Елена ДУБРОВИНА
Поэт, прозаик, эссеист, переводчик, историк литературы (поэзия 1-ой волны эмиграции). Родилась в Ленинграде. Уехала из России в конце семидесятых годов. Живет в Филадельфии, США. Является автором трех книг поэзии, двух книг прозы на русском и английском языках, а также сборника литературоведческих статей «Силуэты».
Составитель и переводчик антологии «Russian Poetry in Exile.1917-1975. A Bilingual Anthology», составитель, автор вступительной статьи, комментариев и расширенного именного указателя к трехтомнику собрания сочинений Юрия Мандельштама («Юрий Мандельштам. Статьи и сочинения в 3-х томах». М: Изд-во Юрайт, 2018).
В течение десяти лет была в редакционной коллегии альманаха «Встречи». Является главным редактором американских журналов «Поэзия: Russian Poetry Past and Present» и «Зарубежная Россия: Russia Abroad Past and Present». Входит в редакцию журнала «Гостиная», где ведет раздел «Литературный архив». Входит в состав редколлегии нью-йоркского «Нового Журнала» и так же ведет раздел «Культурно-историческая археология» в приложении к «Новому Журналу». Печатается в англоязычной и русскоязычной периодике.
Письмо
Слова, не сказанные в письмах,
Давно травою поросли:
«Прости, что слишком тонкой кистью
Пыталась наносить мазки
На полотно из грубой ткани,
На жизнь из толстого сукна,
Когда слова уже не ранят,
И жизнь напрасно протекла.
Ты помнишь, расползаясь в строчку,
Минуты ускоряли бег…»
В конце письма, поставив точку,
Я не отправила конверт.
Питеру
1.
Сиреневый воздух. Обводный канал.
Никольская церковь. Но день опоздал –
Остался один на широком мосту,
Как страж у ворот, он опять на посту.
Подмога не скоро. Ночь утра белей,
И город стоит как в камнях Колизей.
Спит время, как пьяница, в белой ночи,
Забыв на скамейке от счастья ключи.
Вот утро проснулось, и воздух дрожит,
И город уже на ладони лежит.
Заря расцвела и раскрылась зонтом,
И блещет Исаакий в дыму золотом.
Нева улыбаясь, течет не спеша.
В глубинах ее тяжелеет душа.
Бледнеют полотна. И красок мазки
Чуть тронули неба седые виски…
2.
Таинственный месяц заглядывал в дом,
Повиснув чуть-чуть неуклюже, ребром.
Нева распласталась, как загнанный зверь.
А ночь запирает железную дверь.
Стучи, ни стучи – не откроет никто…
Но бледное утро уж смотрит в окно.
А день на мосту – он почти невидим –
Стоит до утра, не проснувшись, один…
Разбуженный город светлеет слегка,
И с ночью сливается утром река.
Сиреневый вечер. Обводный канал…
Вот Пушкин с Натальей собрался на бал –
Последний, наверное. В белой ночи
Останутся только от счастья ключи.
* * *
В пустом, однозначном мире,
Серой краской размытом,
В темной без окон квартире,
Грустить о давно забытом –
О городе в белой дымке,
О львах, стерегущих время.
И только на старом снимке
Осталось мое поколенье.
А небо темнее, и густо
Туман поднимается выше,
И к вечеру так же грустно,
И «жить» означает – «выжить».
* * *
Памяти поэта Юрия Мандельштама
Он водит карандаш беззвучно по тетради –
Неверные слова, неправильный ответ,
Но падает, как тень, холодный лунный свет,
И жить ему зачем? Писать – чего же ради?
А говорят, дожди с утра идут в Неваде,
И в Магадане снег намел сугробов горб,
Сидит поэт, согнувшись, у старенькой тетради,
Он жил когда-то, где-то, и молод был, и горд.
Вдали от милых мест оставленных судьбою,
В чужой ему стране, под кровом серых крыш,
Под марш немецких песнь, и с желтою звездою,
Он видел из окна как погибал Париж,
Как уводили ночью друзей поодиночке,
Добрейшего соседа и злейшего врага,
Еврейского мальчишку, еврейскую девчонку.
А он еще живой. Но это лишь… пока…
* * *
Памяти поэтов русского Парижа
И сердце чуть глуше, и голос чуть тише,
В накуренной комнате дым выше крыши.
Шуршание листьев, шептание истин,
Как будто провел кто-то черною кистью
По лицам сидящих и тех, кто не выжил,
И кто не вернулся, погиб под Парижем.
Их фото в дыму, будто в камере смерти
Они задохнулись. И в черном конверте
Последние строчки исписаны кровью
С какой-то почти что мистической болью.
* * *
Что, наша жизнь есть – вихрь, смерч?
И что там – за земною аркой?
Но будет наш уход – подарком,
А жизни продолженьем – смерть.
* * *
Как заново прожить тот миг,
Когда упали тучи в бездну.
И день, как ночь, к земле приник,
И жизнь вдруг стала бесполезна?
И только солнечная сень
Раскрылась где-то в океане,
И лунная дрожала тень
В уже сгустившемся тумане.
Рука касалась сонных туч,
И раздвигала шторы рая,
И кто-то звал передохнуть,
Другую землю вспоминая.
Но эхо падало в провал,
Терялось где-то на границе.
И грусти голубой опал
Строкой ложился на странице.
* * *
Мне кажется – я царь в холодном царстве,
Как в сказке, или в легкой оперетке,
И жизнь была каким-то вечным фарсом,
Как щебетанье птиц на тонкой ветке.
И пробудившись вдруг от всех сует,
Вдруг понимаешь – жизнь прошла напрасно.
Увидишь тьму, где раньше видел свет,
Как уличный фонарь, мерцающий неясно.
А ты идешь, и темен этот путь,
На ощупь, как слепой – к звезде шестиконечной.
Но тикают часы, течет в сосуде ртуть
По нашим венам, как мгновенье – в вечность.
* * *
Исчезают за кадром прошедшие дни,
Словно память окутала нить паутины,
Словно было «вчера» только знаком судьбы
И замедленным кадром из старой картины.
Исчезают года, и все кажется – бред,
И все кажется сном, не свершившейся былью,
Будто мы рождены в девятнадцатый век,
И покрылись картины столетнею пылью.
Ночью снятся нам сны – черно-белый квадрат –
В нем играют актеры несбывшейся драмы.
И меняются кадры кино невпопад,
Разрушая мечты, как воздушные храмы,
И они растворятся за белой стеной,
Недоступной ни духу, ни зренью, ни воле.
И, проснувшись, мы ищем глазами покой,
И сжимаем кулак от нахлынувшей боли.
Пробужденье от сна – это вспышка на миг,
Освещенный восходом чужой небосклон.
Только памяти взрыв, и прапамяти крик
Нам напомнят, что жизнь быстротечна, как сон.