Валерий БЫЛИНСКИЙ
Родился в 1965 году в Днепропетровске. Окончил Литературный институт имени А.М.Горького в Москве. Дебютировал в 1995 году в журнале «Новый мир» с рассказом «Риф».
Роман Былинского «Июльское утро» получил в 1997 году первую премию в российско-итальянском литературном конкурсе «Москва-Пенне». Также печатался в журналах «Октябрь», «Дружба народов», в «Литературной газете» и других изданиях. Автор нашумевшего романа «Адаптация» (2011 год, изд-во «АСТ»).
В 2015 году Валерий Былинский стал лауреатом литературной премии «Ясная Поляна» в номинации «Детство. Отрочество. Юность» за книгу «Риф: повесть и рассказы».
В 2020 году вышел роман «Все исключено», который вошел в лонг лист премий «Национальный бестселлер» и «Ясная поляна» (2021 г.).
Живет в Санкт-Петербурге.
СОЙТИ С ПОЕЗДА
(рассказ)
– Понимаете, это повторяется почти каждую ночь, – сказал мужчина с седыми волосами, внимательно заглядывая мне в глаза. – Я сажусь в этот чертов поезд, какое-то время еду. Потом остановка на какой-то станции. Я хочу сойти, но не успеваю. Снова куда-то еду. Жду, когда же следующая остановка. А ее нет. Поезд идет и идет. Ничего не происходит. И вдруг – все. Все обрывается. Понимаете?
Я кивал, хотя мало что понимал. Но мне был жутко интересен его рассказ, повторяющийся в разных вариациях вот уже третий день. Неделю я хожу в это дурацкое кафе, добравшись из дома на машине до пересечения Грибоедова с Невским, отравляю сына в школу на Конюшенной и забиваюсь за этот столик возле окна, чтобы написать хоть несколько строк.
Кафе называется «Маркет Плейс», как в песенке «Битлз», и конечно, оно никакое не дурацкое, просто когда ты полный ноль, хочется взорвать весь земной шар вместе с семью миллиардами людей на нем и себя вместе с ними. А может, себя оставить. Хотя, какая разница.
– Может, сегодня появилось что-то новое? – говорю я, – вы подумайте, вспомните.
Седой мужчина задумывается. Эспрессо в его чашке, с которой он пересел за мой стол со своего, давно уже остыл. Воду в стакане он тоже не тронул. Я чувствовал, что еще немного, и этот странный худощавый чудик с длинными седыми волосами, в потрепанном грязноватом пальто и с шарфом вокруг тонкой шеи с выпирающим кадыком, каким-то чудесным образом окажется античным богом из машины, который выскакивал пару с половиной тысяч лет назад в нужный час во время представления в древнегреческом амфитеатре и решал все проблемы. Кстати, откуда он выскакивал? Из ящика, или, в самом деле из специальной такой машины с рукоятками и колесиками? Бог моей жены выскочил из BMW последней модели, но не решил, как она уверяет, ее проблем. С чего же я взял, что этот длинноногой пожилой фрик, заказывающий каждый день рано утром на втором этаже «Маркет Плейс» одну чашку эспрессо со стаканом воды, сидящий часами и смотрящий на чашку с водой так, словно собрался превратить воду в вино а кофе в ром – поможет мне сдвинуть с места и завести машину моей писанины?
Я сам подошел к нему познакомиться, когда, отчаявшись что-то написать, заказал за стойкой бара белое вино с пармезаном, оливками и виноградом, выпил и у меня развязался язык. Седой мужчина рассказал, что вот уже год его волнует только один вопрос: сойдет ли он во сне с этого чертового поезда, или так и будет ехать в никуда.
– Но почему вам так хочется с него сойти? – спросил я.
– Как зачем? – с легким недоумением собеседник посмотрел на меня, – я же работаю в большом крупном офисе, в башне Газпрома, Лахта Центр, знаете такой?
Я кивнул. Кто ж в Петербурге не знает эту новогоднюю ёлочку-небоскребочку с тонущими катерами.
