Родился в 1948 году в Москве. Автор трёх поэтических книг. Напутствовали в литературу Юрий Домбровский и Николай Тряпкин. Член Союза писателей России.

Сентябрьский сонет

Леониду Губанову

А ветер гонит листья со двора

и плач гусей над опустевшей рощей.

Пора, мой друг, и нам уже пора, –

Звонят, звонят вовсю колокола:

взглянуть на мир отчаянней и проще.

И пусть дурдом, пусть прямиком на площадь

под марши бесконечного «Ура!».

Пусть звуки набирать, как номера

оглохшего, немого телефона…

Ты, как в пластинке песня, – арестован.

А кем? За что? Кому ты адресован

на выдохе последнего прогона –

как беспощадно неуместный довод

тобою же разбуженного звона.

Вишня

Не сон, а мутная река

и вертолёт, над ней зависший,

и солнце в мутных облаках

над срезанной осколком вишней.

«Прости, не повезло тебе…» –  

а что ещё? Слова участья?

Кому-кому они теперь

про трудную дорогу счастья?

Кому-кому?.. И что сказать

о том, как годы понемногу

торит к военкомату мать

вот эту самую дорогу?

Как сверху ни меняй обзор,

а бомбы всё равно сорвутся.

Взревёт – вот-вот, – как зверь, мотор –

зенитки хором отзовутся.

Вот-вот… И вспыхнет будь здоров.

И весь ты был, как будто не был

в дырявом ромбе трассеров

трясущейся заплаткой неба.

Теперь уж точно нет причин

давиться байкой бесшабашной.

Прощай сквозь жуткий вой турбин

и ужас первой рукопашной.

Мир накренился и застыл.

Молись, чтоб миной не накрыло!

Чтоб под конец достало сил

не взвыть над собственной могилой...

Далёко прокатился гром,

далёко плазменной короной

сквозь тучи вызарило дом

над выгнутою в пропасть кроной

и пыльный тракт в колосьях ржи,

и васильков седую просинь…

«Люблю-люблю» – как жажда жить

ребёнка, что под сердцем носишь.

Уходит в облака десант,

на стропах чьих-то слёз зависнув.

И мне пора. Бывай, пацан,

не уберёгший свою вишню.

* * *

Ночная улица морозна и светла,

от фонарей пространные разводы.

И луч звезды, что лазера игла,

вакцину января под кожу вводит.

Иду по городу – он тоже одинок,

как та звезда в холодном мирозданье,

где нет ни встреч, ни почты, ни тревог

и даже нет надежды на свиданье.

Гори-гори! Ты у меня одна.

А что ещё не верящему в Бога

ты можешь дать?.. Пустынно холодна

в январский снег последняя дорога.

* * *

                  Виктору Астафьеву

Гляжу со страхом я в грядущий день.

его рассветы, мнится, застят тучи,

и по просёлкам русских деревень

летят гонцы известий неминучих.

А там за ними – только пыль столбом! –

товарняки да скопища людские…

Да неужели это вправду он –

день гибели, день траура России?!

Нет-нет, не надо, из меня пророк…

Таких кликуш я сам бы ставил к стенке.

Вот, урожаю подводя итог,

гуторят мужики о пятилетке –

и трудоднях, подобных решету,

о вдовьих ласках со слезою горькой.

Зачем, зачем в ту боль и нищету

меня швыряет с каждого пригорка?

Слепая память, что же ты со мной

творишь, сшибая прошлое с грядущим?

Все грозы мира отошли с войной,

а я зову, выкликиваю лучших –

оставшихся навеки там, где рожь

поникла ныне самым бедным цветом…

Седая память, что с тебя возьмёшь,

коль и в грядущем нет тебе ответа?

Владимиру Высоцкому

Ты не умер, но уже

городу по горло

сплетен, слухов в неглиже:

где? когда? по ком так

сох да маялся?.. «Страдал», –

давятся в автобусы,

чтоб скорее рассказать

про твои способности.

И за то, что непритворно

жил поэт в новинках,

собирается б...во

да на твои поминки.

Ты не умер, но уже

в трауре поклонники.

Им бы только пожалеть,

вот как травили – вспомнят ли?