01 января 2022 года исполнилось сто лет со дня рождения Александра Алексеевича Михайлова (1922-2003), литературного критика и литературоведа, профессора Литературного института.
Деликатно, но настойчиво
Нарьян-марскую среднюю школу он окончил только в 19 лет: два года не учился из-за того, что «социально ущербным» Михайловым (глава семьи трудолюбиво и умело хозяйствовал в деревне) пришлось ловить рыбу на безлюдном берегу Баренцева моря. По той же причине в коммунистический союз молодежи приняли его только с третьего раза, когда за него в райкоме комсомола заступился директор школы. Эти и другие причины (дед и дядя репрессированы) могли бы для кого-то стать оправданием «небезупречного» отношения к воинской службе во время Великой Отечественной войны, но гвардии старший лейтенант Михайлов прошел славный путь от комвзвода до командира саперного батальона; четырежды оказался ранен, был награжден тремя боевыми орденами.
После войны Александр Михайлов наверстывал упущенное: за три года вместо четырех окончил историко-филологический факультет Архангельского педагогического института. Работал учителем в школе (преподавать начал еще студентом), писал статьи и рецензии в областную газету и литературный альманах региональной писательской организации. Не без сомнений принял предложение стать главным редактором областного книжного издательства, а не согласить он – пришлось бы подчиниться партийной дисциплине (в компартию вступил на фронте по боевой характеристике, партбилет был наградой) и заняться другой работой.
Ему опять хотелось учиться. «Теорию литературы не хочешь ли изучать в Москве, в Академии общественных наук при ЦК КПСС?» – спросили у него в обкоме компартии. Согласился с радостью. В 1957-1960 годах снова грыз гранит науки. Потом, как положено, стал инструктором ЦК КПСС. Здесь ему светило продвижение по карьерной лестнице, но он – неслыханное дело! – отказался от повышения в должности и охотно принял предложение стать проректором Литературного института.
Интеллигентному, мягкому по натуре, личности широких интересов, Александру Михайлову очень не по душе было писать в ЦК сухие справки, а то и вовсе «прорабатывать» кого-либо из писателей. Например, Михаила Луконина, потакавшего коллеге Николаю Глазкову, сочинявшему неформатные строки: «Чем столетье интересней для историка, / Тем для современника печальней!» и прочее. Не мог Михайлов, ценивший стихи Михаила Кузьмича, начальственно разговаривать с ним; вскоре опубликует в журнале «Москва» рецензию на книгу Луконина «Товарищ поэзия».
В шестидесятые годы в основном публикации Александра Михайлова – о стихах. Но он прочитал повесть Василя Быкова «Третья ракета» – и написалгромкую рецензию «Сим победиши!» (журнал «Октябрь», 1963 г.): «Незабываемо это ощущение постоянного соседства жизни и смерти, и передано оно психологически тонко».
В 1964 году Александр Михайлов принят в Союз писателей. Одна из рекомендаций – от самого Ярослава Смелякова. С 1965 года Александр Алексеевич – в Литинституте. Через четыре года уйдет с административной работы без сожалений – она была не по нему. Поэтический семинар, работа над статьями и книгами – другое дело для доктора филологических наук. Редактирование журнала «Литературная учеба» – тоже.
Работалось Михайлову в шестидесятые годы, когда по словам Александра Твардовского, «народ добрее, с самим собою мягче стал…», и плодотворно, и радостно. Несмотря на цензурные препоны. К примеру, книгу о Вознесенском «мотали» в издательстве три года, трижды подписывали в печать и трижды возвращали, тираж урезали с 40 тысяч до десяти, вышла она только в 1970 году.
Александр Алексеевич осваивал огромное количество книг молодых авторов, влюблялся в таланты. И, конечно, развел бы руками, прочитав ныне у Вячеслава Огрызко о том, что, «когда Хрущев громил Вознесенского, Михайлов, грубо говоря, помалкивал в тряпочку. Он стал нахваливать Вознесенского лишь тогда, когда разрешила новая, уже брежневская власть».