– Ну так вот, – продолжил седой, – мне в офисе дали задание: поехать в командировку. Выдали командировочные, купили билет на поезд, я взял портфель с документами, сел и поехал. Но когда начал ехать, то понял, что не хочу всего этого – ни офиса, ни командировок, ни костюма, ни денег, вообще ничего – а хочу только прямо сейчас все бросить, сойти с этого поезда на ближайшей станции, и сбежать. Понимаете?
Я кивнул, мол, да, понимаю.
– И вот я еду, еду, остановок все нет, и так страшно жалко, что ничего не получится, – жалостливо и с каким-то чмокающим придыханием рассказывал он дальше, – понимаете, все насмарку. Эх, почему я не выскочил сразу, на первой остановке!
– Погодите… – я решил немного его утешить, – но ведь наверняка будут же еще остановки.
– А если – не будет? Что если поезд сразу прибудет на конечный пункт? – голос седого человека задрожал, глаза его наполнились ужасом, когда он смотрел на меня.
– Конечный пункт?
– Да, конечный.
– А что там, на конечном?
– На конечном? О боже, там, на конечном… На конечном! Да ведь там же, на конечном…
Сильно возбужденный, с бегающими пылающими глазами, мой собеседник внезапно резко встал из-за стола, задев свою чашку эспрессо и расплескав кофе на скатерти. Я немного испугался в этот момент – вдруг он учинит разгром или набросится на меня? Говорят, сумасшедшие бывают очень сильны. Но седой юноша внезапно сник – словно в нем выключили какой-то механизм или нажали кнопку. Он как-то сразу осел, ослабел, сузился всем своим длинным худощавым телом – и уже через пару секунд сильно сутулящийся, в длинном мятом пальто и со свисающим почти до земли шарфом, газпромовский офис-менеджер из Оле-Лукойле направился к выходу из кафе «Маркет Плейс»
В это время мой сын позвонил, что его пора забирать из школы. Я сложил ноутбук, вышел из кафе, забрал сына, мы сели в машину и дотащились сквозь пробки до квартиры жены.
Жена сообщила, что я могу расслабиться и неделю не возить сына в школу – теперь ее очередь. Я немного расстроился, что целую неделю не увижу своего катающегося по поездам приятеля, но не приезжать же, в самом деле, с раннего утра за тридевять земель в «Маркет Плейс» специально, чтобы писать, когда можно это делать в тишине и покое в своем жилище.
Но ничего не получилось. Писать на окраине города – башня Лахта Центра, кстати, отлично видна из моего окна – оказалось так же невозможно, как если бы я оказался на месте Хэмингуэя, когда он был женат на миллионерше и она, создав ему все условия, пылинки с него сдувала: только пиши. Единственная свежая мысль, которая пришла мне за это время в голову: если тебе так хотелось сойти с поезда, то почему ты не встал со своего места, не вышел в тамбур и не сорвал стоп-кран? Почему я не догадался его об этом спросить?
Вернувшись через неделю на свое писательское место у окна на втором этаже «Маркет Плейс» я очень огорчился, не застав моего седовласого друга за вездесущей чашкой эспрессо и стаканом воды за столиком напротив.
Неужели умер?
Или в психушку забрали?
Или…
На второй день рано утром он явился – все в том же старом, но теперь как-то удивительно небрежно-стильно сидящем на его костлявой фигуре пальто, в советском черном костюме производства фабрики «Большевичка», наглаженном до блестящих стрелок что на брюках, что на рукавах и плечах, в узконосых, с трещинами, яростно начищенных туфлях середины 90-х типа «Бухгалтер». И – в шляпе. Широкополая, из темной замши шляпа эта, хоть и вытертая до лоснящихся залысин, смотрелась на нем, клянусь, элегантней, чем на Боярском.
Поездной сиделец, в этот раз совсем не сутулясь, с аппетитом уплел яичницу и гренками и с сыром, с явным наслаждением выпил свой эспрессо, запивая его с холодной водой, а потом, заметив мой взгляд, пересел за столик ко мне.
– Я сошел, – сообщил он с заговорщицким видом, глядя на меня смеющимися глазами. – Я сошел с этого поезда.
– Как это случилось? Сорвали стоп-кран?
– Какой там кран! Если бы я сорвал стоп-кран, меня бы все равно поймали и вернули, неужели вы не понимаете? Еще бы и срок впаяли вместе с денежным штрафом! Нет, нет…
– А что? – спросил я, подрагивая то ли от подступающей дурноты, то ли от начинающегося внутреннего восторга.
