В год 100-летия В.П. Астафьева в знаменитой молодогвардейской серии «ЖЗЛ» вышла книга Олега Нехаева «Астафьев: Праведник из Овсянки».
Мир существует – значит, жив в нём хотя бы один праведник и кто-то ещё устремлён к истине. Как Виктор Астафьев. Ему, лауреату пяти Государственных премий, довелось претерпеть сиротство, пройти войну… Его книги будоражили читательские чувства, вызывали сотни вопросов, к нему приезжали беседовать президенты страны. Но он всегда оставался верен себе, своей изначальной простоте и правде, а литература стала его стезёй духовного возрастания. Личное общение автора с писателем, ознакомление с новыми архивными документами принципиально меняют представление о важных фактах его биографии.
С любезного разрешения издательства «Молодая гвардия» знакомим наших читателей с первой главой новой книги.
* * *
Урал, город Чусовой, 1954 год.
Виктор Астафьев с женой Марией возвращались вечером домой. Было уже темно. Его окликнули двое. Он подошёл к ним. Те сразу стали его материть «за написанные им дерьмовые статейки в паршивой газетке». Он что-то ответил. Его ударили. Подло. Сзади. Ножом в спину. Под сердце. Лезвие рассекло лёгкое. Он сразу захрипел. Кровью. Если бы не подбежавшая и заголосившая жена, возможно бы его и добили. Но, увидев её, нападавшие отпрянули. Они не убегали. Уходили. Нагло и неспешно. Что-то крича ей из темноты. Она уже ничего не слышала. Нашла машину и повезла задыхавшегося мужа в больницу. Другое лёгкое у него было пробито немецким осколком ещё на войне. Уже после того ранения мало кто верил, что он выживет.
В «Затесях», в своеобразных астафьевских «зарубках на память», этот чусовской эпизод упомянут коротко, единожды, в почти никому не известной зарисовке. На Урале, написал он, «получил я самый большой гонорар за газетные труды – нож в спину. Проникающее ранение лёгкого вызвало тяжкую эмфизему, и я отдавал уже Богу душу, но мой дружок по рыбалке, местный доктор, да и жена моя совсем ещё молодая, двое детишек детсадовского возраста, не захотели никуда меня, только что выпустившего свою первую книжку, отпускать, да и я был ещё крепок духом, горел желанием осчастливить мир своим пером, не пожелал сдаваться смерти…». Больше о произошедшем – ни строчки. Об этом случае прочитал у него, только когда самого Виктора Петровича Астафьева уже не стало. Примечательно, что в больнице мы с ним как раз и беседовали о жизни и смерти. И он много рассказывал о самом страшном, что ему довелось пережить. Но только не об этом. Почему?
Многие его произведения откровенны, исповедальны, автобиографичны. Он детально описал самое важное, что происходило в его жизни. Астафьевские рассказы и повести можно выстраивать в хронологическом порядке, и в них явственно отразится судьба писателя от рождения до кончины со всеми важными моментами. Но о «ноже в спину» он никогда не будет распространяться. Ни на встречах с читателями, ни в своей прозе. В чём была причина?
Я не раз спрашивал тех, кто близко общался с писателем, об этом эпизоде. «Нет, – говорили они, – никогда об этом от него не слышали». А один уверенно заявил, что подобные «россказни» – «уральские выдумки». И тогда, набравшись смелости, поинтересовался об этом у вдовы, Марии Семёновны, откровенное интервью с которой опубликовал перед этим в одном центральном издании, где работал тогда обозревателем. Она ответила не сразу. Затем, прерывисто задышав в телефонную трубку, тихо сказала:
– Это я виновата.
– ?
– Те двое, которые Витю… Когда он лежал в больнице, они дважды останавливали меня на дороге и угрожали. Говорили, чтобы следователю ничего про них не говорила. Если скажу, – они меня где угодно найдут и убьют. А я же чусовская… Это Витя их не знал. А я-то их сразу, как увидела тогда, так и поняла, кто его ножом пырнул… Это были два брата. И ничего я следователю не сказала про них. Говорила: «Не знаю, кто это был». А я знала. Но от страха молчала. Они и домой ко мне приходили. Потом уже, несколько лет спустя, всё Виктору Петровичу и рассказала. Ругался он сильно. И больше об этом никогда со мной не говорил. Никогда. Ни одного упрёка от него не услышала.
