Ничто так не развивает ум, как путешествие.
Эмиль Золя
С момента написания этих строк изменилось многое. Сам процесс перемещения людей между городами и странами приобрел новые формы. Но суть осталась прежней: «новые горизонты» – это всегда пища для размышлений и эмоций, для формирования новых взглядов на мир и на себя самого.
Особенную потребность в этой «пище» чаще других испытывают люди творческие: писатели, художники, музыканты. Трудно себе представить современную культуру без произведений, созданных под воздействием сильных впечатлений от знакомства с ранее неизвестным.
В 1900 году этот импрессивный голод толкает молодого 23-летнего студента юридического факультета, будущего известного поэта Максимилиана Волошина к путешествию по Италии. Теплый, солнечный изобильный юг всегда манил северян. А его культурное богатство – людей образованных. Но Волошин предложил своим приятелям поездку довольно авантюрную и с крайне бюджетным чеком. За три летних месяца каждый участник тратил всего 150 рублей. Половина этих средств уходила на оплату проезда по железным дорогам, вторая половина — на ночлег и очень скромную еду. Кроме этого предполагался пеший переход через Альпы. Участники создали свой свод бытовых правил поведения в дороге – «Конституцию» – и завели «Журнал путешествия», в который обязаны были заносить записи о произошедших событиях.
Сам автор затеи утверждал, что подобные спартанские условия, в первую очередь, необходимы для максимального погружения в атмосферу, для лучшего «осязания», то есть осознания местности. Однако, зная, что для совершения этого путешествия нашему герою пришлось копить и зарабатывать, впервые публикуясь в журналах, можно сделать вывод о первичности экономических причин. Как описывает состояние Волошина его мать, он буквально сходит с ума от предстоящей встречи с Италией. Он учит язык, практически наизусть заучивает путеводители и карты, тщательно планирует каждый отрезок маршрута. Итак, Волошин, студент князь Ишеев, студент-естественник, интересующийся живописью, Кандауров и статистик Смирнов… Наступает долгожданный день, и компания из четырех мужчин отправляется в путь. Смирнов в скором будущем нарушит «Конституцию» и отделится от группы.
В Риме троица оказалась на 35-й день пути. К этому моменту за плечами уже были Варшава, Мюнхен и Вена, трудности перехода неподготовленных туристов через альпийские ледники, знакомство с итальянской натурой в Генуе и Пизе и искушение флорентийским мороженым. Все это на фоне регулярной необходимости экономить деньги постоянно приводило к разногласиям. Тем не менее, к Риму коллектив уже сложился, и каждый участник занял в нем определенное место. Первоочередной задачей здесь был, безусловно, осмотр главных достопримечательностей. Но, кроме обзора всего разнообразия богатств Вечного города, молодым людям предстояло и одно удивительное знакомство.
Здесь Кандауров, воспитанник семьи художника Поленова, получает письмо, в котором Наталья Васильевна Поленова рекомендует непременно посетить виллу их старой приятельницы, русской княгини «M-me Хельбих».
Надежда Дмитриевна Хельбиг-Шаховская (1847-1922) – значительная фигура «Русского Рима» конца 19 – начала 20 века. Хозяйка интеллектуально-музыкального салона, говорившая на всех основных европейских языках, внучка декабриста Шаховского, Надин (как ее называли знакомые), почти всю жизнь прожила в Италии, бывая в России изредка. Главным ее талантом была музыка. Она была виртуозной пианисткой, ученицей и близкой приятельницей Ференца Листа. Выйдя замуж за известного впоследствии немецкого археолога Вольфганга Хельбига, она жила в палаццо на Капитолии, а потом на вилле Ланте на Яникуле. Туда, на Яникульский холм и лежала дорога нашей троицы. Попробуем пройти по их следам сто двадцать лет спустя.
Первое посещение – 1 (14) июля 1900 г.
«Журнал путешествия»: «Мы поднялись мимо церкви Св. Онуфрия на тенистую аллею, ведущую по вершине холма, откуда открывалась ослепительная вечерняя панорама на город, сзади на фоне заката вздымался стройный купол Петра».
Церковь святого Онуфрия и сегодня найти несложно. Нужно перейти на левый берег Тибра по Ponte Principe Amedeo и начать свое восхождение на холм.
Затем двигаться налево по единственной дороге до встречи с Анитой Гарибальди – памятником жене и соратнице Джузеппе. Теперь можно увидеть и саму виллу.
