Рада Полищук – главный редактор российско-израильского русскоязычного альманаха еврейской культуры «Диалог», издающегося с 1996 года. И это не только информация из биографии писательницы, это – ключ к ее прозе. Ибо Рада Полищук – редкий пример одновременно русского и еврейского писательского «Я», причем каждое имеет свое лицо: первое «Я» – постсоветская горожанка, москвичка, в первую очередь, женщина, ее интернациональный художественный мир укоренен в родном длянее русском языке, этот мир – очень человечный, очерченный не границами литературными, а живым чувством писательницы, точно зачавшей и родившей всех своих героев, хороших и дурных, сострадая каждому, – бесконечным порывом сострадательности близок русской классической литературе.
И закономерно, что чащев центре повествования – женщина, ждущая, теряющая, находящая любовь – она живет любовью или детьми. Предстает писательница в своих историях то как автор-рассказчица, то преображается в своих героинь («Анна Каренина. Счастливый конец XXXI главы» (7, 2016 и др.) и артистично говорит их голосам: «А тут такое приключение: в сырых и серых сумерках на бульваре с мороженым в руках в минуту душевного кризиса явился мне из пелены дождя мужчина. У меня – три крем-брюле и у него – три крем-брюле. Нет, такое случайно не случается. Даже нарочитое молчание закадычной подруги не убьет во мне предчувствия чего-то рокового, судьбоносного» («Три крем-брюле» (8, 2014).
Тема судьбы, ее неожиданных поворотов – звучит фактически во всех рассказах. «Тишина» (5, 2020) – трагедиен и психологичен. Выделю только один эпизод, точно показывающийэтические ориентиры: молодой весьма интеллектуальный муж узнает, что у его жены, ждущей ребенка, бабушка и дедушка – глухонемые. Его реакция жестока, но, к сожалению, современна – он считает себя вправе подать заявление на расторжение брака и заявляет: «Ты должна понимать – мне не нужен глухонемой ребенок». Контрастом к его рациональной холодности – образы простых людей – бабушки и дедушки – они разливают вокруг себя ту чистую и светлую тишину, что не исчезает из дома и сада даже после их смерти, вселяя надежду...
В прозе Рады Полищук – переплетение горя и радости. В одном из ее монологов от лица женщины, убеждающей себя в том, что она – счастлива (а читатель видит обратное) так и сказано: «Горе и радость – две противоположности, в чем-то удивительно схожие, иногда до такой степени, что не поймешь – радуешься или горюешь» («Розовое мое счастье» (5, 2011). Рассказ можно воспринять как протест против популярного тиражирования способов внушения себе успешности, которые являются лишь внешними приемами по отношению к настоящему течению жизни и отрицаются писательницей буквально рефлекторно.
Рада Полищук, чей голос отчетливо звучит в хоре современной русской женской прозы, настолько эмоционально заостренно утверждает ценность обычных человеческих чувств, что кому-то ее проза может показаться слишком традиционной или даже сентиментальной, а некоторые рассказы рискуют быть воспринятыми как дневниковые записи из-за их исповедальной открытости. Так ли это? Или за искренней простотой скрывается глубина общечеловеческих смыслов? Думаю, прав Геннадий Калашников, написавший, что творчество Рады Полищук отмечено «печатью подлинности и чувств, и мыслей. Секрет пронзительной, чистой прозы Рады Полищук, – утверждает поэт, – ровный, теплый свет, разлитый по ее произведениям. Точнее, секрет не в этом тепле и свете, а в их скрытом источнике. И лишь по мере погружения в ее тексты начинаешь понимать, что и для ее героев и для самого автора все, и прошлое, и будущее, существует здесь и сейчас. Семья, кровные связи, глубины рода, его корни и крона — вот источник тепла и света, источник ее творчества, родник, который никогда не иссякает».
Эти «кровные связи» и «глубины рода» делают «еврейские рассказы» Рады Полищук (второе писательское «Я») абсолютно достоверными:в прозе, посвященной судьбам российских евреев, Рада Полищук безусловно солирует, здесь она – прима,порой поднимающаяся по ступеням к бессмертному Шолом-Алейхему. Для нее ценность обычной жизни – жизни «как она есть» – тоже бесспорна. Если русский менталитет стремится от человека к беспредельности (от пантеизма до космизма), умаляя «здесь и сейчас», многовековой еврейский – от относительной беспредельности – к человеку с его теплой телесностью, как разутверждаяценность«здесь и сейчас» (отсюда интеллектуальные и практические достижения). Отличие интуитивно обозначил Мандельштам: «И Батюшкова мне противна спесь: / Который час, его спросили здесь, / А он ответил любопытным: вечность!», а точку единства высвечивает христианский завет «любите друг друга!».
