Максим ЖУКОВ
Родился в 1968 году в Москве. Поэт, прозаик, журналист. Лауреат международного конкурса «Таmizdat» специальный приз (2007). Победитель конкурса «Заблудившийся трамвай» (2012). Обладатель Григорьевской поэтической премии (2013). Публиковался в «Литературной газете», а также журналах: «Знамя», «Нева», «Юность» и др. Автор четырех поэтических книг. С 2010 года живет в Крыму (г. Евпатория).
***
Заболев, я думал о коте, –
С кем он будет, ежели умру?
О его кошачьей доброте,
Красоте; и прочую муру
Думал я и спрашивал: ну вот,
В душной предрассветной тишине
Так же, как ко мне подходит кот, –
Подойдут ли ангелы ко мне?
И пока расплавленный чугун,
Застывая, сдавливает грудь,
Будь бобтейл он или же мейн-кун,
Без проблем забрал бы кто-нибудь.
Вьюгой завывает месяц март,
Провожая зимушку-зиму,
В подворотне найденный бастард
Нужен ли окажется кому?
Если доживу до декабря,
Буду делать выводы зимой:
Те ли повстречались мне друзья?
Те ли были женщины со мной?
Никого ни в чем не обвиню.
И, когда обрадованный кот
На кровать запрыгнет, – прогоню:
Он не гордый, он еще придет.
Без обид на свете не прожить;
Но, когда настанет мой черед,
Сможет ли Господь меня простить
Так же, как меня прощает кот?
***
Отделилась Малая, отделилась Белая,
Занялась Великая глупой суетой.
Зарядив Калашников, с парой однокашников
Вышел в степь донецкую парень молодой.
Не за долю малую, вызволяя Малую, –
Из сердечной склонности, танковой дугой, –
Изничтожить ватников, с группою соратников,
Им навстречу двинулся паренек другой.
Никому не нужные люди безоружные
В этот раз не кинулись скопом на броню.
Сколько их ни выяви, – добровольцев в Киеве
Явно недостаточно дать отпор Кремлю.
Веруя в красивости, с жаждой справедливости,
Многие по трезвости, кто-то под хмельком,
Кучно, со товарищи, резко, угрожающе
В чистом поле встретились парень с пареньком.
Было то под Горловкой или под Дебальцево,
Может, под Широкино… Было! – ну и что ж? –
Ничего хорошего – продали задешево
Паренька из Киева и другого тож.
Там на шахте угольной воздух перерубленный,
Техника горящая, крошево и жесть.
Злого, непостижного, возлюбите ближнего!
Украинца, русского – всех что ни на есть.
Оба, в общем, славные, парни православные,
Как лежится вместе вам во поле вдвоем?
Спят курганы темные, солнцем опаленные,
Тишина над Киевом, тихо над Кремлем.
Провинциальный роман(с)
Среди лая жучек и трезоров
Ночью, по дороге на вокзал,
Мастерицу виноватых взоров
Кто-то проституткой обозвал.
Здесь такое часто происходит –
В подворотнях, пьяные в дрова,
Так гнобят друг друга и изводят
Верные поклонники «Дом-2».
Но беду не развести руками,
Если ты нечаянно свернул
В переулок, прямо за ларьками,
Где открыт последний ПБОЮЛ.
Там, тая недюжинную силу,
Собраны, слегка возбуждены,
Ожидают нового терпилу,
Местные, «с раена», пацаны.
Впрочем, вру – не говорить пристрастно
Первый твой завет, постмодернист!
Здесь таких, настроенных опасно,
Нет как нет, давно перевелись.
Но не всем пока еще по силам
Изменить себя и уберечь:
До сих пор барыжит «крокодилом»
Маленьких держательница плеч.
Но, глядишь, завяжет понемногу,
На траву и смеси перейдет.
Молодым – везде у нас дорога,
Старикам – везде у нас почет.
Если в рай ни чучелком, ни тушкой –
Будем жить, хватаясь за края:
Ты жива еще, моя старушка?
Жив и я.
***
Я помню, как идет под пиво конопля
И водка под густой нажористый рассольник.
Да, я лежу в земле, губами шевеля,
Но то, что я скажу, заучит каждый школьник.
Заканчивался век. Какая ночь была!
И звезды за стеклом коммерческой палатки!
Где я, как продавец, без связи и ствола,
За смену получал не больше пятихатки.
Страна еще с колен вставать не собралась,
Не вспомнила про честь и про былую славу.
Ты по ночам ко мне, от мужа хоронясь,
Ходила покурить и выпить на халяву.
Я торговал всю ночь. Гудела голова.
Один клиент, другой – на бежевой девятке…
Вокруг вовсю спала бессонная Москва,
И ты спала внутри коммерческой палатки.
