и сын. Сыну лет пять. Чтобы получше разглядеть сокровища палатки, он постоянно трет рукой пыльное стекло.
ПАПА. Зачем ты руки пачкаешь? Ты что не видишь, какая тут грязь? Ты же уже большой, должен соображать.
СЫН. Папа, купи мне шашки.
ПАПА. Шашки тебе рано. Ты еще маленький для шашек.
СЫН. Папа купи мне вот эту машинку.
ПАПА. Ты уже большой для этой машинки.
СЫН. Папа купи мне вот этого короля (тычет пальцем в журнал с изображением парикмахера Зверева в короне и мантии)
Папа. Рано. И вообще, тебе это не нужно.
Сын. А вот этих тетенек? (показывает на журнал с девушками в купальниках бикини)
ПАПА. Ты еще маленький.
СЫН. А кубики?
ПАПА. Большой ты для них.
СЫН. А вот эту коробочку? (показывает на домино)
ПАПА. Маленький.
СЫН. Неваляшку?
ПАПА. Большой.
СЫН.Палочку (пилка для ногтей)
ПАПА. А ты знаешь, что это?
СЫН. Цветная палочка.
ПАПА. Маленький.
СЫН. Шарик?
ПАПА. Большой.
СЫН. А что же тогда для меня?
ПАПА. Вон, поезд идет.
Дефицит катарсиса
Недавно была на дне рождения у своего старинного друга. Сидели у него на даче за столом. Прекрасно, замечательно, вкусно, красиво, приятно. Ровный такой, ни к чему не обязывающий и никого лично не затрагивающий разговор течет, перемежаясь традиционными тостами: «Вот, за что я тебя люблю!», «Вот хорошо бы так всегда сидеть!», «Вот здоровья и процветания тебе!», «Вот в прошлом году, и в позапрошлом, и десять лет назад…» И все в этом милом духе. И опять же, вкусно, красиво, приятно и погода не подкачала, и скоро Преображение, и Пастернак, и шестое августа по-старому. И, конечно, как Борис Леонидович напутал (традиционно имеются в виду строчки «прошли сквозь мелкий, нищенский, нагой, трепещущий… в имбирно-красный лес кладбищенский». Не бывает этой имбирной красноты у нас тут, в этот день, ну не бывает и все. Ну, не бывает и ладно, все равно все прекрасно, чудесно, красиво, вкусно. И, конечно за «творчество и чудотворство» надо выпить и закусить по-правильному. И выпили, и закусили, и лист зеленый не шелохнулся.
Внезапно, примерно уже на третьем часу сидения за столом… от неожиданности я вздрогнула. Друг моего старинного друга, преуспевающий дизайнер по очень дорогой отделке помещений очень дорогими материалами, сидящий за праздничным столом напротив меня, задал странный вопрос. Кстати, он был абсолютно трезв, так как приехал на праздник в перерыве между двумя отделками и намеревался далее продолжить свой путь в сторону (нет, не Свана) третьего очень важного отделочного объекта, куда, по его словам, должны были, с минуты на минуту, прийти фуры с каррарским мрамором. Фуры запаздывали. Беда. Друг моего старинного друга сильно нервничал, и, как сказал бы поэт: держал Vertu (Верту), смотрел в iPad (Ай Пед), и нервно теребя планшет, ждал избавления от бед. И вдруг он отложил все свои прибамбасы. Этого я от него совершенно не ожидала. Так вот, он, отключив все, так сказать, гаджеты, спросил: «А когда вы в последний раз испытывали катарсис?» Гости гоготнули (не потому, что они дикие). Нет, ни в коем случае, все интеллигентные, умные, образованные люди, просто все подумали, что это имеет отношение к запаздывающему мрамору и к его персональной беде.
Кто-то даже спросил дизайнера: «Что? Фуры пришли?»
– Да при чем здесь фуры? Когда катарсис у вас был в последний раз?
– В последний? – переспросил другой старинный друг моего старинного друга (преуспевающий хозяин полиграфического холдинга по изготовлению множеств полиграфических изделий).
– Ну, предпоследний? – дизайнер был абсолютно серьезен.
За столом воцарилось молчание.
Я тоже начала судорожно вспоминать. КатАрсис, кАтарсис…
– От современного искусства? – начал уточнять преуспевающий хозяин полиграфического холдинга.
– Вообще! – дизайнер был строг.
– Ну, вообще, это сколько хочешь, – молвил именинник, – вообще взять к примеру…
– Ну? – не унимался дизайнер.
– Что, прямо так, сразу?
– А чего тянуть-то?
– А ты, когда?
– Я тебя спрашиваю.
– В общем, наблюдается тотальный дефицит катарсиса, – резюмировал преуспевающий хозяин полиграфического холдинга, – пусть это будет последнее наше огорчение на фоне всего остального, так сказать…
Про все остальное решили не развивать. Тема сама собой закрылась. Все продолжали сидеть за столом. Замечательно, вкусно, красиво, приятно. Потом, уже поздно вечером все чинно разъезжались. Практически перед самым отъездом преуспевающему дизайнеру поступил телефонный звонок. Фуры с каррарским мрамором прибыли на объект.
– Вот видишь! – сказала я.
– Да, я уж, честно говоря, и не надеялся.
Он был какой-то весь взъерошенный, опустошенный. Как будто весь вечер не за столом сидел, а сам на тросах тянул эти пресловутые фуры. Мне стало его жалко. Захотелось сказать что-то очень приятное. Я наклонилась к нему и нежно шепнула в ухо: «Катарсис скоро будет, надо только немножечко подождать».