Концерты Государственного симфонического оркестра Республики Татарстан под управлением Александра Сладковского – всегда праздник.
Интеллектуальный праздник! Даже когда программа состоит из эмоционально сложных для восприятия произведений. Даже когда произведения эти посвящены теме смерти… Из Концертного зала имени П.И.Чайковского публика выходила буквально потрясенной. Симфоническая поэма «Смерть и просветление» и «Четыре последние песни» Рихарда Штрауса, Пятая симфония Густава Малера – пожалуй, одни из наиболее ярких страниц поствагнеровского неоромантизма, целый спектр философских переживаний, заставляющий если не преобразиться, то уж во всяком случае задуматься о смысле бытия... Собственными воззрениями на жизнь и искусство маэстро Сладковский поделился с «ЛГ».
– Рихард Штраус считал музыку «средством преображения мира и человека». Вы согласны с этим утверждением?
– Абсолютно! Музыка способна форматировать не только душу, но и всего человека в целом, даже просто на физиологическом уровне. Недаром есть такие лечебные программы, так называемая музыкальная терапия, которая действительно исцеляет, – это все доказанные факты. Поэтому да, я полностью согласен со Штраусом и со всеми, кто разделяет эту точку зрения! Я считаю, что долг любого музыканта средствами музыкальных вибраций стремиться улучшать, перепрограммировать матрицу. Тот, кому это удаётся, остается в памяти человечества на долгие годы.
– Название поэмы Штрауса «Tod und Verklärung» – «Смерть и просветление». Со «смертью» все однозначно, но вот «Verklärung» можно перевести и как «преображение». Что скажете о таком варианте?
– Нет, мне кажется, здесь тоже все однозначно. Слово «Verklärung»образовано от «klar» – ясный, светлый. Можно, конечно, сказать «прояснение». Но более поэтично звучит именно «просветление». Так что перевод идеален.
– Малер решал «проблемы симфонии после Бетховена». Наступает год 250-летия Бетховена. Вы готовите со своим коллективом что-нибудь к этой дате?
– Да мы всегда готовы! (смеется) Знаете, первым делом, когда я пришел в оркестр, а это было без малого десять лет назад, я поставил задачу уже в третьем сезоне сыграть все симфонии Бетховена. Почему именно его? Для меня Бетховен – это азбука симфонизма. То есть, не играя, не охватывая цикл бетховенских симфоний целиком, вообще нельзя дальше говорить ни о чем. Нельзя, не прочувствовав, не пропустив через себя эту фактуру, этот стиль, браться не только за «немцев», но даже, к примеру, за нашего Чайковского, потому что по сути это все очень близко и вкупе очень важно для оркестрового исполнительства. Оркестр, который не способен сыграть симфонии Бетховена циклом – не оркестр! Для меня имя Бетховена абсолютно свято! Я считаю, что для любого симфонического дирижера Бетховен – если уж говорить в примитивном смысле – это букварь, это база, это основа, это фундамент, на котором рожден весь современный симфонизм. Поэтому мы очень внимательно относимся к предстоящему юбилею. Я мечтаю, сыграв все симфонии Бетховена в 2020 году, – а фестиваль «Рахлинские сезоны» будет целиком отдан музыке Бетховена – обязательно записать в 2021-м полный бетховенский цикл.
– А все симфонии Малера Вы бы хотели записать?
– К сожалению, мы пока не можем записать, к примеру, Вторую, Третью, тем более Восьмую симфонии, потому что у нас нет хора. В этом все дело. Я приглашал сводные хоры на другие проекты. Но технически это всегда трудноосуществимо. У меня есть в планах «весь Малер». Я очень надеюсь, что когда-нибудь мне удастся воплотить свою мечту в жизнь. Но когда это будет возможно, пока сказать не берусь.
– У Вас нет ощущения, что вступление к «Смерти и просветлению» Штрауса перекликается с «Тристаном», этой «Песнью песней» Смерти и Любви?
– У меня нет. А знаете, почему? В «Тристане» и «Смерти и просветлении» и правда есть некоторые «родственные» интонации. Но Вагнер раскрывает этот «цветок» способом гармоническим, а Штраус – ритмическим, пульсацией, биением сердца. Конечно, в чем-то их произведения перекликаются, ведь Вагнер и Штраус – практически одна эпоха; это люди, которые дышали одним воздухом и мыслили примерно одинаково. Эти «переклички» и слышны, но у меня здесь возникают ассоциации как раз не с Вагнером, а с Девятой симфонией Малера, где тоже чувствуется в первую очередь биение сердца.
– В Вашем репертуаре отражены все грани немецкого романтизма в широком смысле этого слова: Бетховен, Вагнер, Брукнер, Малер, Штраус. А в жизни Вы романтик?
– Я – неоромантик! (смеется) Я обожаю эту музыку! Я впитал ее, как говорится, с молоком матери. У меня мама немка. Сейчас уже можно об этом говорить открыто, а мой дедушка в 1939 году только за то, что являлся немцем, был сослан в Сибирь. Эта музыка мне близка, мной любима, для меня абсолютно ясна, является частью меня. Я не могу это рационально объяснить, но я и немецкий язык выучил – не поверите – за два месяца. Наверное, я его просто вспомнил на генетическом уровне.
– Не могу не спросить Вас вновь о Вагнере. Скоро состоится премьера «Летучего Голландца»…
– Да, мы готовим его в концертном исполнении. 8 марта пройдет премьера в Казани, а 10-го в зале Чайковского с теми же солистами.
– Буквально на износ работаете!
– Нет, совсем нет! Просто прекрасно взятый темп. Я счастлив! А представляете, как сами ребята довольны? Они играют и поют в лучших концертных залах страны и мира – без преувеличения. Они востребованы, о них знают, их слышат, показывают по телевизору. Что может быть для музыканта важнее признания таланта?
– Партию Голландца у Вас поет Евгений Никитин. После того скандала в Байройте… (в 2012 году татуировка со свастикой, сделанная Евгением Никитиным в период его выступлений в составе рок-группы, стала причиной отказа певца за несколько дней до премьеры от главной партии в постановке «Летучего Голландца» на Байройтском фестивале – М.З.).
– Ах, такая глупость, что тут можно сказать? Вот теперь с Пласидо Доминго – очередная глупость! В какое-то странное время мы живем… Женя Никитин настолько силен как певец, настолько интересен! Какие там скандалы! А все эти игры политические я не понимаю и не принимаю.
– Поэтому вернемся к музыке. Бытует такое мнение среди ряда музыковедов, что ликующий финал Пятой симфонии Малера только внешне утверждает победу жизни над смертью. А на самом деле это всего лишь желаемая иллюзия…
– Категорически не согласен! Это все равно, что сказать, мол, финал Четвертой симфонии Чайковского – поверхностный и надуманный. Если говорить о Малере, как о продолжателе венской традиции, то финалы «венцев», в принципе, все основывались на народных интонациях; этому учили нас еще в музыкальной школе. Народное ликование – вот что, пожалуй, будет идентично малеровскому финалу. Он стопроцентно жизнеутверждающ. В симфонии есть преодоление, есть метания, но уже в Скерцо победа над смертью предопределена. В итоге – полное неприятие самой идеи смерти.
– Это важно было услышать именно от Вас. Ваши концертные программы всегда – целый спектакль, с единой концепцией, продуманный до мелочей. Концерт, посвященный теме смерти и утверждающий в итоге неприятие ее!
– Да, мы как раз и идем через мрачные лабиринты к свету, к торжеству, к триумфу. Все, как в жизни.
Беседу вела Мария ЗАЛЕССКАЯ