Алла Поспелова
Родилась в Свердловске. Поэт, культуролог, преподаватель. Член Союза писателей России. Одна из основателей российского поэтического товарищества «Сибирский тракт». Главный редактор издательства «СТиХИ».
Автор книг «Крест», «Цветы и песни». Стихотворения публиковались в журналах «Урал», «Волга», «Нижний Новгород», альманахе «Графит», «ЛГ» и других изданиях.
I
Ты для меня за радиусом «Хаббла»,
я для тебя – «лишь руку протяни»,
ты тянешься, но я не ви- не слы-шу,
я не забыла, не не помню – тебя нет,
настолько нет, что ты
не третий лишний.
И свет твоей любви, которой нет,
и звон твоей тоски, которой нет,
в моей вселенной не оставят след.
В твоей вселенной
мы по-прежнему одни,
в твоей вселенной между нами дни,
в твоей вселенной я однажды всё пойму.
Но равнодушие рождает тьму,
мои галактики все катятся к нему.
II
Я убежала или он украл?
Ты лишь моргнул – и я у Черномора
в каком-то городишке черноморском
и на каких-то жарких островах,
и этот душный смерч меня влечёт,
несёт по миру, веселит и тешит,
мы даже в снах твоих
встречаемся всё реже…
III
Я боюсь тебя увидеть
лысым, старым и бескрылым –
четверть века за спиной.
Я украла, я разбила,
я не мучаюсь виной.
Я боюсь тебя увидеть
и сравниться сединой.
* * *
Где-то на дне её омута
в тусклой прокуренной комнате
плачет живая душа.
Воет, стенает и кается,
ей с перепою икается,
нет у неё ни шиша –
только бутылки допитые,
только мечтанья разбитые,
только тоска по тому,
кто на неё не позарится.
Сумрак на очи спускается,
пусто в холодном дому.
Я б обняла её, бедную,
в бане б отмыла до белого,
мир показала цветной.
Только замученной пленнице
в помощь и счастье не верится,
бедное сердце надеется
ещё потягаться со мной.
* * *
– Авель, Авель, где брат твой Каин?
– Я не знаю, пасу стада.
– Авель, Авель, поля пылают;
Авель, Авель грядёт беда.
– Я наигрывал на свирели,
от рассвета шёл на закат,
я в дурные приметы не верю.
Шет останется, третий брат.
* * *
Они меня когда-нибудь догонят.
Но не сейчас, не в этом феврале,
все ваши игоши, все лярвы
и все мавки,
бадзулы ваших диких кутежей.
Полуденице, злыдням, Белой бабе
вы молитесь в бреду белой горячки,
прося направить на меня
и злость, и зависть,
и слёзы по несбывшейся любви.
Но у иконы теплится лампада,
и смотрит кошка умными глазами,
и на границе моего покоя
сидят на страже Жалость с Добротой.
* * *
«И в каждом человеке светит Бог,
и одинаково всех Ангел заслоняет
от бед снаружи, хаоса внутри», –
шепчу поспешно
пересохшими губами, –
«За кажд ым Ангел, в каждом светит Бог,
люби людей и ненавидь пороки,
Бог в каждом есть,
Бог точно в каждом есть...»
Но подскажи мне, праведный Закхей,
мне на какое дерево залезть,
чтобы хоть отблеск Бога в них увидеть?
* * *
Вот это одиночество зачем?
Вот эти вот облупленные ногти?
И эти люди, что не будут рядом,
когда тебе захочется тепла?
И это балахонистое платье,
и этот крик, и этот смех, и вой,
и эти нарочитые объятья...
Внутри всего – потерянный ребёнок
(с разбитыми коленями, с бантами,
с сестрой иль братом на руках у мамы
или у папы – братом и сестрой),
который верил в фею, счастье, сказку,
потом в большие деньги, роскошь, славу,
потом в семью и вечную любовь...
А в зеркале, заляпанном и грязном,
чудовище с растрёпанной причёской,
с потухшими бесцветными глазами
твердит: «Не будет у тебя детей».
* * *
Они всё женятся, едят и пьют,
а нефилимы возвышаются над ними.
Люби своих, будь только со своими,
и воды укачают и спасут.
Но ты потом проснёшься пьян и наг,
и Хам до рези в радужке похож
(ты мимо шёл, спасая кошек и собак)
на тех, кого не вспомнишь, не спасёшь.