Герои Рады Полищук живут в местечках, или они одесситы, или даже столичные обитатели «московских местечек»: особенности их национального характера, который с такой грустью, родственностью и юмором показал Шолом-Алейхем, у Рады Полищук тоже ярки и выпуклы. И, хотя она пишет не на идише, многие ее рассказы, вошедшие в книги «Лапсердак из лоскутов», «Одесские рассказы, или Путаная азбука памяти», «Семья, семейка, мишпуха. По следам молитвы деда», на мой взгляд, ценны именно своей почвенностью, своим национально-родовым колоритом – и близки Шолом-Алейхему, сочетавшему трагизм и юмор, меткость портретных характеристик и живую народную речь, порой сливаясь с героем, говоря его языком.
Правда, Рада Полищук – писательница, скорее, чисто трагического тембра. Если появляется оптимистический юмор в ее рассказах, он кажется самозащитным: в нем прячутся от обстоятельств. А юмор классика возвышает его героев над всеми драматическими обстоятельствами, тайный смысл которых все-таки не открыт человеку и, если и поддается гипотетическому объяснению, то лишь с позиций метафизики.
Наоборот, у Рады Полищукносителем, точнее, источником жизненной драмы или трагедии всегда оказывается человек, действующий в силу низких чувств – зависти и зла, однако, он – лишь меченый атом судьбы: непрогнозируемость жизни – лейтмотив рассказов. Таким человеком в рассказе «Ося» (5, 2011) оказывается «лженяня, зловредный червь, который точил изнутри яблоко», – ее впустил в свой загородных дом ставший бизнесменом Ося, решивший по доброте душевной приютить у себя всю несколько покалеченную душевно родню: несчастливую в браке сестру Фаину с детьми, старика-отца с женой и ее сыном-дауном и других. С детства Ося «собирался всем раздавать мороженое» – но его коммуна , как яблоко, выедалась изнутри самозванкой-няней, юркой старушкой, из зависти к Осе настроившей старика-отца против сына-бизнесмена. Таким же мечеными атомами судьбы оказываются в рассказе «Полтора понедельника» (2, 2016) случайно встреченная бывшая докторша Фаина Лазаревна и Нюма, повторявшая весело (вспоминается, кстати, Анастасия Цветаева): «Мне девяносто три, / Легка моя походка…» Только судьбинные знаки Фаины Лазаревны и Нюмы противоположны: отрицательный и положительный.
Но вернемся к «Осе»: рассказ заостряет современный конфликт «отцов и детей» и разрешает его трагически. Кульминация рассказа – диалог: отец, суггестированный псевдоняней, обвиняет сына, что тот «стал супостатом, капиталистом, денежным мешком»:
– Я проклинаю тебя! – Тут он перевел дух и слегка понизил голос, поманил Осю к себе: – Ты еврей. Твоих деда и бабку во время Кишиневского погрома растерзали бандиты, на куски разорвали, а дом подожгли, мой отец обгорелый едва выбрался из огня. Ты хочешь, чтобы нас всех сожгли заживо? Погромов хочешь? Учил тебя – не высовывайся!
Сын стоял как в воду опущенный, ни слова не возразил, лишь желваки перекатывались, и кадык дергался – пробрало до мозга костей. Только и мог выговорить:
– А ты, когда воевал, тоже не высовывался, папа?
Старик поджигает оба дома сына, Ося выживает, нос тановится изуродованным инвалидом. В детстве, когда он чуть не выиграл все мороженое и готов был его раздать приятелям, завистливые мальчишки его избили: Рада Полищук дважды запараллеливает сюжет, сначала превращая прообраз (обычную детскую драку) в трагический образ случившегося, а трагедию возводя в символ национальных бед – сравнивая с поджогом дома деда Оси во время Кишневского погрома.
Читателя в конце драматической истории ждет развязка, которую вряд ли он сможет предугадать (писательнице не чужды почти сценические ходы): за Осей и прикованным к коляске дауном Даней ухаживает... тот самый «зловредный червь».
– Соня, ты, конечно, помнишь няню? Она спасительница наша, мы бы с Даней без нее пропали.
По сути герой сам поворачивает колесо судьбы – Ося ведь всегда хотел преображать мир и одаривать людей чудом, и ему это удалось: «Лицо няни жило неподдельной любовью». А Рада Полищук, исполненная веры, что зло не вечно даже в отдельном человеке, одаривает надеждой: преображение души возможно.
