«Товарищество поэтов «Сибирский тракт» было основано в феврале 2008 года уральскими поэтами Аллой Поспеловой, Андреем Пермяковым, Алексеем Евстратовым и Арсением Ли. Сейчас в Товарищество входит свыше сорока авторов, представляющих многие регионы – России и ближнего зарубежья.
За годы существования Товарищество провело большое количество литературных акций, направленных на знакомство любителей русской изящной словесности с творчеством современных российских стихотворцев. За 6 лет, более 20 000 зрителей в разных городах России посетили акции Товарищества «Со всеми остановками…»
Стихи участников Товарищества регулярно публикуют ведущие журналы России и зарубежья.
В 2015-м году Товарищество запустило собственную издательскую программу. Издательство «СТиХИ» (Сибирский тракт и хорошие индивидуальности) является логичным продолжением и развитием культурно-просветительской деятельности поэтического товарищества.
Алена КАРИМОВА
Поэт, переводчик. Родилась в городе Кызыл-Кия (Киргизия). Окончила физфак КГУ (Казань) и ВЛК Литературного института им. А.М.Горького (Москва). Автор поэтических книг «Другое платье» (Казань, 2006), «Холодно-горячо» (Казань, 2015), «Вересковая пустошь» (Москва, 2016). Лауреат нескольких литературных премий. Член СП РТ. Живет в Казани и Москве.
«СЕВЕР, И ВЕЧЕР, И ВЕТЕР ФРИВОЛЬНЫЙ…»
* * *
Что-то бродит впотьмах: и шуршит, и шипит, и стучит...
Птица, ветер, змея, на веранду забравшийся еж?
Снится, будто на даче, и воздух от дыма горчит –
будто осень... раз осень – наверное, крапает дождь.
Открываешь глаза: там пространства бессмысленный страж –
Потолок. И фальшивое золото люстры блеснет от луны.
Забрались высоко – девятнадцатый – год и этаж.
Самолеты – не звезды – отсюда прекрасно видны.
Что тебе мои сны, мегаполис? Январь, чехарда
то простудной горячки, то ревности, то забытья...
Отпусти меня жить, есть другие еще города,
есть другие места для любви и тоски и житья.
Ветер нынче, как море, в окошке московском шумит,
Не такой уж и непроницаемый стеклопакет –
Там, за шторой зеленой, сегодня как будто штормит,
оттого корабля долгожданного все еще нет.
* * *
я не знаю как тебя целовать
губы эти – горький табак
я хочу обернуться тебя позвать
но тебя не зовут никак
нету имени теперь у тебя совсем
только тело под моей рукой
я в сплетении застряну грамматических схем
ну какой ты настоящий какой
ты не знаешь слов не умеешь говорить
не горишь для меня во тьме
ты мой серый день холщовая нить
подготовка к большой зиме
* * *
Порой отчаянье твое
живет во мне как страшный вирус,
а я изгнать его не двинусь:
я наше скудное житье
делю на порции, на доли,
не поместясь ни там, ни тут.
Мне хочется поменьше боли –
а ты не признаешь уют.
Как столб или бетонный камень
или пожухлая трава –
не значить ничего. Руками
разведши – снова неправа –
смотрю в окошко – ты идешь,
а я как будто фильм играю,
и черт лица не разбираю,
сквозь снег, и радугу, и дождь.
* * *
Злости тонкая игла
как предвестье поражения.
Неба мокрая зола,
светлое реки скольжение.
Отпустить бы нас домой –
горько плакать и виниться...
Сколько можно, боже мой,
проводить во тьме границы.
Только где он, милый дом,
на каком клочочке суши?
Дорогая, ты о чем?
Карфаген давно разрушен.
* * *
Опускается небо низко –
ну, какие ему высоты? –
расширяется область риска,
зябнут мокнущие высотки.
В ноябре лишь глинтвейн и книга –
мне друзья, и прекрасно спится.
Не врубаясь, в чем там интрига,
пере-пере-листнуть страницу.
Никаких приращенных смыслов,
никакого жонглерства, правда.
За стеной только дождь, неистов,
холодеет на грани града.
