Тамыр

                Халды-балды! Поедем в Алма-Ату…

                                       О.Э.Мандельштам

Трудно представить, что все мы, поэты и прозаики постсоветского пространства, родом не только из прошлого века, а из прошлого тысячелетия. Родом из той страны-империи, которая канула в Лету. Но мы всегда помним, откуда мы родом. Помним, благодаря нашей общей юности и молодости. Когда стихи и поэтические образы были и оставались естественным состоянием души. И мы узнавали друг друга через поэтические публикации и первые книги, а затем становились близкими друзьями по поэтическому братству – на всю оставшуюся жизнь. Жизнь – с переходом из прошлого века в век нынешний. Познавая не только поэтический мир каждого из нас, но через книги и судьбу – наши братские народы, представителями которых мы являемся в транзитный период бытия человечества. В казахском языке есть такое понятие как Тамыр – т. е. «брат из другого народа». О таком брате мне хочется рассказать сегодня.

Мой друг по сердцу и брат по духу, Сергей Мигранович Мнацаканян родился 4 августа 1944 года в Москве, на улице Мархлевского. Его детство и юность прошли сначала на Сретенке, а потом на Садово-Сухаревской, где он жил напротив кинотеатра «Форум». А этот кинотеатр был знаменит тем, что в послевоенные годы в нем перед киносеансом выступали поэты-фронтовики. Тогда еще мало кому известные, только что пришедшие с фронта – молодые Александр Межиров, Евгений Винокуров, Константин Ваншенкин.

Эти выступления не закончились и в пятидесятые годы. И возможно тогда, еще мальчик, Сережа Мнацаканян, будущий московский поэт, впервые перед трофейным фильмом «Тарзан» или знаменитым «Подвигом разведчика» услышал живую, пленительную поэтическую речь. И многие из поколения поэтов военной поры станут для него учителями поэтического слова, старшими собратьями по литературе. Николай Старшинов написал предисловие в первой книге Сергея. А вскоре Виктор Боков, Михаил Львов, Семен Сорин и Владимир Костров горячо рекомендуют молодого поэта в члены Союза писателей СССР. Поэт Борис Слуцкий на заседании приемной комиссии был лаконичен. В свое время до Алма-Аты долетела молва, что он после хороших слов Анатолия Жигулина и Леонида Мартынова – оппонентов тогда молодого поэта на приемной комиссии – сказал только две фразы: «В этом поэте есть искра… Может быть, это даже искра Божья…». Моего друга приняли в знаменитый творческий союз единогласно при одном воздержавшемся! Это произошло в мае 1974 года, поэту тогда еще не было и тридцати.

Обо всем этом спустя десятилетия он напишет в своей мемуарной трилогии «Ретроман, или Роман-ретро», посвятив многим из своих литературных друзей прекрасные стихи.

Мы подружились на Высших литературных курсах в Москве. Временами на творческих семинарах он высказывал головокружительные мысли. Его любили за это, уважали и даже восхищались. Для писательской среды такое отношение было редкостью. А мы сидели с ним рядом, на так называемой «Камчатке», в самом конце аудитории, где удобно не только слушать лекции, но и обмениваться новыми стихами и поэтическими образами, а затем можно было забежать в кафе «Аист», распить поллитра одноименного молдавского коньяка или бутылку русского национального напитка и продолжить свою философию жизни. К примеру, вновь убедившись, что столб – это хорошо отредактированная сосна, но под градусом выходит то, что столб по рифме превратится в стол. А это уже почти что «вещь в себе». Вот и вся философия семинарского бытия с вкраплениями экзистенциализма.

Помню, тогда проректор Высших литературных курсов, заботливый «дядька» и полковник в отставке Николай Андреевич Горбачев, сам родом из Восточного Казахстана, рекомендовал мои стихи главному редактору журнала «Молодая гвардия» Анатолию Иванову, тоже восточно-казахстанскому уроженцу. И в 1985 году в поэтической серии журнала вышла моя первая московская книга стихов «Ветвь». Пишу об этом только потому, что здесь не обошлось без Сергея Мнацаканяна: мой московский друг написал предисловие к этой книге.

