В 1911 году Анна Ахматова в замечательном возрасте (двадцати с небольшим лет отроду) едет в Европу, становится свидетельницей первого триумфа русского балета, потом – Италия, роскошные собрания живописи и архитектуры... Все это было более чем мощным толчком к творчеству, и в следующем году выходит ее первый сборник «Вечер», а год спустя – «Четки». И если незадолго до этого Николай Гумилев, ее муж, лидер нового литературного течения акмеизм, советовал ей вместо стихов заняться танцами, то после выхода книги отметил, что в ней «...так просто сказано так много», а Осип Мандельштам провидчески сказал: «Ее поэзия близится к тому, чтобы стать одним из символов величия России».
Выход каждой ее книги становился событием. Корней Чуковский вспоминал, что ее стихи заучивали, переписывали в альбомы, ими то и дело объяснялись влюбленные. Он же отмечал, что вся Россия запомнила ту самую перчатку из стихотворения Ахматовой «Песня последней встречи»:
…Так беспомощно грудь холодела,
Но шаги мои были легки;
Я на правую руку надела
Перчатку с левой руки.
В стихах о любви Ахматова возвращает ей живой и реальный характер, в то же время не лишая высокого поэтического звука. Такая гармония свойственна только очень большим талантам. Любовь поднимается в поэзии Анны Андреевны до небывалых духовных высот.
Ты, росой окропляющий травы,
Вестью душу мою оживи, –
Не для страсти, не для забавы,
Для великой земной любви.
Это понял и Маяковский… Но когда накалилась литературная полемика, он неожиданно для многих стал отзываться о ней, как поэте, с усмешкой и, будучи авторитетом для новой власти, столкнул Ахматову на задворки времени и литературы, причем на долгие годы. Так судьба бросила ей под ноги не дорогу и даже не тропу, а буйный чертополох.
Художник Юрий Анненков вспоминал, что «наиболее характерным выражением лица» Ахматовой в те годы была грусть. А жизнь продолжала испытывать ее. В 1921 году был расстрелян Николай Гумилев по скороспелому обвинению, что было тогда в порядке вещей.
Не бывать тебе в живых,
Со снегу не встать.
Двадцать восемь штыковых,
Огнестрельных пять.
Горькую обновушку
Другу шила я.
Любит, любит кровушку
Русская земля.
Не менее дорого обошлись для неё и переживания из-за многолетних разногласий с сыном, Львом Гумилевым. Бесконечные критические ситуации на литературном фронте, сложные перипетии в личной жизни – с одной стороны, и почти постоянная оторванность от матери, в том числе по причине нескольких арестов (сын за отца еще как ответил!), и понятные обиды на мать – сначала подростка, потом уже Льва Николаевича – с другой, – жили в сердце Анны Андреевны непреходящей болью…
Слепой и жестокий каток послевоенного диктаторского отношения к культуре настиг и Ахматову: ее поэзия запрещена к печатанью, а сама она исключена из Союза писателей СССР как представитель «безыдейного литературного болота». Быть верной себе и своему искусству в те годы расценивалось как преступление против страны. И убийственные решения принимались не где-нибудь, а в самом ЦК ВКП(б). После этого Ахматова, подвластная всегда своему сердцу, надолго замолкает для общества. Однако неведомыми путями ее поэзия достигает людских сердец, пробивается к свету сквозь хулу и опалу, попадает на страницы изданий.
Не могу не привести цитату из воспоминаний об Анне Андреевне замечательного поэта Давида Самойлова:
«Я увидел Ахматову впервые на вершине ее тогдашнего признания. После демобилизации ринулся на литературные вечера. Один из них, многим памятный, происходил в Колонном зале Дома союзов. Вел вечер А.Сурков. Выступало несколько поэтов. Но все ждали Ахматову.
...Я увидел на эстраде пожилую уже женщину, с седыми волосами, забранными в пучок, в темном платье с белой шалью, наброшенной на плечи, с какой-то необычайно важной «выходкой» и особенными жестами. Она читала неторопливо, низким голосом, напевно и внятно, читала величественно и с какой-то особой ответственностью за каждое произнесенное слово.
Ее приветствовали долгой овацией. Весь зал встал.
Потом передавали, будто Сталин, узнавший об этом, спросил:
– Кто организовал вставание?..»
И вскоре началась настоящая травля Ахматовой в печатных органах, которая могла закончиться, по «привычке» тех времен, «гибелью всерьез». Слава Богу, этого не случилось. А спустя десятилетие, в годы «оттепели», к Анне Андреевне подступила новая волна ее истинной славы: литературная премия, врученная в Италии, присвоение звания почетного доктора Оксфордского университета...
Вот что рассказывает Ганс Вернер Рихтер, немецкий писатель и журналист, приглашенный в Италию на вручение премии:
«– Анна Ахматова здесь, – услышал я, вернувшись в отель после прогулки на пятый день безделья. Это было в пятницу, в двенадцать часов дня, когда солнце
стояло в зените.