Сейчас здесь располагается Институт Финляндии и резиденция Посла Финляндии при Святом Престоле. Тяжелые металлические ворота преграждают путь к главному входу в здание. Звонок. Ворота медленно открываются и впускают нас в бережно охраняемый мир прошлого. Внутри здания абсолютно тихо и темно. В небольшом коридоре встречаюсь с удивительно милой и улыбающейся сотрудницей Института. Объясняю цель визита и оказываюсь в большой пестрой комнате, пестрой от разноцветного мрамора и нескольких ковров на полу.
Из небольшой брошюры, выданной мне по-прежнему улыбающейся сотрудницей, я узнаю, что история виллы начинается в 1514 году, архитектор и автор потолочных фресок – Джулио Романо, ученик Рафаэля, и дольше всего она была загородным летним домом семьи Ланте, представителей знатного римского рода. В 1887 году, сменив несколько хозяев после Ланте, она была арендована Хельбигом. Из этой же брошюры следует, что большая пестрая комната – это Салон. А следующая за ней светлая комната – Лоджия. Мягкий утренний свет из Лоджии манит к себе; мы переходим во вторую открытую для посещения комнату.
Широкий балкон, закрытый сегодня от ветра, предлагает удивительную панораму на город. Надеюсь, Волошин и друзья имели то же самое удовольствие наблюдать Рим с балкона средневековой виллы, созданной гениальным мастером с мировым именем.
Читаем заметку самого Волошина в «Журнале путешествия»: «Пред нами за столом сидела почтенная дама поразительной толщины и добродушного вида и склеивала какие-то старинные блюда. После первых приветствий и восхищений видом начался разговор. Она говорила много и непринужденно, очевидно о том, что ее саму в настоящую минуту интересовало: <...> «Я в Риме уж тридцать лет живу и только иногда в Москву езжу. Собственно, кроме Рима и Москвы я ничего не видела. Только в Вене останавливаюсь проездом часов на пять и езжу по больницам, чтобы посмотреть, что там новенького. Я тут в Риме с докторами разошлась, и у меня теперь своя амбулатория. <...> Раньше мы жили на Капитолии, но потом муж разошелся с институтом, и пришлось искать квартиру. Да я, в сущности, и не искала, а эта вилла совсем случайно попалась, и мы здесь вот уж 13 лет живем. Это ведь старинное здание. Ее Джулио Романо строил. У Вазари ее описание сеть. Возьмите вон там на полке большой том, третий слева – я вам переведу. Приятно, когда описание своего дома за три столетия читаешь. Тут у нас привидения ходили раньше. Мы все видели, как в темноте большие огненные шары летали. Тут ведь драмы происходили. Вон, например, в той комнате в XVIII в. один из Ланте свою сестру зарезал. Да вот возьмите лампу, я вам покажу другие комнаты. Вот в этой зале фрески были, но их увезли. А на потолке вон гербы фамилии Медичи – вы их в Апартаментах Борджиа увидите. А здесь потолок расписан Джулио Романо. Вон Форнарины портрет. Это вот студия моей дочери. Вот отворите-ка окно». <...> Направо темнели Альбанские горы, налево на горизонте смутно рисовалась Соракта. Густая зелень виноградников и садов спускалась внизу по склонам холма. Вечный город! Я впервые ощутил его веянье только теперь в этом старинном дворце, чувствуя под собой сонный трепет спящего города, утопающего в сиянии неподвижно застывшей луны. Дыханье 27 веков, смешанное с легким запахом винограду и переплетенное нитями лунных лучей, поднималось снизу…»
Князь Василий Ишеев приписал в «Журнале» несколько фраз от себя: «Макс был утонченно вежлив. На вопросы он отвечал сладким полушепотом. «Право, здесь хорошо?» – спрашивает толстая дама. Макс закатывает глаза, вздыхает протяжно и громко от полноты ощущения и восторженно шепчет: «О! чудно, чудно! Только теперь я начинаю ощущать Рим». Он увлекается, впадает в поэтический пафос при мысли о том, что толстая дама оживляет и одухотворяет обстановку античную, что вместе с нею взирают на Рим с этого самого места века и пр. и пр. «Видно поэта, – говорит снисходительно дама... »
Комната, вид из открытого окна которой так поразил поэта, очевидно мастерская дочери Надин. Пытаюсь выяснить, где именно находится та самая комната. Улыбчивая девушка объясняет, что гида в Институте нет, но помочь мне попробует. Через несколько минут на Лоджии появляется приятный мужчина лет 50-ти. Рассказывает о том, что фортепьяно, возле которого мы стоим, принадлежало Надин и она играла на нем в четыре руки с Ференцем Листом.