– Да как же вы не понимаете. Я просто высидел как… как динозавр… эту остановку. Я не предал свой сон, я смотрел его каждую ночь, каждый раз забираясь чуточку дальше, дальше… И вдруг, когда я уже совсем потерял надежду, объявили остановку. Техническую, маленькую, малюсенькую, всего минуту… такую, что даже добежать до дверей со своего места можно не успеть. Но я успел! Выскочил, а там луг, мокрое все, воды по колено, и я побежал, побежал…
Я поневоле опустил голову, чтобы посмотреть на его ноги – на секунду мне показалось, что сошедший с поезда и вправду по колено мокрый, в прилипших к туфлям и брюкам травинках и листьях. Но видение померкло, и я спросил:
– А если бы… поезд прибыл на конечную станцию… до того, ну вы меня понимаете.
– Если бы да кабы… Да откуда ж я знаю? – с радостной злостью воскликнул мой собеседник. – Я теперь вообще ничего не знаю. Я просто сошел! Соскочил, слез, сбежал. Понимаете? Портфель выбросил в болото и он утонул. Все выбросил. Все!
– Ну а… дальше что? – осторожно спросил я.
– Говорю же, не знаю, – глядя на меня светящимся взглядом совершенного безумца, сказал сошедший с поезда человек. – Я просто иду. Иду и иду. Завтра во сне, может, узнаю. А может, и нет. Ну, я пошел.
Он попрощался со мной и ушел.
Я открыл ноутбук и начал писать...
А мне вам сказать больше нечего.
Хотя… я бы все-таки сорвал стоп-кран.
Это ж чокнуться можно, сколько ехать и ждать.
А вы?
Хм, мы... А не врешь?
Нет.
Ну, так давай. Вперед, пассажир.
Ок. Встаю, выхожу из купе. Захожу в тамбур. Когда-то здесь можно было курить, стоять, разговаривать. А сейчас… Как же здесь холодно. Вот он, оранжевый рычаг с надписью «Стоп-кран». В бронированном колпаке, ключ от которого только у проводника.
НЕОБИТАЕМЫЙ ОСТРОВ
(рассказ)
Началось все с того, что я всерьез разозлился. Я ведь просил ее, искренне и доброжелательно просил не только не укрываться со мной одним одеялом, но и вообще спать на другой постели – благо в квартире существует достаточно отдельных спальных мест. Ведь знал же, что пьяная эта женщина – невменяемая.
– Ну да, – говорила Лэлдэ мне два часа назад, когда мы сидели (она пила вермут с тоником, я Джеймесон) в баре неподалеку от моего дома, – я полностью ценю твою автономию, так же, как и ты мою, я ведь точно такая как ты, только женщина. И нам обоим жизненно важен секс, правда?
– Конечно, Лэлдэ, – кивал я, думая о блаженных часах и днях уединения, которые наступят, когда я улечу, наконец, на остров, отключу все телефоны и адреса, и ни одна живая душа меня не достанет.
– Я понимаю, ты думаешь, как бы побыстрее свалить, – ухмылялась она, касаясь меня своими ногами под столом, – но, прежде чем ты уедешь, нам нужно поговорить.
– Отлично, о чем?
– О том, что мы могли бы начать жить вместе.
– Да-а?
– Андрей, ты же меня давно знаешь.
– Знаю, Лэлдэ. И что?
– Я уже большая, мне двадцать восемь, и я предлагаю тебе начать со мной жить. В принципе, мы можем проживать в разных квартирах и приходить друг к другу в гости, когда нам захочется. Обещаю не беспокоить тебя притязаниями на сексуальную исключительность в моем лице. Разумеется, точно такое же право я оставляю за собой.
– Ты предлагаешь брак?
– Какое купеческое, похожее на старый кованый сундук слово! – рассмеялась Лэлдэ. – Но конечно, нам нужно будет как-то закрепить наши отношения. Имеется множество вариантов. Я, как юрист, оформление возьму на себя. Например, партнерский союз с различными формами сосуществования, с финансовыми обязательствами, или нет, с возможностью иметь или не иметь детей. Кстати…
– Что?
