Андрей Румянцев
Родился в рыбацком селе Шерашово на восточном берегу Байкала. Окончил Иркутский университет. В издательствах Москвы, Иркутска и Улан-Удэ вышло около тридцати его поэтических и прозаических книг. Заслуженный работник культуры России, народный поэт Бурятии. Действительный член Петровской академии наук и искусств.
* * *
Ведь это дар чудесный просто:
Дом у Байкала, на юру,
И плёс, и поле за погостом,
Где плач и песня на миру,
И самолёт, летящий следом
За лёгкой тучей
Над селом,
И сосны, словно за обедом,
Над летним солнечным столом.
Я их люблю, старинных вестниц,
Они умеют с давних пор
Соединять без всяких лестниц
Небесный свет и вольный двор.
И это дивное соседство,
Как дар, вручённый без причин, –
Быть может, главное наследство,
Что я от жизни получил!
* * *
Ведь это дар чудесный просто:
Дом у Байкала, на юру,
И плёс, и поле за погостом,
Где плач и песня на миру,
И самолёт, летящий следом
За лёгкой тучей
Над селом,
И сосны, словно за обедом,
Над летним солнечным столом.
Я их люблю, старинных вестниц,
Они умеют с давних пор
Соединять без всяких лестниц
Небесный свет и вольный двор.
И это дивное соседство,
Как дар, вручённый без причин, –
Быть может, главное наследство,
Что я от жизни получил!
* * *
Т. Суровцевой
Азиату пристало родиться
Где-то в Нерчинске или в Аге.
И судьба его – снежная птица:
Пролетела и скрылась в пурге.
Мы с тобой по судьбе азиаты.
Дом наш – снег да седая трава.
Наши песни из проруби взяты:
Были льдинки, а стали слова.
Наши белые души с рожденья
Опекала родная зима.
Ты возьми её снеготворенья
И заполни живые тома.
Ты в обмётанном, тусклом окошке
Золотой пятачок продыши,
Чтобы только открылся немножко
Мир неведомой прежде души.
Продыши эти мёрзлые дали –
В песню хлынет чужая беда.
Ну и что же, что так не певали
Никакие певцы никогда!
* * *
Ты забралась в такие дали, Русь!
Тайга, тайга – темнее всякой тучи.
И, глядя в небо, я не разберусь,
С каких широт несётся ветр летучий.
Он обвевал изнеженный Париж?
Трепал халат на Азии раскосой?
А ты его встречаешь и паришь
В цветастом платье клевера и проса!
Крестьянские заботы не новы,
Судьба полынным запахом прогоркла.
Но небо! – от библейской синевы
Слезами перехватывает горло!
Над этой одичавшею рекой
Твой говор мягче шёпота и плеска.
Твоею материнскою рукой
Разъята даль, как в доме занавеска!
Темь волчьих троп
И лунный свет гольца
Равно в твоём замешены стакане.
Ты первой с полусонного лица
Зарю смываешь в Тихом океане!
* * *
Где-то в Нерчинске или в Аге.
И судьба его – снежная птица:
Пролетела и скрылась в пурге.
Мы с тобой по судьбе азиаты.
Дом наш – снег да седая трава.
Наши песни из проруби взяты:
Были льдинки, а стали слова.
Наши белые души с рожденья
Опекала родная зима.
Ты возьми её снеготворенья
И заполни живые тома.
Ты в обмётанном, тусклом окошке
Золотой пятачок продыши,
Чтобы только открылся немножко
Мир неведомой прежде души.
Продыши эти мёрзлые дали –
В песню хлынет чужая беда.
Ну и что же, что так не певали
Никакие певцы никогда!
* * *
Ты забралась в такие дали, Русь!
Тайга, тайга – темнее всякой тучи.
И, глядя в небо, я не разберусь,
С каких широт несётся ветр летучий.
Он обвевал изнеженный Париж?
Трепал халат на Азии раскосой?
А ты его встречаешь и паришь
В цветастом платье клевера и проса!
Крестьянские заботы не новы,
Судьба полынным запахом прогоркла.
Но небо! – от библейской синевы
Слезами перехватывает горло!
Над этой одичавшею рекой
Твой говор мягче шёпота и плеска.
Твоею материнскою рукой
Разъята даль, как в доме занавеска!
Темь волчьих троп
И лунный свет гольца
Равно в твоём замешены стакане.
Ты первой с полусонного лица
Зарю смываешь в Тихом океане!
* * *
Валентину Распутину
Ты, в отличье от всяческих ботал,
От любителей праздных словес,
По-крестьянски, как пахарь, работал
Для наследной земли
И небес.
То, что вписано в книгу державы
Неподкупным и тяжким стилом,
Не окажется гнутым и ржавым
Под каким-нибудь сгнившим столом.
Эти
Правды слова ножевые,
Эти
Счастья скупые слова
Будут жить, как деревья живые,
Как ручьи, как шмели, как трава.
Станут моды и нравы меняться,
Но всегда будет Русь – не избыть! –
По-распутински плакать, смеяться,
Прославлять, проклинать и любить!
* * *
Поэт не рыскает по следу
Наживы, мести и вражды.
Он знает власть одной звезды –
Открыть душе дорогу к свету.
Как зверь, держащий вечность в лапах,
Он чутко чует
Не следы,
А – ветра цвет,
А – неба запах,
А – возраст камня и воды.
* * *
Всё это призрачно в миру:
Безбедное существованье
И слава громкая, и званье,
И даже замок на юру.
И даже то, что въелось в кровь:
Твоя привязанность к левкою,
Моя – к простору и покою…
А вечна тихая любовь –
Неиссякаемый исток
Существования земного:
То, сердцем найденное, слово,
Тот, солнцем поднятый, росток.
* * *
Есть на закате краткий час,
Когда дрожащий пламень,
Как в церкви, озаряет нас,
И каждый куст, и камень.
Тогда не только облака
И золото заката –
Тогда таинственно близка
Душа живая чья-то.
Пускай вдали,
Пускай молчит,
Но сызнова и снова
Неизречённое звучит
Её родное слово…
От любителей праздных словес,
По-крестьянски, как пахарь, работал
Для наследной земли
И небес.
То, что вписано в книгу державы
Неподкупным и тяжким стилом,
Не окажется гнутым и ржавым
Под каким-нибудь сгнившим столом.
Эти
Правды слова ножевые,
Эти
Счастья скупые слова
Будут жить, как деревья живые,
Как ручьи, как шмели, как трава.
Станут моды и нравы меняться,
Но всегда будет Русь – не избыть! –
По-распутински плакать, смеяться,
Прославлять, проклинать и любить!
* * *
Поэт не рыскает по следу
Наживы, мести и вражды.
Он знает власть одной звезды –
Открыть душе дорогу к свету.
Как зверь, держащий вечность в лапах,
Он чутко чует
Не следы,
А – ветра цвет,
А – неба запах,
А – возраст камня и воды.
* * *
Всё это призрачно в миру:
Безбедное существованье
И слава громкая, и званье,
И даже замок на юру.
И даже то, что въелось в кровь:
Твоя привязанность к левкою,
Моя – к простору и покою…
А вечна тихая любовь –
Неиссякаемый исток
Существования земного:
То, сердцем найденное, слово,
Тот, солнцем поднятый, росток.
* * *
Есть на закате краткий час,
Когда дрожащий пламень,
Как в церкви, озаряет нас,
И каждый куст, и камень.
Тогда не только облака
И золото заката –
Тогда таинственно близка
Душа живая чья-то.
Пускай вдали,
Пускай молчит,
Но сызнова и снова
Неизречённое звучит
Её родное слово…