В рассказе «Сарушка» (8, 2014) тема неожиданных поворотов судьбы продолжена: можно ли заглянуть за непроницаемую завесу, скрывающую фатум? Милая, привлекательная девушка остается старой девой. Почему? Ведь в «еврейских семьях, в местечках редко такое случалось. Все свои, все друг друга знают как облупленных, все подноготное и тайное – не скрыть ничего, не спрятать, не спрятаться. Никакие сваты-сватьи-шотхены не нужны, хотя и эти тоже не сидели без дела — из любви к своему древнему занятию». Сарушка остается старой девой, потому что ее женихов преследует злая планида: оба умирают перед свадьбой. И когда третий жених исчезает, девушка решает, что ее удел – одиночество. «Да покорит милосердие Твое гнев Твой на меня…» – шептала она побелевшими застывшими губами. И в тот, первый раз, и потом еще и еще…» Рада Полищук, воспитанная в атеистические годы, и тянется к вере, и сомневается. Последняя фраза рассказа: «Не услышал ее смиренную мольбу Господь» говорит о внутренним дуализме писательницы. Все страницы, где есть выход на тему веры и религии, этим дуализмом пронизаны.
В небольшом цикле «Ни меда твоего, ни жала. Эпизоды» (3, 2020) – в рассказе «Перголези и Тора» героиня (автор) читает Тору и признается: «На странице 885-й я споткнулась: я не понимаю Его! Жестко? Жестоко?» – и исповедуется перед читателем: «Больше я Тору не читала. Псалмы Давида стали любимой книгой (...) поэтические, чистые, идущие из глубины сердца любящего, переполненного верой». И хотя для нее Творец «Всесильный и Всемогущий, Милостивый и Милосердный» («Мания величия» (3, 2020), жестокость судьбы – причем не имеющая никаких видимых оснований стать возмездием за грехи – порождает мучительные и горькие образы и не менее горькие вопросы: почему гибнет Шира, только что родившая долгожданного первенца? За какие грехи ее муж Арон, который «не привык жить без молитвы», обречен на вечную скорбь? Зачем конь соседа Лазаря, когда-то тоже влюбленного в Ширу, оказался на их пути?
Рада Полищук всегда равна своим героям, она думает и чувствует так же, как думают и чувствуют они – и ее отношение к ним прощающее и родственное, такое же, как к добродушному прадеду Менделю Погориллеру («Мост через вечность» (3, 2020) или к бабушке Голде («Последняя записка» (9, 2016), эгоистичной Голде, внезапно возникшей из небытия в день смерти дочери Иды, которой она не дала развить музыкальный и певческий талант («Рассказы о маме» (9, 2016), полагая, что музыка – «баловство, пустое занятие, пустое и никчемное в повседневной жизни» («Прима» (9, 2016).
Рассказы полны любви: счастливой и несчастливой, трагически короткой и длящейся всю жизнь. Плотскую ее сторону писательница не только не отвергает как нечто более низкое, но откровенно принимает, выделяя острые чувственные ноты: «вдруг чьи-то сильные руки схватили за плечи, притянули к себе, почти вплотную, внезапная близость, остро пронзило давно позабытое. И не повернуться, так стиснуты плечи, а голова затылком плотно прижата к твердой мускулистой груди» («Несбывшийся гений бабушкиной мечты» (3, 2020).Счастье любви может внезапно оборваться: в рассказе «Пасодобльв ритме танго» (9, 2016) его разрушает начавшаяся война, может стать обоюдным, а иногда приходит внезапно, когда уже ничего не ждешь, и остается навсегда («Любовь как смерч на краешке лет» (3, 2020): «И не расстаемся ни на минуту, а если вдруг пришлось – телефон не выдерживает, разряжается от наших частых и бурных переговоров. И за руки держимся, как влюбленные дети».
Если женщина пропустила «сокровенное, тайное – мгновение» – мгновение, когда ее заметила судьба, она – «сама себе седьмая вода на киселе», как в одноименном рассказе (3, 2020). И только благодаря любви, оживает прошлое и возвращаются настраницы ушедшие: бабушки, родные и двоюродные, помогают «строить фантазии», и самое дорогое, красивое, нежное лицо ушедшей мамы становится лицом Музы:
Муза, покажись, хочу видеть твое лицо…
Зачем тебе мое лицо? Я прихожу к тебе словом…(...)
– Я зову тебя Ида, имя моей мамы…
Рада Полищук, создавая свой мир, черпает вдохновение и сюжеты из реки тех чувств, которые почти у всех людей одинаковы: радость от рождения ребенка и горькая детская отверженность, счастье семейного лада и тоска по ушедшим родителям, вспыхнувшая обоюдная страсть и отчаянье одиночества... – и потому несет не диссонанс, а объединяет героев и читателей в гармоничный аккорд – аккорд сопереживания.
Мария БУШУЕВА