Все на свете темно и зыбко,
и капризничать неприлично;
засыпай, моя крошка, рыбка,
хочешь – котик, а хочешь – птичка.
* * *
Мрачной зимы показное веселье –
Разве б ты выбрал его добровольно?
Глянешь налево-направо – лишь север,
Север, и вечер, и ветер фривольный.
Не удивляйся, включайся в движенье:
«Тапочку в пол», и равненье на первых!
Правда в игрушечном этом сраженьи
Кровь настоящая, жилы и нервы...
Думаешь, мол, не преминет случиться
То, что тобой предначертано, Боже.
Плачет во тьме голубая волчица.
Долго ли коротко – будет все то же.
* * *
Когда-нибудь случится, как ни пошло,
Смещенье вех – еще, пока, уже –
Картинки жизни будущей и прошлой
Смешаются в единственный сюжет:
Смолы сосновой запах одичалый
И ветер по верхушкам и дождит.
Однако же рыбак спешит к причалу,
И у него вполне довольный вид.
Когда ответим на мильон вопросов
И отдадим долги календарю,
Мы будем жить в том домике у плеса,
Смотреть в окно, дивиться октябрю.
Пусть журавлей нестройные цепочки
На небе чертят свой извечный путь.
Прихрамывая, ты пойдешь за почтой
К компьютеру, а не куда-нибудь.
Да, предпочтительнее бестелесность –
И безопасней, и куда честней.
Но рыбка вот, и вот крючок и леска...
Давай с тобой обнимемся тесней.
Обнимемся, ведь мы пока из плоти,
Она тепла, ее не втиснешь в чат.
А журавли пускай себе в полете
Зазывное без устали кричат.
* * *
Не могу рассказать – только блики, обрывки, осколки...
Память прячет улики, заводит в простенок, в тупик.
Это все ничего. Мы ведь рядом. И много ли толка
Заводиться – пластинка уже не поет, а хрипит.
Где-то в детстве, где живы и молоды мама и папа,
где промерзлые санки уткнулись в подножье горы,
Нас оближет собака дворовая, скажешь: «Дай лапу!» –
И даат, ожидая за милость такую дары.
Рафинад из кармана – кривой и запачканный, серый –
Разгрызет и опять норовит облизать тебе нос.
Этих кадров немного, им нету, наверное, веры –
Что-то помню, а что-то и сверху потом нанеслось.
Я люблю тебя, сын. Здесь хрущевки одни да высотки.
Мы на горку с тобою уже не ходили сто лет.
Но у встречной собаки бывает по-прежнему кроткий
Взгляд и вид. И несешь контрабандой ты пару конфет.
Алексей ЕВСТРАТОВ
Родился в 1974 году в Перми. Выпускник курсов Александра Молчанова «Сценарий телесериала» и «Сценарий короткометражного фильма», курса Лилии Ким «ДНК истории. Storytelling». Лауреат фестиваля читок киносценариев «Киносцена» (2018, Санкт-Петербург). Автор нескольких сборников стихов. Публиковался в журналах «Знамя», «Арион», «Воздух», «Волга», «Урал» и др. Лауреат Всероссийской литературной премии им. В.П.Астафьева (2011). Один из основателей товарищества поэтов «Сибирский тракт».
ДИРИЖАБЛЬ ПАТРУЛЬНЫЙ МЕНТОВСКОЙ
* * *
О такой свободе, о которой
нет, не песни! – песенки поют,
мне рассказывали два шофера:
первый – старый, а второй – якут.
Я кивал им, водку разливая,
запивая водкою шашлык.
И вздыхала бикса плечевая
за соседним столиком впритык.
Солнце выпятилось над навесом,
грея пыль. Скрипел магнитофон.
Я подумал, что наверно здесь он –
недорастворенный Вавилон.
Та же башня, те же откровенья,
суета, смешение зэка...
Я просил остановить мгновенье,
и еще с морковкой шашлыка.
Проходили пестрые цыгане.
Б-дь вздыхала с вековой тоской.
Проплывал над городом в тумане
дирижабль патрульный ментовской.
* * *
Вагон уснул. Ребенок плачет тонко.