…Да, здесь сидела сама Россия – посреди сицилийско-доминиканского монастырского сада. Россия восседала в белом лакированном садовом кресле, на фоне мощных колонн монастырской галереи. Великая княгиня поэзии (придворная дама на почтительном от нее расстоянии) давала аудиенцию поэтам в собственном дворце. Перед нею стояли поэты всех стран Европы – с Запада и с Востока – малые, мельчайшие и великие, молодые и старые, консерваторы, либералы, коммунисты, социалисты; они стояли, построившись в длинную очередь, которая тянулась вдоль галереи, и подходили, чтобы поцеловать руку Анны Ахматовой. Я присоединился к ним. Она сидела, протягивала руку, каждый подходил, кланялся, встречал милостивый кивок и многие – я видел – отходили, ярко раскрасневшись; каждый совершал эту церемонию в манере своей страны: итальянцы – обаятельно, испанцы – величественно, болгары – набожно, англичане – спокойно, и только русские знали ту манеру, которую ожидала Ахматова. Они стояли перед своей царицей, они преклоняли колена и целовали землю. Нет, этого, разумеется, они не совершали, но выглядело это именно так, или могло быть так. Целуя руку Анны Ахматовой, они словно целовали землю России, традицию своей истории и величие своей литературы…
Когда она вошла наконец в зал, все вскочили с мест. Образовался проход, и она шла сквозь строй рукоплещущих, шла не глядя по сторонам, высоко подняв голову, без улыбки, не выражая ни удовлетворения, ни радости, и заняла свое место в президиуме. После пышной итальянской речи наступило великое мгновение.
Она читала по-русски голосом, который напоминал о далекой грозе, причем нельзя было понять, удаляется ли эта гроза, или только еще приближается. Ее темный, рокочущий голос не допускал высоких нот. Первое стихотворение было короткое, очень короткое. Едва она кончила, поднялась буря оваций, хотя, не считая нескольких русских, никто не понимал ни слова… взволнованно рукоплескали все; аплодисменты не умолкали долго…»
У каждого человека, умеющего слышать и отличать истинную поэзию от подделок, своя история любви к Ахматовой. Я была участницей Кировского литклуба «Молодость», и там на день рождения мне подарили сборник Анны Андреевны «Бег времени». Это были годы, когда в свободной продаже ее сборников фактически не было. Первые же стихи в книге стали для меня настоящим потрясением.
Оркестр веселое играет,
И улыбаются уста.
Но сердце знает, сердце знает,
Что ложа пятая пуста!
Оказывается, вот так, в четырех строчках, можно вместить целый роман – по накалу и глубине чувства. Значит, поэзия – отнюдь не рифмованные строки на тему и даже не яркие эпитеты, – это слова, рожденные душой и волшебным русским языком. Потому что истинный поэт умеет так им распорядиться, что простые слова начинают светиться и пленять сердце человека, способного отозваться на этот счастливый свет…
А вскоре мне в руки попала пластинка, где Ахматова читала свои стихи… Под сильным впечатлением от этого вскоре легли на бумагу собственные строки:
Пластинка кружится знакомо,
Ей всё равно, о чем звучать,
А из глубин – великий голос,
В котором мудрость и печаль.
Стихи на исповедь похожи,
В них сила гроз и свет зари, –
И пробегает дрожь по коже,
Как будто Вечность говорит.
Тут все: с потомками свиданье,
Разлука, горечь забытья
И миг, где счастье и страданье
Равны на чашах бытия...
Анна Андреевна умерла, по иронии судьбы, в тот же день, что и Сталин, 5 марта. Только это был уже 1966 год, когда она была признана и на родине, когда увидело свет большинство ее произведений и был на выходе знаменитый «Реквием» о страшных годах репрессий, сохраненный в памяти всего нескольких человек.
И все-таки любовь к России оказалась ее самой главной и верной любовью:
Дай мне горькие годы недуга,
Задыханья, бессонницу, жар,
Отыми и ребенка, и друга,
И таинственный песенный дар –
Так молюсь за твоей литургией
После стольких томительных дней,
Чтобы туча над темной Россией
Стала облаком в славе лучей.
Истинная царица русской поэзии похоронена под Санкт-Петербургом в близком ее сердцу Комарове, где она подолгу и жила, и творила. На ее могиле всегда лежат живые цветы – знак любви и искреннего поклонения перед талантом и драматической судьбой этой мудрой, мужественной и необыкновенно талантливой женщины, оставившей нам свое главное завещание:
…Не страшно под пулями мертвыми лечь,
Не горько остаться без крова,
И мы сохраним тебя, русская речь,
Великое русское слово.
Свободным и чистым тебя пронесем,
И внукам дадим, и от плена спасем
Навеки!
Валентина КОРОСТЕЛЕВА