– Потом, может быть, ну, чуть позже, мне все-таки понадобится ребенок. Видишь ли, я женщина, а ребенок – это часть необходимой мне энергии, без которой в определенном возрасте не очень-то приятно жить. Разумеется, заботы по уходу за ребенком тебя затронут только согласно договору. Мы можем нанять специалистов и поделить расходы пополам… Эй?
– Да?
– Ты спишь?
– Не.
– Опять витаешь в своих компьютерных облаках?
– Я не витаю. Я думаю… Знаешь, Лэлдэ, давай обсудим это, когда я вернусь.
– Конечно. Но сегодня я напилась и хочу отлюбить тебя как следует перед этой твоей поездкой… – Лэлдэ пьяно улыбнулась, как она считает, обворожительной улыбкой, протянула под столом свою длинную ногу, с которой заранее сбросила сапог, и уперлась мне стопой в пах.
Пожалуй, единственная нить, связывающая меня с людьми – это секс (если, конечно, считать за людей женщин, но я не сексист, тем более, что женщины на самом деле ведь не люди: они бывают выше или левее людей, но точно не люди). Нить эта, не скрою, приятная. Но мне не хотелось бы, чтобы она превратилась в канат. Или в цепь. Лэлдэ – полу-русскую, полу-латышку – я встретил пять лет назад в ночном клубе «Эсперанто». Она выступала под именем «Марсельеза» и вилась тугой изящной змеей вокруг танцевального шеста. Я сидел с Коровиным за ближним к сцене столом и накачивался виски – мы отмечали продажу моей последней экологической компьютерной игры для «Green Pigs». Коровин, по системе подбора друзей по Клоду Гельвецию, был моим верным товарищем по загулам и снятию баб. Когда я увидел тело Лэлдэ, то сразу понял, что если заполучу эту женщину, то во время секса с ней мне не придется представлять, как это обычно бывает со мной, что я вхожу в тело незнакомой и более красивой девушки. Вы ведь не будете отрицать, господа, читающие эти страницы, что большинство из вас при соитии с постоянной партнершей или женой представляют перед собой совсем другую женщину, или даже только лишь одну ее часть, самую эротичную?
С Лэлдэ так впоследствии и получилось.
Все пять лет, что я с ней встречался – иногда раз в три месяца, иногда дважды в неделю – я возбуждался именно от ее собственного тела, и погружался в нее так глубоко, что казалось, вот-вот донырну до самого ее дна. Но уже через несколько минут после оргазма все заканчивалось: рядом со мной вновь лежала приятная, спокойная, дружелюбная, но в общем-то чужая и не нужная мне женщина. Лэлдэ оказалась не только первой девушкой, с которой не было необходимости внутренне притворяться, но и первой любовницей, которую не раздражало мое равнодушие.
Только однажды – примерно год назад – у нас произошел следующий разговор:
– Скажи, – она смотрела на меня из темноты, – что ты чувствуешь ко мне?
– Благодарность.
Она помолчала, и в этом молчании я услышал какой-то печальный вопрос. Вскоре она сама на него ответила:
– Вот пройдет… какие-то там годы. И я постарею. Мое тело уже не будет таким красивым. И ты снова… будешь представлять другую женщину. Или... Нет, ты, пожалуй, вообще уйдешь от меня.
Я решительно – но не настолько резко, чтобы это показалось оскорбительным – встал. Никогда еще я не стоял столь долго. Даже когда мы оба устали и заснули, отвернувшись каждый в свой сон, я все стоял и стоял.
– Предохраняйся, – сказала мне наутро Лэлдэ.
Я улыбнулся:
– Там, куда я еду, нет женщин.
– Это что, необитаемый остров?
– Вот именно.
Лэлдэ засмеялась своим трезвым, теперь действительно красивым большим ртом, и поцеловала меня великолепным, сухим, бархатным поцелуем. Потом она повернулась и ушла.
А я поехал на необитаемый остров.
Лететь до него было долго – более десяти часов моей драгоценной вечной жизни, которая, согласитесь, настолько коротка, что было бы преступно не побывать хотя бы раз во время нее на действительно настоящем необитаемом острове.