Я разбирался в этой теме с помощью библиографического указателя «Александр Михайлов», выпущенного в 1991 году Архангельской областной научной библиотекой. Там сказано, что Михайлов писал о Вознесенском в журнале «Знамя» в 1963 году (№ 2). То есть публикация имела место в феврале, а Хрущев громил Вознесенского в Кремле, на встрече с творческой интеллигенцией, 7 марта. («Ишь ты, какой Пастернак нашелся!»). В статье под названием «Творчество и эксперимент» о Вознесенском есть такие, например, строки:
«Вознесенский в стремлении к сжатому, лаконичному стиху предпочитает синтетический образ, набросанный кистью смелой и размашистой. …Лирические отступления из поэмы «Треугольная груша», мне кажется, привлекают внимание не только экстравагантной формой, в них есть социальный, гражданский пафос.
...Вознесенский стремится создать свою поэтику, свою образную стилистику, словом, идти непроторенным путем».
Далее: в 1964 году во втором номере журнала «Москва», то есть все еще при Н.С.Хрущеве, статья Михайлова «Направление поиска» – о стихах и поэме «Лонжюмо» А.Вознесенского, о цикле стихов Л.Мартынова. Через много лет, в «новой России», Михайлов будет защищать «шестидесятников»: «Сейчас их с ожесточением топчут и левые, и правые, все неправы. Они были востребованы временем. Временем «оттепели». Им вменяют в вину эстрадный уклон и поверхностность. Зачем, мол, поэты тащились на эстраду? Но ведь это не впервые. В начале прошлого века поэтические вечера были в моде. Выступали Блок, Белый, Ахматова, не говоря уже о футуристах… Чтобы понять прошлое, надо вспомнить то время перемен, когда тоталитарная система дала первую трещину и позволила им выдохнуть свободное слово. Я иногда снимаю с полки поэтические сборники тех лет и пусть многое в них навеяно наивной романтической верой в «хороший социализм», в улучшенную советскую власть, но, безусловно, ценное в них – пробуждение свободной мысли и свободных чувств. Как это у Евтушенко: «И голосом ломавшимся моим ломавшееся время закричало». В этом обаяние и сила поэзии и прозы шестидесятников…»
Как известно, в шестидесятые годы в Литературном институте учился Юрий Кузнецов. Однажды провинился: вместе с друзьями очень уж сильно шумел в общежитии. Но собутыльники ретировались, а он в комнате остался. И тут – комендант и проректор «в гости».
– Коньяк! – недобро сказал комендант, увидев пустую бутылку, накрытую томиком стихов. – Подумать только, пьют коньяк! А на какие шиши?
– И Рембо есть, – заступился Михайлов.
– Вот, даже Рембо, – заграничная марка.
– Пойдемте, не будем мешать, – сказал Михайлов. – Такой беспорядок, прибраться надо…
В 1983 году в журнале «Студенческий меридиан» Юрий Кузнецов прочитает михайловскую статью о своем творчестве: «Юрий Кузнецов поколебал масштаб «привычной» талантливости. Грубая материя стиха. Строки, эпатирующие эстетическое и нравственное чувство. Угрюмство, проистекающее от ощущения непомерности груза, легшего на плечи поэта. Понимание своей роли в глобальном кризисе».
В 1971 году издана михайловская «Степная песнь», о расстрелянном в 1937 году Павле Васильеве, которому было только 26 лет. Эта работа стала первой монографией о поэте мощного дарования: «На читателя повеяло духом темной казацкой силы, терпким ароматом древней земли и устойчивого станичного быта. Воображение поражали колоритнейшие фигуры с их необузданными страстями, живописные эпические картины народной жизни».