Так в тамбуре заледенели окна,
что кажется – и нету ничего.
Вдоль полок возвращаешься к титану
и, чаю не спросив, глядишь в окно.
Мелькает полустанок.
Нет, что-то есть!
Но никого
не трогает в несущемся вагоне
промчавшаяся неземная стынь:
в сугробах будка,
и звоночек стонет,
шлагбаум над проселочком пустым...
- Херак-херак! – мотается на стыках
мертвеющее желтое нутро.
Рукою нарисованные бирки
на пятках, выдающихся в проход,
мерещатся.
... мчишься в пустоту
над рельсами в одном условном метре.
Дитя кричит, схватившись
с иллюзией необоримой смерти.
* * *
Что заставляет человека идти
вдоль подтаявших бережков ручья?
Галка в мартовском небе летит.
Человек, синеву над собой сочтя
невесомою мерою всех минут,
отряхнув коротенькое пальто,
на кусочки разламывает прут,
и бросает оставшийся в шорох вод.
И идет сквозь парк, кораблем ведом,
и уже мерещатся паруса.
И уже не помнится отчий дом:
Человек идет по-над хрустким льдом.
Человеку восемь счастливых лет.
В его жизни ни жизни, ни смерти нет.
* * *
Удивительных созданий
в мире только два:
это кони и собаки,
вот и все.
Кошки – недоразуменья,
люди – подлецы;
только кони и собаки
молодцы.
Дышат, любят, умирают,
попадают в рай…
но туда нас не пускают.
жаль.
Там поля охоты вечной,
степи-ковыли;
в теплом небе дней беспечных
корабли.
Но пусты небес качели,
кони ржут:
удивительные звери
ждут.
Псы от двери не отходят
ни на шаг:
только им ковер расстелен,
а душа
человеческая треплет о кусты
дней и рек хвосты
и забредает под мосты
* * *
Узкая щеточка ковыля
словно бордюра седая бровь.
Пес колченогий проковылял,
глядь: задремал возле кучи дров.
Жарко. Мерещится вдалеке
отсутствие всякого далека.
Голые дети в пыльной реке.
Небо закраиною садка.
Бомж городской на покой бредет,
и изумруда полна сума.
Падает с ясеня вертолет.
В небо откидывается тюрьма.
* * *
Стариков барахтает земля.
Осыпает небо глухотой.
А они, существованья для,
повести свои скупые длят.
А случится – громко крикнет птица,
екнет сердце, проскрипит буфет –
плоть оторопелая ложится,
нечто выбирается на свет.
И ликует. Только остывает
тела опостылого яйцо...
Оттого я глаз не опускаю,
если наблюдаю мертвецов.
Оттого я не запоминаю
ни твое и ни свое лицо.
* * *
Мертвому человеку надевают трусы,
Подстригают ему усы.
Ногти тоже стригут:
Собирают в последний путь.
Может, зубы почистить? –
Приходит мысль.
Много приходит мыслей,
Как ни борись.
Ноги в брючины, рубашка,
Руки на грудь…
Мертвому тоже тяжко
Собраться в последний путь.
Холоден, молчалив,
Не гнется – прямой такой.
Словно просит в карман ключи,
Платок носовой…
Взяли, перевалили.
Воздвигли фанерный свод.
Ничего не забыли?
Поплыли ногами вперед.
Кошка рот разевает
Беззвучно – никак не поймет:
Весь ли ушел хозяин?
Где он теперь живет?
Владимир БЕЗДЕНЕЖНЫХ
Родился в 1973 году в г. Горьком (ныне Нижний Новгород), где и проживает. Окончил Исторический факультет Нижегородского Государственного Университета им. Лобачевского. В разные годы работал охранником, дворником, разнорабочим, администратором, журналистом, редактором на телевидении, видеооператором, маркетологом, поваром. В настоящее время – главный специалист аудио-видеолаборатории Волго-Вятского филиала Государственного музейно-выставочного центра «РОСИЗО». Член Союза писателей России. Победитель регионального поэтического конкурса Радио России «Я люблю». Финалист и победитель слэма Григорьевской поэтической премии (2018 г.). Автор книги «Верхняя часть» (2013).