Помню, как неожиданно мы встретились во Владивостоке в начале осени 1985 года. Здесь проходил Всесоюзный фестиваль молодой поэзии. Сергей приехал сюда как руководитель семинара вместе с Михаилом Числовым и Валентином Сорокиным. А я был в числе обсуждавшихся поэтов. Но разницы между семинаристами и «мэтрами» на фестивале заметно не было: после семинаров мы в указанном составе пили китайскую рисовую водку, которой были завалены прилавки Владика, она вызывала сильное обезвоживание наших организмов, утром мы все жадно пили воду. А в один из вечеров нам досталась бутылка корейского напитка, настоянного на крупном корне, похожем на корень Женьшеня, а потом мы долго смеялись, высчитывая, что в бутылке из-за этого было граммов на сто пятьдесят меньше целебной жидкости.

В эти дни фестиваля произошла не одна прекрасная встреча из тех, что запоминаются навсегда. Однажды, когда мы гуляли по узким улочкам Владивостока, неожиданно перед нами возник московский поэт, в свое время киевлянин Алексей Парщиков, который немедленно присоединился к нашей компании. Он весь светился своей обаятельной улыбкой. Естественно, мы направились в гостиницу отмечать эту встречу. Владимир Шлёнский, тоже участник фестиваля, срочно организовал дружеский стол. Опять пара бутылок китайской водки и к ней абсолютный советский деликатес – крабы, которыми были завалены прилавки нашей дальневосточной океанской столицы.

Но встречи и застолья – это только малая часть работы фестиваля. А главное – выступления перед студентами и рабочими этого славного города и обсуждения участников фестиваля. Рукопись моей книги «Над уровнем жизни» очень доброжелательно, хотя и не без критики, обсудили на семинаре. А я оказался в компании, которую возглавляли Михаил Числов и Сергей Мнацаканян, и здесь приняли решение: рекомендовать книгу для издания в московском «Советском писателе». В это время в стране уже начались процессы распада, скоро никому не будет дела до рекомендованных к изданию книг, и в «Совписе» моя книга так и не вышла. Зато она появилась на свет в 1999 году в издательстве «Художественная литература» с предисловием Станислава Лесневского, великого знатока поэзии Александра Блока.

А еще через год после выхода моей книги «Над уровнем жизни» я снова прилетел в Москву. На этот раз на Международный конгресс Всемирного Пен-клуба, который организовывал тогдашний генеральный директор Русского ПЕНа, наш общий друг по Высшим литературным курсам Александр Ткаченко. Это было конгресс поистине мирового масштаба. У меня сохранилось несколько снимков того времени, и сегодня я снова вспоминаю, как мы втроем – с Сашей и Сергеем – отметили не только всемирное мероприятие, но и с радостью собрались отметить нашу личную встречу, годы творческой и человеческой дружбы.

Я начал писать этот литературный портрет своего друга, когда ему исполнилось всего сорок лет, а заканчиваю свои раздумья об этом невероятном человеке в канун семидесятилетия поэта. Я вспоминаю незабываемые мгновения, из которых соткана карта наших встреч – от Москвы до Владивостока, если по России, и от Алма-Аты до Тараза и Павлодара, если по Казахстану. И всегда эти встречи были творчески богаты душевным общением, поэтическими открытиями. Именно благодаря этому у Сергея Мнацаканяна появился непосредственный интерес к казахской поэзии.

Мне не раз при общении с ним казалось, что он прирожденный тенгрианец, то есть человек, живущий в постоянном присутствии великого космоса, который он ощущал своим домом. Космополит по духу, он хорошо чувствовал себя на окраинах советской империи, ибо здесь было больше свежего воздуха.

Он не раз приезжал в наши степи, в Алма-Ату. Приезжал выступать. Был руководителем семинара на одном из Всесоюзных фестивалей молодой поэзии в 1987 году. Тогда он познакомился с Олжасом Сулейменовым, русскоязычным поэтом-кыпчаком. Я помню, как они вместе с Юрием Поляковым – тогда еще относительно молодые – вошли в кабинет Олжаса Омаровича. Помню сердечную беседу, которая состоялась в тот день между поэтам-москвичами и нашим национальным поэтом. В 2001-м Сергей прилетел на мое пятидесятилетие, а потом в 2011-м на шестидесятилетие своего собрата по жизни и стихам.

