Две наклейки, две наклейки есть у меня в доме. Обе чужие, я никогда сам ничего на стены и мебель не клеил.

Первая наклейка – на холодильнике. Там толстый дядька: лежит на боку. «Я устал», – написано над его головой.

Наклейка совсем недавняя, современная – из прошлой любовной жизни.

И вторая – переводная картинка в ванной. Ещё советская, детская. Какой-то чёрный кот с полосатым хвостом, идущий на задних лапах, на алом фоне.

Там, в ванной, кафель старый. Вся квартира, которая досталась мне от бабушки, за двадцать с лишним лет моей тут жизни несколько раз уже ремонтировалась – навсегда всё ремонтом стирая. Стёрлось всё и моё прошлое, а уж бабушкино и подавно. И только кафель в ванной комнате никогда не менялся, остался прежним.

И если я про первую наклейку, на холодильнике, отлично помню, кто её клеил, то про эту – не понимаю. Кто? Для нашего бывшего с сестрой детского роста на такую высоту и приклеить было невозможно. Неужели сама бабушка? Но зачем?

Бабушка моя, профессор медицины, часто говорила: «Любезность мало стоит, но дорого ценится». Но любезна была только с чужими. Не с нами. За это теперь её и ценю. И может, поэтому – так как пространство как категория не самое для мне родное (я родственен времени, которое мне и грубит, и язвит, и вообще обращается по-свойски, то есть не слишком деликатно), может, именно поэтому пространство мне часто подбрасывает всякие тропы и поэтические метафоры – так сказать, любезно пытается развлечь, не докучая.

... Я тут уже где-то недавно рассказывал: ко мне на балкон повадились летать птицы. Даже был один сокол, убивший голубя. Упал камнем, смотрел на меня через стекло балкона, которое в пол, зорко и не мигая. Но знал ли я, сетуя на эту хичкоковскую историю, что дело не в моём балконе, а во мне. Птицы не на балкон, а ко мне, как выяснилось, летают.

Тут был в Сочи, вёл поэтический семинар на фестивале искусств Башмета, однажды утром в свободное от занятий время лежал себе в номере поперёк большой кровати, отвернувшись к стене (это важно), и вдруг понял, что в номере я не один. Какое-то маленькое существо ковыляет у меня за спиной. Боже мой, кто это? Крыса, кошка?

Оказалось, голубь.

Протиснулся через щель приоткрытого балкона (как занавес, отогнув занавеску) и стал у меня по номеру шастать.

Потом уже – когда ходил по городской каменной набережной – увидел и ослепительно белого. Что-то все эти птицы мне хотели сказать. Но что?

Может быть, что пространство дорого стоит, а время не сильно ценится? Или что прошлого нет, а только есть настоящее и кусочек прогнозируемого (напрасно) будущего? Или что если записать, описать, включить в стихотворения, сложить всех птиц, которые нам не просто так встречались в жизни, то этот птичий цикл вспорхнёт и вдруг полетит?

«Я устал, я устал», – говорит современный мультяшный дядька на блистающем современном холодильнике. «Я кот, чёрный кот с полосатым хвостом, – говорит советская переводная картинка на старом кафеле. – Я пришёл за твоим голубем».

Мы где-то уже встречали этого кота. Он прятался в одном блоковском стихотворении. «Я  рассердился больше всего на  то,//Что целовались не  мы, а  голуби». Но дело не в этом.

А в том, что, когда я вернулся из Сочи, ко мне опять на балкон прилетел голубь. Эка невидаль. Я бы даже внимания не обратил. Ну стал он бродить по балкону, ну вспорхнул на парапет решётки, ну повернулся на секунду в профиль.

И вот тут я пожалел, что у меня нет в руках телефона.

Потому что в клюве сизый голубь зачем-то держал ненужный ему черенок листа: две веточки, скреплённые друг с другом. Похожие на ветвь мира.  Как будто что-то хотел этим сказать. Но передумал и улетел.