«…И ВТОРИЛИ МНЕ ГОМИНИДЫ»
NN
«...сей город ситуацией прекрасен, но строением мерзок: все либо на боку лежит, либо близко того...»
Екатерина II графу Панину, 1767 г.
В этом городе все нелепо и неспроста
Как хитро выгнутый съезд с моста
Как набережная, заканчивающаяся пустырем,
Как чувство, что просто так умрем
В этом городе каждый заход непрост
Как высокий загаженный хламом откос
А в детстве я мог скатиться на пузе с него до реки
Не размотав кишки
В этом городе многое невпопад и зря
Косой барабан у храма монастыря
Стоит, Благовещенский, с маковкой набекрень
И всюду такая хрень
В этом городе память как пыль легка
Историю чтут от Минина – мясника
А были Дмитрий с Борисом, и были еще до них
Под чем подписался раб божий Лаврентий мних.
В этом городе ветер и колокольный звон
И на плече блестит или набит погон
Бойся жулья не больше, чем патруля
На ночь закроют выходы из кремля
Этот город именовался Горьким не только лишь потому,
Что усатый здесь рос буревестник и баламут
Здесь горчит корневище на уровне спаек, желез –
Такая «ризома», прости уж меня, Делез
В этом городе все действительно неспроста
«Язык отступает», как-то сказал Батай
Понятно, что он говорил не о том
Но и не жил в этом городе непростом
На балконе
Сидеть на балконе, читать стихи,
Курить, выпивать да смотреть во вне.
При этом быть глупым и быть глухим,
И чтобы никто не ходил ко мне.
Хочу быть счастливым, хочу покой
И небо в звездах, и фундука.
Такой чтобы жареный вот такой.
И чтоб не щемила печаль-тоска.
Хочу быть попроще, совсем простым.
Не волноваться по пустякам,
И стопкой – девственные листы.
Чернила, пепел, пустой стакан
И снова полный... Орехи, сплин.
Как хорошо и спокойно тут!
И глупым-глупым еще глухим.
Иначе эти тебя найдут.
В детстве в Горьком
В детстве в Горьком ходил под стол.
А на столе наливали по сто
Еще живые дяди и дед
Потом всей семьей играли в лото
На горсть медяков-монет
В детстве в Горьком ходил в кино
Точнее бегал туда оно
Стоило гривенник и всего пять
Добрых прохожих вруну должно
«На позвонить» дать
В детстве в Горьком ходил к Оке
Слетал с откоса на пляж. В руке
Булка вкусная по три коп
И яблоко «свиснутое» в ларьке
После перекусить чтоб
В детстве в Горьком ходил читать
В библиотеку не чтобы стать
Умным, а помечтать
Книгу хорошую – не достать
Надо в очередь встать
В детстве в Горьком ходил в пальто
За братом донашивал потому что
Отцовские ползарплаты
Великовато, зато крутой
И взрослый. Пустяк заплаты.
В детстве в Горьком ходил везде
Один вечерами по темноте
И не боялся как все пацаны
Одно тогда только страшило людей –
Лишь не было бы войны
В Горьком в детстве ходил… ну все,
Хватит тут сопли пускать, щусе-
нок как будто тот, взрослый мудак
Но «в детстве, в Горьком» произнесешь
и на душе сладко-сладко так
сонет № 3
Когда-то я шлялся по улице этой
Еще сорванцом, белобрысым мальцом…
Мой путь вслед за улицей свился кольцом –
Я под пальтецом (и дымит сигарета)
Бреду. Сочность красок сезанновых лета
Вокруг увядает. С печальным лицом
Влекусь, наблюдая за тихим концом
Сезона и улицы. Кажется – света.
Листву отряхнули кудрявые липы,
У бани пасутся корявые типы
И все – хоть на холст.
Четвертый десяток, эпоха цинизма –
И лица ребяток с импрессионизма
Печатями пост.
В канун потопа или ядерной зимы
В канун потопа или ядерной зимы
По всем каналам врут за сказкой сказку,
А продавцы каштанов и хурмы
Клянут дожди на палеобалканском.