Может быть, поэтому отчаянная фраза Осипа Мандельштама «Халды-балды! Поедем в Алма-Ату…» служила для него и многих моих московских друзей своеобразным паролем при встрече.

Однажды, под южными звездами ночного Тараза, речь зашла о предках и далеком прошлом, о Тенгри, Тибете, монголах-чингизидах, древних армянах-монахах, которые основали монастырь на берегу Иссык-Куля, и далее шли на восток – в Каракорум… Вот так, слово за слово, обнаружилось, что этимологические корни имени-фамилии Мнацак уходили в древнеиндийский санскрит, а в Матенадаране хранятся древние псалмы, написанные на кипчакском языке буквами алфавита великого Месропа Маштоца. И спустя годы я воочию убедился в этом, побывав на исторической родине моего московского друга, собрата по поэзии, коренного москвича Сергея Миграновича Мнацаканяна. Из истории известно, что еще в XIII веке Гетум I, властитель Малой Армении и Киликилии, отправился в Каракорум ко двору верховного хана монголов – Мангу, повторив путешествие своего брата Смбата, который был военачальником и летописцем. Гетум бывал и за Доном, где княжил Сартак, сын Батыев. Из столицы Золотой Орды Сарая, что находилась в низовьях Волги, Гетум со свитой и сопровождавшим его армянским епископом двинулся к устью большой реки Яик, впадающей в Каспий. Как утверждает Сергей Марков, поэт, писатель и историк, чьим изысканиям можно верить в силу его исследовательской добросовестности, Гетум вышел к Аральскому морю, а затем миновал Каратау, Чу, а дальше дорога в Каракорум вела через озеро Алаколь и Черный Иртыш.

Оставив за собой земли Чагатайского улуса, пройдя владения найманов, киликийские конники во главе с Гетумом вышли на просторы Монголии. Так завершилось это долгое путешествие в Центральную Азию. В своих записках Гильом Рубрук, посол Людовика IX, обмолвился, что Гетум в августе 1254 года встретился с Сартаком, ехавшим ко двору Мангу. Отсюда можно предположить, что сын Батыя и Гетум прибыли в Каракорум вместе. Хан Мангу с большим почетом принял Гетума и его свиту. Летопись утверждает, что Гетум убедил великого хана Мангу креститься. Для этого Гетум и привез с собой епископа. Если верить такому малоизвестному факту переплетения судеб всех наших евразийских народов, армянский духовник крестил всю семью монгольского императора. Известно, что дочь Сартака к тому времени вышла замуж за русского князя Ростовского Глеба Васильевича и приняла русское имя. Молва приписывает принятие крещения и самому Сартаку. Гетум, находясь в Каракоруме, общался с буддистами из Индии, узнал от них о верованиях восточных народов, о боге Майтрейя, где жрецы облачены в желтые одежды Тибета.

Рассказ Гетума обо всем этом попал в «Историю монголов» инока Магакии Апеги. А через год Гетум I возвратился в родную Киликию. И путь его домой лежал через западный Китай, Ташкент, Отрар, Тараз, где, спустя вечность, оказались и мы с Сергеем, два поэта из разных народов, пишущих на русском языке, конца века двадцатого и начала века двадцать первого. Может быть, я слишком ухожу в древность, но для меня, поэта-чингизида, все это чертовски интересно. Как сказал поэт всех времен и народов Александр Сергеевич Пушкин: «Гордиться славою своих предков не только можно, но и должно; не уважать оной есть постыдное малодушие. Бескорыстная мысль, что внуки будут уважены за имя, нами им переданное, не есть ли благороднейшая надежда человеческого сердца».