Удивительно, какую гору книг, журналов и газет осиливал Александр Михайлов, готовя порой и не очень большую статью. Так, например, было, когда он взялся начать в «Литературной газете» разговор о современной эстрадной песне. (1973 год, 9 мая. «Почему-то грустно кошке…»). Он написал о развязности, пошловатости, безвкусице якобы лирических песен, составивших репертуарные сборники. Но не обошел и песни торжественные, праздничные, патетические. Процитировал начало песни на слова С.Бенке:
От Курильской гряды до Балтийского моря,
От полярных снегов и до южных широт
Весь советский народ на бескрайних просторах,
Как большая семья, в братской дружбе живет.
«…здесь все верно – и про «бескрайние просторы», и про «большую семью». Нет только поэзии, свежести.
…семейные отношения характеризует нечто иное, чем братская дружба: в большой семье представлены разные поколения и разные родственные связи, не только братские и сестринские».
К слову сказать, Михайлов не единожды начинал или заканчивал в «Литературке» ту или иную дискуссию.
Сергей Чупринин заметил, что Александр Михайлов «с деликатной, но настойчивой последовательностью отличает абсолютные художественные достижения от удач относительных, заметных только при очень хорошей осведомленности в делах нашего поэтического хозяйства».
Рыцарь критики
Не без воздействия земляка – яростного писателя Федора Абрамова – Михайлов стал больше писать о прозе. «В стихах весу маловато. Что ты пристегнул себя к поэзии? Пиши о прозе. В прозе весу больше», – говорил Абрамов. Михайлов будет писать о Юрие Казакове, Викторе Астафьеве, Юрие Бондареве, Борисе Можаеве, Борисе Шергине, Владимире Личутине, других выдающихся прозаиках. «Почти все здесь ладно пригнано, оснащено, как поморский карбас, перед отплытием на тоню», – о первой повести Личутина «Белая горница», вспоминая вынужденную двухлетнюю «рыбалку» детских дет в Баренцевом море, написал Михайлов.
Получившего опыт работы в аппарате Союза писателей, плюс к тому не забывшего опыт дел в ЦК КПСС, руководство творческого Союза и Центрального Комитета компартии двинуло в 1987 году Михайлова в главы Московского отделения Союза писателей. Александр Алексеевич пошел на выборы и выиграл. Аж у самого Евгения Александровича Евтушенко.
Три года на посту шефа московских писателей. Время горячее, страсти бушуют: одни за белых, другие за красных, представители тех и других готовы кулаки в ход пускать. Михайлов пытается выступить в роли арбитра (Вознесенский назвал его «арбитальной станцией поэтической критики», но он был такой станцией и в критике прозы, и в литпроцессе), – получается, мягко говоря, далеко не всегда. Порой невыносимо трудно. Но и поддержка есть: в книге Т.Ивановой «Круг чтения» (1988 год) он прочитал о «Северном дневнике» Юрия Казакова и своем «Северном дневнике»:
«Если прочесть «Северный дневник», а потом воспоминанья и раздумья о Севере Ал. Михайлова, со страниц встанет очень интересный и на многие раздумья наводящий образ. И об Ал. Михайлове захочется говорить высоким слогом, потому что мы узнаем не только о Севере, конечно, но и об авторе очерка. Нам откроется такая трудная жизнь и такая трудолюбивая душа…
Много ли мы, современники, соотечественники, сограждане знаем друг про друга? Чем больше будем знать, тем больше друг в друге поймем, тем больше будет в нас братства».
В статье «Непопулярные мысли в популярном изложении» («Советская культура», 12 мая 1990 г.) Михайлов написал об «отравленных перьях», которые разливают яд на страницах литературных газет и журналов: «атмосфера литературных собраний становится невыносимой, любители скандальной хроники потирают руки и смакуют потом их подробности в своих изданиях, обыватель истекает слюною: вот они писатели, инженеры человеческих душ, тьфу, прости господи…» Александр Михайлов отстаивал в этой публикации имя писателей Елизара Мальцева, Анатолия Рыбакова: «А разве не вызывают протеста грубейшие, оскорбительные выпады против Юрия Бондарева, автора замечательных произведений о войне, автора «Тишины», романа, который одним из первых пробивал дорогу антикультовской теме.