Спустя несколько лет после этого разговора литературный критик Валентин Курбатов опубликует воспоминание о поездке в мае 1974 года в деревню Сибла на Вологодчине, где тогда жили Астафьевы. Он расскажет, что Виктор Петрович даже в избе «накидывал фуфайчонку», «берёг проткнутые чусовскими молодцами лёгкие (так тогда реагировали на газетную критику…)». И добавит: «Как страшно потом рассказывала об этом Марья* Семёновна:
«Всё в нём распухло до страшной маски. Щёки, веки – всё скрипело под пальцами, как крахмал или снег. И он всё просил зеркало, а я «забывала». А вечерами меня поджидали у больницы эти молодцы: «Посадят нас – ты тоже долго не наживёшь». И потом следователь: «Что помните? Какие были разговоры?» Не помню, говорю, не было никаких. Страшно вспомнить».
Астафьев мог бы выпячивать этот жуткий факт «о самом большом гонораре за газетные труды» и делать на нём журналистскую биографию. Он, кстати, этой профессии посвятил несколько лет. Вместо этого многократно бичевал себя за написанное в тот период. И здесь необходимо сделать одно уточнение: в сталинское время другой «журналистики» быть не могло. Все старательно выполняли задания партии. Инакодумающие вразумлялись страхом смерти. Потом уже, при Хрущёве, журналистика могла быть несколько иной. Но для этого были нужны другие люди. Другие не только среди пишущих, а и среди читающих. Причём хорошо читающие всегда требовались для основательного появления хорошо пишущих. Астафьев тогда другим ещё не был. Не мог быть. Но и оправдания в том времени никогда не искал.
Уже будучи в статусе знаменитого писателя, лауреата Государственных премий, он напишет одному адресату: «Я в святые не прошусь и знаю, что недостоин веры в Бога, а хотелось бы, но столько лжи и «святой» гадости написал, работая в газете, на соврадио, да и в первых «взрослых» опусах, что меня тоже будут жарить на раскалённой сковороде в аду. И поделом!»
Потом он начнёт говорить об этом уже и публично. Возможно, тому поспособствовала одна странная поездка, которая не должна была состояться. Ему просто-напросто забыли сообщить о её отмене…
В 1988 году он оказался в Греции. Там проводились «культурные мероприятия в честь 900-летнего юбилея Патмосского монастыря». Он был основан на месте, где находился в заточении великий пророк и мыслитель Иоанн Богослов. Здесь же, по преданию, в пещере, был написан его знаменитый Апокалипсис, что в переводе означает «Откровение». В этой книге содержится самое главное пророчество мира, которое открылось апостолу-затворнику – предсказание грядущей судьбы человечества. Кто-то из блаженных скажет об Апокалипсисе: «Всякая похвала сей книге будет ниже её достоинства».
Изначально на Патмос собиралась ехать большая советская делегация. Но произошёл какой-то разлад между православными патриархами. Вслед за ними отказались от встреч и светские представители. А Виктор Астафьев, ничего не зная об этом, поехал. Один. Из Овсянки в Афины. Авиабилеты с визой ему переслали заранее.
В монастыре он случайно заговорил с человеком, который неожиданно стал для него и покровителем, и экскурсоводом. Это был сербский священнослужитель отец Ириней, знавший русский язык. Несколько дней он везде сопровождал Астафьева, показывая все святыни и достопримечательности острова. Расставаясь, он вдруг спросил: «Вы иногда креститесь, но как-то стеснительно, зажато. Пробуете веровать?» – «Пробую, – ответил Астафьев. – Да ведь недостоин. Будучи голодным беспризорником в детстве, воровал хлеб, на войне стрелял в людей, работая в газете и на радио, поганил души человеческие и прежде всего свою, крал людское доверие к добру, осквернял слово». – «Все мы недостойны, но верить и надеяться надо», – произнёс в ответ отец Ириней.
И для Виктора Астафьева это патмосское откровение было ключевым. Впоследствии он назовёт произошедшее Божьим промыслом. На это важно обратить внимание. Потому что, без всяких сомнений, Астафьев как писатель – самобытен и удивителен. Но главное в нём не созданные им произведения, а сотворение из себя человека. Духовное возвышение. И книга эта – прежде всего не о литературе. Она здесь только как зримое средство. Точно так же, как и дело каждого из нас, которым мы занимаемся. Как отражение соразмерности величины и величия. Как прикосновение к вечности.
Виктор Астафьев. Из письма Елене Ягуновой. 21 декабря 1986 года: «Наказание талантом – это прежде всего взятие всякой боли на себя, десятикратное, а может, и миллионнократное (кто сочтёт, взвесит?) страдание за всех и вся. Талант возвышает, страдание очищает, но мир не терпит «выскочек», люди стягивают витию с небес за крылья и норовят натянуть на пророка такую же, как у них, телогрейку в рабочем мазуте. Надо терпеть и, мучаясь этим терпением, творить себя…»
_________________________
* Мария, Марья, Маня, Маша, Мила, Марья Семёновна и МарСем – так именовали в общении М.С. Корякину-Астафьеву. Это разнообразие обращений сохранено и в данной книге.