Мы и гордимся. И поэту Сергею Мнацаканяну в канун своего юбилея есть что сказать и что показать уже не только «читателям газет» (М.Цветаева), но и интернет-аудитории. Одно то, что во многом благодаря его усилиям на целое десятилетие возродился московский «День поэзии», вызывает чувство искреннего восхищения. «Менделеевым русской и советской поэзии» назвал его литературовед Станислав Лесневский во время нашего совместного общения на Высших литературных курсах, имея в виду его огромное знание чужих стихов и понимание того, что поэзия – это тоже своеобразная система отсчета душевных элементов жизни. Мы иногда шутим с ним, находя в наших именах-фамилиях братский слог «ян». А если серьезно, по большому счету Поэзии, то приведу сердечные слова нашего старшего товарища по поэтическим вечерам Москвы и Алма-Аты: «Поэт начинается с имени. В случае с Мнацаканяном это особенно. Прислушайтесь, как цокает музыка в нем. Мы познакомились с Сергеем в декабре 1969 года, и тогда я услышал это впервые – и в судьбе поэта, и в его стихах. Зимой 2003 года у меня остается то же самое чувство. Андрей Вознесенский».

Слова Андрея Вознесенского говорят о его глубоком интересе к Сергею. Он не забыл даже декабрь 1969 года – время знакомства. И это не случайно. По мнению многих, и в данном случае, конечно, по моему мнению, Сергей Мнацаканян – выдающийся поэт. Я без колебаний готов включить его как минимум в первую десятку современных русских поэтов. Вы только посмотрите, какие невероятные стихи он пишет! Их уровень практически недосягаем для большинства нынешних стихотворцев:

Господь ухмыльнется, попутает бес,

соврет беспартийный чиновник,

сбежит уголовник, взорвется АЭС,

певица споет про шиповник…

и вновь посетит мой расхристанный ямб

без всякой на это причины

хмельная страна Керосиновых ламп,

китайщины и чертовщины…

Вы только вслушайтесь в это глубокое дыхание, в его бесконечные периоды, в яркий и многовариантный словарь!.. В советское время он писал «Золотую лирику канцелярий» – невозможные в те времена стихи о бюрократии, о бумажной жизни государства, о метаниях простого человека в канцелярских коридорах! И главное, эти протестные стихи печатали, потому что хороший редактор или даже издательский цензор оказались способны оценить высоту поэтического уровня поэта!

Сегодня, когда многие стихотворцы выносят на суд читателей общеинтеллигентские бесполые сочинения в стихах, Сергей Мнацаканян позволяет себе быть настоящим мужчиной – поэтом, напрямую связывающим наше время с Серебряным веком, – с Блоком, с Пастернаком, даже с Есениным:

Любовное

Ты так прекрасна в этой жизни волчьей,

где не простят такую красоту!..

Моя душа, изорванная в клочья,

твое дыханье ловит на лету…

Не более того, мой друг мгновенный,

ты скрылась, словно синий шелест вьюг…

Из-за такой не страшно резать вены

или стреляться в ярости, мой друг.

Не жалуюсь, а все такая жалость,

что пеплом разметался нежный жар.

Прости меня, потерянная радость,

за то, что рук твоих не удержал…

                                          (март 2014)

Вы только оцените творческую молодость все-таки немолодого поэта, который сохранил в душе способность чувствовать и любить, как мог делать это в юные годы! И как эти чувства переплетаются с современностью, где побеждают деньги и рацио:

Ни любви, ни судьбы, ни лада,

все напрасно, как на войне,

никому ничего не надо

в безыдейной моей стране.

В анфиладах земного ада,

где не веруют в красоту,

ничего никому не надо,

кроме зелени на счету.

Да и мне ничего не надо

в час смятения и тоски,

кроме голоса, кроме взгляда

и прелестной твоей руки…

Да, раньше таких стихов не писали – еще не было такого сплава коммерческого с личным в жизни, и это еще не вызывало такого поэтического протеста. В новые времена он словно видит невообразимый срез общества, и этот срез находит место в его стихах. Вот он через двадцать лет вспоминает начало «девяностых» годов ХХ века, когда политики и подлецы развалили на куски нашу великую страну:

Без бога в душе, без царя в голове

Россия летит в океане лавэ –

хрустит мировая валюта…

Куда ты попал, на «Титаник» какой,

а впрочем, махни на все это рукой,

подумаешь – морок и смута.