Какого лета ты еще хотел?
Тебе, дружок не двадцать и не тридцать,
Чтоб изменять соотношенья сфер и тел
Как вздумается. В дождь прекрасно спится –
Я слышал от кого-то. Ну и тут
Отличный выход есть и даже оба:
Пей, спи себе. И обязательно пройдут
Дожди или приятели за гробом.
может быть
Утро и дождь. Уже сентябрь.
Гадкая дрожь. Время простуд.
Снова встаешь, ничего не хотя.
Теплится свет, но почти потух.
Вижу других, говорю, друзей.
Вот Паша идет, за Пашей смерть…
Не подпускайте ко мне людей,
Я не хочу никого жалеть.
В детстве все просто – встал и пошел.
Просто пошел, понимаешь, Карл?
Нехорошо это, нехорошо.
Ведь не пришел, не нашел, не стал.
Кончилось лето и в этом суть.
Выхода нет, но держись за нить.
Вот и придешь хоть куда-нибудь
Как-то, наверное, может быть…
шизофрения
Разговариваю сам с собою – это шизофрения, да?
Ну и плевать, потому что реально легчает
Что делать с этой судьбою, в эти мои года,
Когда ничего, ничего уже не предвещает.
Кроме того, что, время берет свое, вот ушла весна
В никуда или в очередное лето,
А ты, если и видел ее, то будто бы из окна
Поезда, где катишься без билета.
Потому что билеты положены «для своих» –
Все СВ, сидячие и плацкарты.
И тебе предложено на своих двоих
В эту даль но без компаса и без карты.
Впрыгнул, втиснулся в наглую на ходу,
Притаился в тамбуре – мол, курю тут
Да в окно смотрю, но со страхом жду,
Появления контролеров лютых.
Вот придут и высадят, да пинком под зад
На глухом полустанке или кордоне, –
И теперь уж точно куда глаза,
Хорошо если не с конвоем и не в колонне.
Жизнь чиста и прекрасна, и мимо тебя летит
С громом, лязганьем – ей никого не жалко.
А тут вечером из куста по тебе соловей свистит,
Разливается как сигналка.
Довлеет дневи...
«Довлеет дневи»... давай, довлей,
Теперь чего уж... «злоба его»
И сорок восемь всего рублей
В кармане звякнут. И ничего.
И ничего. Только на проезд.
Как ни заходишь, а все не в масть.
Один денек можно не поесть,
А Б-г он милостив, он подаст.
Подаст ломоть и еще чутка,
А вслед опять рубанет с локтя,
А кто сказал, будто жизнь легка?
Сейчас схватила и жмет в ко`гтях...
«Довлеет дневи злоба его»…
Пока деньгами берут – давай.
И не проси больше ничего,
Не верь, не бойся...
Пиши слова.
гоминиды
Замерзшее солнце вставало во мгле,
Среди закоптелых бараков.
Проснувшись с утра, я прочел у Рабле
То, как обезьяны жрут раков,
И губы при этом трясутся у них –
Картины меня поразили.
Я встал и пошел, написал этот стих
С почтеньем к пензуской сивилле.
А солнце вставало, бараки коптя,
Волшебными делая виды.
И я хохотал, словно злое дитя,
И вторили мне гоминиды.
Реки
Волга – большая река, но Ока,
Говорят, старше и, видно, мутней.
Выйди на гору ночью –
Цвета топленого молока,
Волны несет прочь и
Чуточку страшно,
Может, из-за огней
Города, пышущих кучей угля,
Над ней –
Звездная пустота
Невольно выдохнешь:
– Ух ты, глянь,
Экая красота!
Слева – гирлянда моста,
Справа – другая.
Тихо себя ругаю
(Что свойственно захмелевшему человеку):
– Эх, голова!
Надо бы в песню сложить слова,
Про луну, и про реку,
Про ночь, что огнями сочилась,
Про ту, что рядом со мной…
Но пиво кончилось, и песни не получилось.
Надо идти домой…
Первую часть подборок «Сибирского тракта» можно прочитать ЗДЕСЬ
Вторую часть подборок «Сибирского тракта» можно прочитать ЗДЕСЬ