Время – главный судия искусства. Истинно ценны те произведения, которые не только переходят из века в век, но и каждый раз наполняются новым смыслом…

Мы задали известным писателям вопрос: «Почему Иосиф Бродский стал знаковой фигурой своего времени и в чём, на ваш взгляд, ценность его поэтики?»

Мария Ватутина, поэт:

– Бродский созвучен мне не только стихами, но и мыслями о языке, о поэзии и творчестве, поскольку его понимание, чувствование и отношение к языку, к культуре вообще, к «видовой цели человечества» я разделяю, мало того, эстетически наслаждаюсь ходом рассуждений. Он удивительно образно об этих вещах говорит в своих речах, лекциях и эссе.

Но Бродский опасен для литераторов, у которых слабый иммунитет к чужим стихам при написании своих, потому что феномен его поэтики, в частности, состоит в высокой степени «контагиозности»: она с лёгкостью «заражает» более слабые поэтические организмы. Несмотря на шутливость этого сравнения, поэтам Бродский в больших количествах опасен в силу мощной интонации и особенности мышления.

Для меня поэтика Бродского – это средство очищения от пафоса и патетики, которые мне свойственны, но не всегда к месту. И ещё – некий ключ, которым всегда можно завести собственный сочинительский механизм. А в качестве просто читателя я люблю его язык, совмещающий язык высокий и опрощённый, я люблю полёт мысли, а вместе с этим утилитарность, что ли, полезность для меня лично поэтических формулировок, образов, тем.

Кто-то говорит, что Бродский, если разобраться, не так умён, как кажется, но, по-моему, здесь речь должна идти о другом «уме». Речь об умной поэзии, в которой на первом месте стоит мысль-образ, смысл, потому что над речью поэт не властен, она властвует над ним, ведёт его, существует в нём в определённом наборе и составе, но одновременно именно поэт производит отбор и создаёт философскую материю произведения, и это очень сложное сотрудничество – встречные поставки на условиях автора. Может быть, поэта-мыслителя такого виртуозного уровня русская поэзия ещё не знала.

Юрий Кублановский, поэт:

– «Какую биографию делают нашему рыжему! – удивлялась Анна Ахматова. – Будто он кого-то нанял». И впрямь любой драматичный поворот в судьбе Бродского только шёл на пользу его биографии, способствуя её легендарности и его поэзии. Он лежал в психушке – результатом стала оригинальная и имеющая своих многочисленных поклонников поэма «Горбунов и Горчаков». Правда, Набоков её не одобрил, но это Бродскому не помешало никак. Он попал в ссылку – в итоге возникли замечательные, проникновенные стихи «Часть речи». Он оказался в Штатах, где чувствовал себя поначалу достаточно одиноко, – и тогда появилась пронзительная «Колыбельная Трескового Мыса», ода тотальному одиночеству. То есть любое несчастье, любую драму в своей судьбе Бродский умел обращать на пользу своему лирическому началу и дару.

Это был, вероятно, запрос времени: поэзия, свободная от какой-либо социальной конъюнктуры, которой в той или иной степени были заражены шестидесятники. Бродский первым отправился в свободное плавание. Его лирический герой – экзистенциалист, агностик. Это Иов, вопрошающий и ропщущий на преходящесть, на тщету бытия как такового. Он и оплакивает мир, и презирает его, и алчно ждёт от него признания. Нобелевская премия была нужна ему в первую очередь не ради денег, а именно ради максимума признания. Он гедонистически сжигал себя, не жалел.

Именно герой с такой психологией пришёлся кстати 90-м годам и уцелел во времена сетевой культуры. Его лирический мир – монументальный шумящий океан, но с явственно слышимой ноткой цинизма. Это замечательный подарок русской словесности. Но подарок не без отравы. Мир Бродского в целом лишён осветляющего душу начала. Он наш вечный спутник, с которым, однако, лучше держать ухо востро.

Игорь Волгин, писатель, историк:

– Говорят, И. Бродскому нравилось суждение А. Ахматовой, что стихи следует читать монотонно. Он их так и читал: не форсируя звук, не акцентируя смыслы. Но именно таким «безэмоциональным» прочтением подчёркивалось богатство присущей этому тексту фонетики и семантики. Однако дело не только в исполнительских пристрастиях автора. Ибо сама поэтика Бродского соответствовала некой тайне существования, некоему «монотонному» состоянию мира. Лирический герой в известной степени самоустранялся, вернее, несколько стушёвывался – если употребить слово, озвученное Достоевским. «Равнодушной природе» неведомо самолюбование или самоосуждение: ей достаточно того, что она есть. Это отнюдь не означает, что Бродскому было «всё равно». Как раз напротив: он – один из самых страстных поэтов ХХ века. Но страстность автора «Новых стансов к Августе» заключается не в откровенно декларируемой авторской позиции, а проистекает из самого, так сказать, порядка вещей.

Недаром он так высоко ценил стихи Бориса Слуцкого – поэта, по своим идеологическим предпочтениям, казалось бы, бесконечно от него далёкого. Бродский понимал, что для художника его эстетика и есть его этика, мера его отношения к миру и человеку.

В стихах «На столетие Анны Ахматовой» он говорит:

Бог сохраняет всё; особенно – слова

прощенья и любви, как собственный свой голос.

…………………………

Великая душа, поклон через моря

за то, что их нашла, – тебе и части тленной,

что спит в родной земле, тебе благодаря

обретшей речи дар в глухонемой Вселенной.

Он стал знаковой фигурой ещё и потому, что был, по его собственному слову, орудием языка. Он соединил речевые иерархии XIX столетия с языковыми стихиями века, который, как и было им предсказано, он не пережил. Он внёс в стиховую речь интонации, ранее ей не свойственные и вроде бы даже противоречащие привычной оппозиции добра и зла. Когда он говорит о любимой женщине, с которой давно расстался, «и судя по письмам чудовищно поглупела», то это вовсе не ретроспективное оскорбление. Это – горькая усмешка над самим собой и своей бессмертной любовью. И заодно – над «равнодушной природой».

Другой поэт, В. Соколов, сказал: «Спасибо, музыка, за то / Чего и умным не подделать, / За то спасибо, что никто / Не знает, что с тобой поделать».

Пока мы не знаем, что «поделать» с Бродским, он с нами.

Владимир Бондаренко, прозаик, журналист:

– Иосиф Бродский стал настоящим символом нашей поэзии после кризиса шестидесятников, символом всей нашей личностной эпохи, на место всяческому коллективизму и общности поставившей своё индивидуальное начало. Он и Солженицын – две яркие личности нашей литературы того времени. Поэтика Бродского – это прежде всего поэтика его времени, его эпохи. Поэт гениально чувствовал русский язык, зарядил его на целое столетие своими стихами. Ценность его поэтики в том, что он сам находился во власти своего языка. Как он писал: «Поэт, повторяю, есть средство существования языка». Этим он нам и будет всегда ценен.