Чиновные свечи в ладонях горят,

как будто открылся бы временный ад

в старинной Елоховской церкви,

стоят партократы, не веря в Христа,

но пуза и плечи истошно крестя,

и в черных костюмах, как черти…

Вот так промелькнули они по ТэВэ,

вот так-то прошлись колесом по тебе,

твои девяностые годы,

метут сквозняки, только тень на лице,

вот так-то навек обмишурились все,

кто жаждал любви и свободы.

Я процитировал несколько стихотворений моего друга. Но в том-то и загадка Сергея Мнацаканяна, что его можно цитировать не отдельными строчками или стихотворениями, а, если хотите, целыми книгами, которых у него немало. И я не могу отказать себе в удовольствии привести еще одно поразительное по искренности и горечи стихотворение поэта из его новой книги стихов «Дагерротипы»:

Жизнь прошла, и пора оглянуться на

сновиденья, чей алфавит уборист,

нежно вспомнить терпкие имена

юных барышень и молодых любовниц.

И втянуть ноздрями горячий дух

жаркой плоти и сырости из былого –

все они превратились в кривых старух,

ты скажи им спасибо и вспомни снова.

Этот абрис и тонкий овал лица.

Вспомни снова – все вкрадчивей и дороже

этот нежный запах горячей кожи,

что не скажешь на белых полях листа.

В коридорах редакций и сов.контор

я отмерил тысячи километров,

не любил властей и не верил в мэтров,

и ушел в себя, как в потемки вор...

Растворилась душа в запредельном мраке,

ниоткудова вырвать небесный свет,

что осталось? – только стопа бумаги

от горячей жизни, которой нет...

...А стихов не датировал – вперемежку

с жизнью, спермой, спиртом судьба текла,

и плевать, если вдруг выпадала решка

вместо задуманного орла.

В это трудно поверить, но вся книга, где собрано полторы сотни ярких и пронзительных вещей, написана на таком практически невероятном в сегодняшней поэзии уровне!

Более того, я глубоко убежден, что перу Сергея Мнацаканяна принадлежит ряд поэтических шедевров, подобных которым не было за три с лишним века истории русской поэзии. Он сумел добавить в эту историю свою ноту, свою неповторимую тематику и интонацию. Одна «Золотая лирика канцелярий» чего стоит! Знаменитый питерский поэт Александр Кушнер в своем отклике не зря поставил строки этого цикла вровень со стихами Некрасова.

Какой размах стиха! Какая пронзительная искренность! Это его мир, это его Москва, в которой поэт прожил всю жизнь, но не заблудился, а вышел на свою тропу, как выходят на след степные волки или продираются сквозь чащу могучие лоси в чащах Восточного Казахстана.

Москва – город непостигнутых пространств. В ней легко затеряться, не найдя себя в круговороте бытия, не найдя свою тропу жизни, чтобы проложить в ней и свою поэтическую тропу – «от Москвы до самых до окраин». Коренному москвичу, российскому поэту Сергею Мнацаканяну «удалось» не потеряться в мире – реальном и поэтическом – ирреальном. От первой московской книжки стихов «Станционная ветка» – до десятка томов изданного и пока еще не изданного… Все это можно назвать «Избранным» поэта. Но уберем кавычки и получается, что поэт Сергей Мнацаканян избран поэтической аудиторией Москвы, России, Армении и Казахстана. Особо хочу подчеркнуть, что он прекрасно перевел стихи Магжана Жумабаева, Ильяса Жансугурова, Нурлана Оразалина, Галыма Жайлыбая. Его добротные переводы казахской поэзии не раз публиковались в ряде литературных газет и журналов Казахстана и России – «Литературная газета», «Простор», «Нива», «Литературная Алма-Ата».