От полученной информации я впадаю в поэтический пафос, подобный волошинскому, и продолжаю расспросы. Узнаю, что у Хельбигов было двое детей: Димитрий, ученый и авиатор, и Лили, художница, которая вышла замуж за итальянца Морани. У Димитрия детей не было, а вот потомки Лили и сейчас живут в Риме. В совершенном восторге от моего собеседника, я спрашиваю «Не историк ли вы?», он улыбается: «Что-то вроде этого». Уже позже я пойму, что человек передо мной – Симо Орма, автор книги о вилле Ланте, специалист по Римской археологии, древней и средневековой культуре, широко публикующийся в Италии и Финляндии. Симо обещает найти фотографии Надин к моему следующему визиту. Под большим впечатлением от первого знакомства с этим удивительным местом и дружелюбными финнами, я покидаю Яникульский холм.
Второе посещение – 8 (21) июля 1900 г.
Несколько дней, следующие за знакомством с Надеждой Дмитриевной и ее домом, Волошин и компания провели, осматривая достопримечательности: Колизей, еще открытый для посещения, Ватикан, Пантеон, парки Тиволи. Второй их визит на виллу Ланте проходил по той же дороге, но на этот раз имел несколько остановок:
«В 4 часа мы пошли в монастырь Св. Онуфрия. Монах за 75 чент<езимо> повел нас по крутой лестнице на 3-й этаж, где находится келья Торквато Тассо. Стены коридора и соседних комнат увешаны лавровыми сухими венками с длинными некрасивыми лентами. На столах лежат всевозможные издания «Освобожденного Иерусалима». В углу стоит бюст, очевидно, сделанный по посмертной маске, производящий очень тяжелое впечатление. Тут хорошо под вечер. Мы пошли отыскивать дубы Т. Тассо. Их всего два. Один с черным полусгнившим стволом. Он падает. С обеих сторон его старательно поддерживают большими подпорками. Тут же на склоне каменные ступени амфитеатра, где Палестрина давал свои концерты. Полная тишина. Народу совершенно нет».
Попасть в келью Тассо можно и сегодня. Комнатка, в которой в 1595 году умер поэт, много лет страдавший от душевной болезни, доступна и современным туристам. Однако сговорчивых монахов сменили музейные сотрудники и попасть внутрь можно только по предварительной записи и в строго отведенные для этого часы. Дубы несчастного Тассо, мучавшегося от мании преследования, в тени которых он любил сидеть, живы. Точнее выжил только один дуб, и в нем уже с трудом угадывается цветущее некогда дерево, но не будем жаловаться: 500 лет – немалый срок даже для дуба.
Монастырь, дуб, амфитеатр и прекрасная смотровая площадка находятся на той же единственной дороге от церкви Святого Онуфрия, которой и в 1900 году шли трое русских студентов.
«Мы решили пойти опять к madame Helbich. Когда мы вошли во двор, то увидели дочь ее и мужа<...> На наше счастье скоро выплыла сама толстая дама. Она в этот раз была еще милей, чем прежде. Она оказалась урожденной Шаховской. Знает она знаменитостей всего света. Прежде всего, развенчана была наука вообще и медицина в частности. Затем появился на сцену попугай, который был всего 15-ти лет от роду, но тем не менее оказался очень умной птицей с весьма выразительными телодвижениями и милой физиономией. <...> Попугаи живут по триста лет. Поэтому ее ужасно мучила мысль, куда он денется после ее смерти. - «Я решила отказать его по завещанию шведской королеве. Это самая прочная династия в Европе». Она стала рассказывать о шведской королеве, милой даме, которая тоже очень любит ее попугая. Потом перешли к Льву Толстому, уничтожающему за обедом бифштекс и пьющему крепкий кумыс в nротивоположность своим теориям. – «Толстая дама из-за границы» в «Плодах просвещения» – это я. Раз я играла с молодым скрипачом, живущим у него, Крейцерову сонату. Толстому она очень понравилась. После этого он и написал свою «Крейцерову сонату». Толстая дама оказалась всеведущей».