…в романе «Выбор» он первым в нашей литературе увидел страдальца в человеке, который оказался в плену и сделал себе карьеру на Западе, он воззвал нас к милосердию, когда это слово фактически было изъято из лексикона».
18 марта 1991 года Виктор Астафьев написал Александру Михайлову – в связи с уходом «окопного друга» с поста начальника московских писателей:
«Очень рад, что ты снял с себя этот хомут, который надевают люди же, творческие притом, а надевши, начинают пинать и стегать, как колхозную клячу, на которой может ездить всякий, а она и лягнуть разгильдяя не может, не смеет и ись не просит, и не брыкайся, ибо в упряжи, пусть и колхозной, которая вся в узлах, без потника, и шею протирает до костей.
Видно, время такое, когда ревуны и наглецы получили возможность наораться вдосталь… А наш удел – работать, и чем время смутнее, тем большая потребность в тружениках, но не болтунах».
В 1996 году Александр Михайлов скажет прощальное слово о Борисе Можаеве: «Выдающимся открытием стал образ Федора Кузькина. Не каждому даже очень талантливому писателю удается увидеть в жизни, выделить из массы людей и художественно сотворить в неповторимом облике новый литературный тип. Федор Кузькин – это не просто яркий, запоминающийся образ. Это именно тип – продукт нового времени со всеми особенностями выживания крестьянина в эпоху советского крепостничества. …в годы цензурного притеснения Театра на Таганке Борис Можаев был его пламенным защитником. В его натуре было стоять за гонимых. Можаеву глубоко присуще было чувство справедливости…»
В 2001 году увидела свет книга Михайлова «Жизнь Маяковского» – с огромным количеством таких материалов и фактов, которые невозможно было бы опубликовать в подцензурное время. (В 1988 году в серии «ЖЗЛ» вышла первая книга Михайлова о Маяковском. Это была поэтическая биография, а не миф, но автор остался итоговым результатом очень недоволен). Чувствуешь вздох Александра Алексеевича: «…биографии русских поэтов – это ненаписанные романы с необыкновенными приключениями, необузданными страстями, стихийными бунтами и трагическими исходами…» О многих хотелось бы написать Михайлову, но время его уходило.
В статье «Наедине с собой» (архангельский альманах «Белый пароход», 1997 год, № 1) Михайлов из событий последних лет выделил два: «Приход к власти М.Горбачева и надежды на перемены, даже некоторая эйфория по поводу обретения новых возможностей в нашей профессии – историка литературы, ее хроникера. И расстрел Верховного Совета 3-4 октября 1993 года. Расстрел надежды на демократию». Что касается Горбачева, добавит: «Несмотря на все его непростительные ошибки, для меня это личность безусловно выдающаяся. Тем более что он был сторонником эволюционных перемен, шел к социал-демократии».
В конце жизни Александр Михайлов передаст в альма-матер – теперь это Северный (Арктический) федеральный университет) – библиотеку, в которой во множестве имеются книги с искренними надписями дарителей. Есть здесь и несколько книг Андрея Вознесенского. Вот один из его автографов (1969 года): «Милому Александру Михайлову – рыцарски влюбленному в Поэзию с восхищением его мужеством».
В университетской библиотеке – и книги с дарственными надписями Степана Писахова, Варлама Шаламова, Александра Твардовского, Федора Абрамова, Арсения Тарковского, Сергея Михалкова, Ольги Фокиной, Владимира Личутина и многих других литераторов.
Александр Алексеевич завещал родным памятник на могиле установить в 9 мая 2004 года. Завещание было исполнено.
Сергей ДОМОРОЩЕНОВ, Архангельск