За поэтический перевод поэмы «Ак сиса», что означает «Белый ситец», Галыма Жайлыбая Сергей Мнацаканян удостоен Гран-при на Международном конкурсе переводов тюркоязычной поэзии «Ак Торна» – «Белый журавль» (Уфа, Башкортостан).

Он и сейчас работает над переводами стихов поэта и актера Шахана Мусина, человека великой трагедийной судьбы, познавшего на себе тяготы и лишения сталинского режима, а также готовит книгу избранных переводов, куда войдут и стихи казахских поэтов.

А прекрасные стихи и экстравагантная проза самого Сергея Мнацаканяна давно уже «бродят» по бескрайним просторам бывшей, но удивительно живой империи, имя которой все равно – Страна Советов. Здесь у меня возникло краткое поэтическое посвящение моему другу с учетом того, что недавно я прочитал его великолепные по точности и глубине мемуары, объединенные названием «Ретроман, или Роман-ретро»:

Мне не забыть Страну Советов,

Она и есть Страна поэтов.

Мой друг Сергей, твой «Ретроман» –

Евангелье для наших стран.

Мне самому довелось поучаствовать в пропаганде, говоря по-сегодняшнему, в пиаре этих великолепных, насыщенных правдой жизни мемуаров, в которых благодаря своей памяти и таланту Сергей вызвал из прошлого и словно бы оживил десятки и десятки знаменитых и малоизвестных судеб, лиц, событий, столкновений и пересечений литературной жизни последнего тридцатилетия ХХ века, включая и начало нового столетия. Происходило это при самых различных обстоятельствах. Так, например, в Казани на Фестивале, посвященном памяти Василия Аксенова, я оставил первый том «Ретромана» в Музее Вас. Аксенова. Это было оправдано еще и потому, что Сергей и прославленный прозаик были знакомы с начала 70-х годов. Произошло это при весьма праздничном подъеме и застолье с прекрасными друзьями – участниками этих памятных встреч. На Международной встрече писателей в Тбилиси я прочитал во время своего выступления целую главу из второго тома – воспоминания Сергея Мнацаканяна, посвященные его давнишнему товарищу Равилю Бухараеву, который скоропостижно ушел из жизни на 61-м году жизни. Еще один экземпляр я оставил на память в культурном Центре Казантипа на поэтическом фестивале, благо автор щедро снабжает меня своими мемуарами взамен случайно утерянных и намеренно подаренных. Сергей всегда щедро дарил свои книги друзьям, коллегам и даже незнакомым почитателям его творчества. Насколько я знаю, сегодня он завершает третий том своих воспоминаний под одноименным общим названием. На редкость цепкая память Мнацаканяна кажется неисчерпаемой. И это неудивительно: такой яркой, богатой на встречи и события была жизнь поэта. Впрочем, почему была? Слава богу, жизнь моего друга продолжается не менее интенсивно, чем в молодые годы!

От «Станционной ветки», проложенной на одной из поэтически узловых станций Москвы (как здесь не вспомнить и Центральный дом культуры железнодорожников, где собиралось когда-то знаменитое литобъединение «Магистраль». Его вел Григорий Левин, именно здесь начинались пути-судьбы молодых когда-то поэтов Москвы, а среди них Александр Аронов, Белла Ахмадулина, Булат Окуджава и много других знаменитых имен), отсюда началось и поэтическое кочевье поэта Сергея Мнацаканяна. И не случайно, что присказка-заклинание «Халды-балды! Поедем в Алма-Ату…» Осипа Эмильевича всегда присутствует при наших встречах во времени и пространстве поэтического бытия.

В личности Сергея есть нечто, что позволяет ему принимать совершенно неожиданные иррациональные решения. Это можно было бы назвать склонностью к мистификациям, а можно – еще серьезнее! – назвать сущностью мифотворца. Так, лет пятнадцать назад он вдруг начал издавать свои книжечки под именем Ян Август (окончание его фамилии и месяц рождения). Мне приятно вспомнить, что три из них вышли в нашем «Шелковом пути». Это книга стихов «Похмелье», книга в чем-то даже шокирующих рассказов «Разыскивается…» и замечательная работа «Прогулки во времени» – его эссеистика, посвященная лучшим книгам мировой и новинкам российской литературы. Многие удивились: зачем известному поэту так резко менять линию своей жизни. Но в этом-то и заключается одна из основ тенгрианства, что мир не бывает однозначным, а каждый человек значительно больше того, чем представляется внешне. Сегодня он сам говорит, что это были только «пробы пера» перед тем, как подойти к серьезной и парадоксальной прозе.