Я знать не знал тогда, что это был сексизм,
Когда тебя будил потребностью звериной.
…К палатке подошел какой-то организм
И постучал в окно заряженной волыной.
Да, я лежу в земле, губами шевеля,
Ты навещать меня давно не приходила…
Я не отдал ему из кассы ни рубля,
А надо бы отдать… отдать бы надо было.
***
Ветер с моря. Озеро Мойнаки –
Небольшой, неправильный овал.
Кошки бесприютные, собаки,
Бывший санаторий и спортзал.
По траве, в согласии сутулом,
Часто спотыкаясь там и тут,
Две фигуры с клетчатым баулом
Тростником вдоль берега бредут.
Извлекая жалобные звуки,
Ветер издает протяжный гул.
Режет и оттягивает руки
Неудобный клетчатый баул.
В небе холодеющем ни тучки.
Две старушки, не сочтя за труд,
Взявшись за потрепанные ручки,
Тот баул по берегу несут.
Шелестит осенняя осока,
Облетают редкие кусты;
Бабушек заметив издалека,
К ним бегут собаки и коты.
На локтях промаслены заплаты;
Только встанут, как через лужок
Множество усатых и хвостатых
Налетит, запрыгает у ног.
Озеро, как вспененная чаша.
На ветру в трясущейся руке
Остывает сваренная каша
Из пшена на кислом молоке.
Из баула достаются миски
(Пластик, одноразовый Китай),
Напирают песики и киски,
Словно – дай! – выпрашивают, – дай.
Им дают. Но не хватает многим:
На дороге – толчея и бой…
Кстати, о дорогах – здесь дороги
Весь пейзаж изрезали собой.
Где котенок притаился чутко,
Где щенок в укрытие залез.
Берег. Трансформаторная будка.
Степь да степь и парк кругом, как лес.
Бабок от усталости качает,
К ним один подходит за другим.
Им дают. Но многим не хватает,
Всех никак не накормить двоим.
Если ты рожден четвероногим
Под кустом в божественном Крыму, –
Пред тобой открыты все дороги,
Но тебе дороги ни к чему.
Налетают с моря дождь и холод,
Но страшнее в этакие дни
Для зверей бывает только голод,
Это знают бабушки одни.
Вот они, сутулы, некрасивы,
Смотрят из наставшей темноты.
Но пока старушки эти живы,
Будут жить собаки и коты.
***
Уходят ребята в иные края:
И жизнь дрянновата, и смерть как змея.
Кто темен, кто светел – в душе и с лица –
Отряд не заметил потери бойца.
Была кривовата земная стезя,
Уходят ребята, враги и друзья.
И жизнь, как засада, и смерть, как резня:
Ну что тебе надо еще от меня?
Такое причтется, что не отопрусь, –
Откуда у хлопца испанская грусть? –
Из третьего ряда, спою, не тая:
Гренада, Гренада, Гренада моя.
Из третьего ряда? Кто знает, в каком
Ряду до упада мы хором поем?
На грани распада и день ото дня –
Ну что тебе надо еще от меня?
Сказала: «Доколе!» Спросила: «Ответь,
Мы хором, как в школе, обязаны петь?»
– Никто не обязан, – отвечу не в лад, –
Но все-таки связан с отрядом отряд.
Уходят ребята, враги и друзья,
За ними когда-то отправлюсь и я;
Мне в памяти смутной, дырявой, как сеть,
Тогда поминутно не запечатлеть, –
Как в чем-то испанском, мантилье подстать,
На Старом Хованском ты будешь стоять.
Чугунна ограда. Улыбка темна.
Гренада, Гренада, Гренада, Грена…
***
Который год в тюрьме моей темно
И море на отшибе колобродит;
И, может, лучше, что ко мне давно,
Как к Евтушенко, старый друг не ходит.
А постоянно ходят – оh my God! –
Лишь те, что называются «с приветом»…
В моей тюрьме темно который год,
Как в келье с отключенным Интернетом.
И женщина, которая – акме,
Давно со мной не делит страсть и негу.
Который год темно в моей тюрьме,
Да так, что лень готовиться к побегу.
На прощанье
Снова море колобродит:
Посреди дождя
То уходит, то приходит,
Плачет, уходя.
Недоедено хинкали;
Сквозь прибрежный гул
Из динамиков в курзале
ДДТ олд скул.
Подыграй, прикинься Музой,
Пеной и волной
Где курортник толстопузый
Плавает с женой.
Хватит жить всеобщим горем,
Раны бередя;
Подыграй, прикинься морем,
Небом без дождя.
Так, как будто бы любила –
Сотвори добро,
Пожалей, как Коломбина,
Своего Пьеро.
Чтоб услышал на прощанье,
Как когда-то, я:
Шепот, робкое дыханье,
Трели соловья.