Второй визит на виллу Надин помог представить русским студентам круг ее общения и посетителей Салона. Мне тоже предстояло более близкое знакомство с ней. Симо уже ждал меня с несколькими папками, как мне тогда показалось, даже слегка поблескивающими от хранящихся в них ценностей. На фотографиях – женщина, действительно внушительных размеров, с семьей, гостями и непременно с животными.
Вопросов к Симо меньше не становится, и мы договариваемся о третьей встрече для короткого интервью. Слишком уж притягательна мощная фигура русской княгини, собравшей вокруг себя весь цвет европейской творческой элиты того времени под потолком, украшенным средневековыми фресками. Уже на улице, спускаясь по центральной лестнице, я останавливаюсь. Прямо передо мной – увитая виноградником стена и лужайка с фонтаном и лавочками. Я вспоминаю фотографии Надин с гостями за столом на фоне такой же стены и волошинскую заметку о беседе под открытым небом с тем самым печеньем. Здесь и проходила вторая встреча нашей троицы с Хельбиг-Шаховской.
Третье посещение – 11 (24) июля 1900 г.
Третье, «прощальное», посещение Волошиным, Ишеевым и Кандауровым виллы Ланте состоялось уже через несколько дней. В «Журнале» мы читаем заметку князя:
«Вечером мы были на званом ужине у m-mе Helblch. Я с немецким профессором за ужином беседовал о русском пьянстве. Макс, поглощая один за другим стаканы с красным и белым вином попеременно, служил нам превосходной иллюстрацией. После ужина мы погрузились в изучение этрусских рисунков. Макс воодушевился, приставал отчаянно к художнику, beau-fils (фр. «зять». Речь идет о муже дочери Надин итальянском художнике Алессандро Морани – Авт.) madame Helbich, с постоянными вопросами, какого века рисунок? Madame Helbich все повторяла свою любимую фразу: «Никто ничего не знает!». Ее beau-fils наобум удовлетворял ненасытную любознательность Макса. Чем становилось позднее и чем больше все уставали, тем энергичнее приставал Макс. Наконец хозяйка уснула, сидя в кресле, воспользовавшись счастливым мгновеньем, когда в Максины лапы попал ее злосчастный beau-fils. Во сне она стала лепетать (я подозреваю, умышленно): «До свиданья, до свиданья». С величайшим трудом мы вытащили Макса из-под гостеприимного крова семейства Helbich».
Я показываю эти заметки Симо в мой третий визит. «Где мог проходить обед?» – спрашиваю его. «Вполне вероятно, что здесь, это была столовая», – отвечает он. Мы беседуем сегодня в кабинете самого Симо, повсюду книги и документы, на потолке – те самые фрески, которые Надин показывала Волошину. Симо говорит, что, скорее всего, после ужина для беседы они переместились бы в Салон и Лоджию. Лоджия тогда была закрыта, в ней не было окон. Здесь принимали гостей и мадам Хельбиг играла на фортепьяно. Можно предположить, что это был самый значительный иностранный салон того времени. Многие известные писатели, композиторы, музыканты дружили с его хозяйкой. Ромен Роллан, Рильке, Д’Аннунцио. Мы очень часто встречаем воспоминания знаменитых людей о визитах на виллу Ланте. Она говорила на нескольких языках. Нам известно, что ее книга написана на английском языке, а мемуары — на французском.
Вилла Ланте славилась гостеприимством, но дойти сюда пешком было непросто. Рим был значительно меньше, чем сейчас, и этот дом стоял за пределами города на возвышенности. Но салон ждал посетителей ежедневно и открывался в 5 вечера.
Надежда Дмитриевна была не только радушной хозяйкой, но и активным благотворителем. Она рассказывала Волошину и друзьям о своей амбулатории, госпитале для бедных детей Трастевере. Госпиталь работает и сейчас в том же здании. Хозяйка Ланте собирала деньги фортепьянными концертами, для этих же целей издала книгу.
После общения с Симо и такого потока ценной детальной информации я понимаю: сотрудники института Финляндии прекрасно знакомы с Надеждой Дмитриевной и историей ее дома. Хозяйка Ланте наверняка осталась бы довольной такой осведомленностью.
Мой третий визит подошел к концу. Чтобы не заставлять собеседника искусственно засыпать в кресле, я благодарю его за уделенное время и ухожу. Металлические ворота за мной закрываются. Но из головы еще долго не будет выходить образ большой русской женщины, которая будто осталась здесь навечно, подобно старому дубу, еще шелестящему листвой и дающему тень огромными уставшими ветвями.
Екатерина ГУНДАРЕВА