После этого я много лет просил Сергея прислать мне рукопись любой его новой книги – с целью издать ее в моем родном городе, но он как-то уходил от этой идеи, и вдруг осенью 2013 года позвонил мне и сказал, что готов просить меня об издании своей новой книги. Мне его обращение было по-братски радостно, тем более раньше как-то не хотелось думать, что он просто не хочет издаться в моей евразийской «провинции».

– Конечно, – сказал я в ответ, – присылай немедленно свои файлы, и мы тебя сразу издадим.

И он прислал рукопись своей последней по времени новой работы в наше издательство «Жибек Жолы» («Шелковый путь») (естественно, в электронном виде). Это было его историко-литературное расследование о жизни великого советского писателя Валентина Катаева. Он прислал не только файл, но и проект оформления, фотографии, внимательно проследил за всеми этапами издания своей книги. Вообще, насколько я знаю, Сергей Мигранович всегда вникал в оформление своих книг, в подбор шрифтов, в поиск оформительских фишек, то есть всегда вел себя не только как автор, но и как серьезный, понимающий в этом толк издатель собственных книг.

И вот чуть ли не за полторы недели – в абсолютные рекордные сроки! – мы издали пятьсотдвадцатистраничный том под названием «Великий Валюн, или Скорбная жизнь Валентина Петровича Катаева. Роман-цитата». Переправить его в Москву, несмотря на открытые пространства нашего Таможенного союза, оказалось сложнее, чем выпустить в свет. Конечно, «роман-цитата» издан ограниченным тиражом, но, может быть, именно поэтому он сразу вошел в легенду книгоиздания наших стран, как книга, которая есть, но которую невозможно достать.

А сегодня мы, его алматинские друзья, всерьез задумали издание десятитомного собрания избранных сочинений нашего отдаленного собрата, прекрасного поэта, прозаика, эссеиста, мифотворца и мемуариста. Сюрпризом этого издания будет то, что сюда войдут двумя томами короткие романы, повести и рассказы, которые Сергей издавал элегантными книгами, отмеченными читателями и критикой, под иным именем, выбранным им для своей прозаической ипостаси!

Память – всеобъемлющая плазма, вбирающая в себя четвертое измерение нашего мира и нашего сознания, заполняет и зачастую переполняет безбрежное пространство души. И на моей горной окраине всегда есть место для друга и брата, ибо не гаснет на горных тропах горний свет поэтических звезд.

Хочется закончить раздумья о судьбе этого выдающегося поэта и прекрасного человека на этот раз не экспромтом, а посвященным ему моим стихотворением.

* * *

                                  Сергею Мнацаканяну

На горной дороге в тумане,

На горной дороге в снегу,

Как будто бы мелочь в кармане,

Случайно найду я строку.

И, вторя ей, горная речка

Веселую пару найдет

У мостика возле местечка,

Где речка дает поворот.

Строфою рождается образ

И птицею бьется в строфе.

И эта вся горная область

Поэзией выйдет к тропе.

И – облаком дышит в долине,

Где к осени греет костер.

И – холодом веет к вершине,

Где беркут крыла распростер.

На горной дороге в тумане,

На горной дороге в снегу

Нас мир окружающий манит

И следом рождает строку.

А я ничего не умею,

А я ничего не хочу.

А я перед этим немею

И не зажигаю свечу.

Я просто пишу стенограмму,

И авторство мне ни к чему,

Но путь мой к небесному храму

Не повторить никому.

Будь здоров, мой московский собрат, наши великие степи и горы всегда ждут твоего приезда!

4 августа 1984 года – 4 августа 2014 года,

Москва, Алма-Ата, Астана

Бахытжан КАНАПЬЯНОВ