БАМ воспевали в песнях и стихах. Одним из самых ярких «певцов» БАМа был Евгений Евтушенко – поэт, которого в СССР знали все, а не только поклонники изящной словесности. Знали не только по стихам, но и в лицо, и по голосу…
На БАМ нередко приезжали писатели и журналисты – не только из близлежащих областей, но и из столицы. Не обошёл своим вниманием железнодорожную стройку и поэт, который ассоциируется с другим великим проектом советского времени – с Братской ГЭС. Он и сам напоминал электростанцию – работал разнообразно и бесперебойно, бил рекорды и старался участвовать в жизни миллионов людей – своих читателей, почитателей и ненавистников.
Его энергия передавалась многим, а голос добирался до сердец даже без микрофонов… Это Евгений Евтушенко. Между прочим, коренной сибиряк и сын геолога. То есть для БАМа – человек неслучайный. В запевке поэмы «Просека» он признаётся:
Я сибирских дорог подорожник,
распрямлявшийся после колёс.
Евтушенко многократно бывал и на Байкале, и на Амуре. И путешествовал, и выступал, и работал в тех краях. И с бамовцами общался по-свойски, как знаток байкало-амурских просек.
«Ребятатеплоегопринимали»
Он впервые приехал на БАМ летом 1975 года, когда газеты уже вовсю шумели о великой стройке, но поезда по новой магистрали ещё не ходили, и многие проблемы казались почти неразрешимыми. Это было время трудовых подвигов – за ними и ехал на магистраль Евтушенко. Появление поэта на БАМе никого не удивило. За полгода до этого он побывал на другой всесоюзной стройке – в Набережных Челнах. Там возводили КамАЗ.
Писателей на стройке принимали с размахом. Дело, конечно, не в гонорарах и банкетах – с этим как раз дела обстояли туговато, хотя гостеприимные хозяева старались вовсю. Дело во внимании. В том значении, которое придавалось полпредам русской литературы. О таких писательских десантах постоянно писала и «Литературная газета», к которой на БАМе относились почтительно. Так было принято. Вероятно, Союз писателей отчитывался об этих мероприятиях. Но бамовцы (как и другие передовые рабочие советской страны) ждали таких встреч. В Советском Союзе существовал феномен массовой поэзии – как и массовой песни. В ней находили и терапию, и слова для объяснений в любви, и почву для споров.
Поэту было немного за сорок, но его уже считали классиком. К тому времени он на удивление многое успел – попал в учебники и хрестоматии, объездил все континенты, изведал несколько опал, а главное – стал одним из символов поколения. В многочисленных турне по обеим Америкам автор «Братской ГЭС» не потерял интереса к родным осинам и кедрам. И для строителей он не был чужаком. «В конце лета нашу стройку посетил поэт Евгений Евтушенко, ходил по мосту, поражался работе монтажников (верхолазы – циркачи!), жил в общежитии с мостовиками – ребята его очень тепло принимали», – вспоминал мостостроитель Валерий Шмидт. Так появилась «Просека» – бамовская поэма Евтушенко, завершённая вскоре после той поездки. Много лет и целую эпоху спустя в газетном интервью Евтушенко вспоминал: «Это была честная поэма. Никем не заказанная. Никаким правительством». Бамовская просека у Евтушенко – это прорыв в будущее:
И с бамовских грозно скрежещущих просек,
с этих камней и пней
я вижу эпоху, которая даже не просит –
требует слова о ней.
Именно на БАМе Евтушенко сочинил строки, которые многие бранили за эпатаж:
В какой бы ни был я трясине,
я верой тайною храним;
моя фамилия – Россия,
а Евтушенко – псевдоним.
Это как раз из «Просеки».
Евтушенко не занимали славословия. Он искал напряжение конфликта, искал повода, чтобы выговориться не только о БАМе, но и о многом наболевшем и злободневном. Не забывал намекнуть и о «наших недостатках» – например, об отсутствии колготок на магазинных прилавках. Рваные ритмы, подчас – нарочито неряшливый, разговорный стиль. Быть может, этими «соринками» и ценен Евтушенко, не выносивший дистиллированной напевности.
Силадвужильная
Со времён Маяковского, написавшего «Рассказ Хренова о Кузнецкстрое и о людях Кузнецка», производственная тема стала для советских поэтов чуть ли не обязательной программой. И Евтушенко умело, не без социальной точности, набрасывал сюжеты из жизни – в том числе про мудрого бамовца, пришедшего на стройку через тюрьму:
…Кондрашин в ботфортах резиновых
ливень с ладони пьёт,
неостановим, как Россия,
как прадед – великий Пётр.
Образ Петра Великого здесь неслучаен. Евтушенко не был бы поэтом-трибуном, если бы просто воспевал людей БАМа и их трудовые подвиги. Он искал обобщений вселенского масштаба! БАМ для него – это борьба против всего отжившего. Непролазная грязь, мерзлота, камни, которые приходится выкорчёвывать, техника, которая не выдерживает строительного штурма, – всё это в поэме Евтушенко превращается в метафору борьбы с мракобесием, с человеческими пороками. Это борьба за счастливое и просвещённое будущее. На помощь приходят – да, да! – исторические переклички. С революцией, с Петровскими реформами:
И трос трещит от движения,
Россию таща напролом,
как будто бы жила двужильная,
одолженная Петром.
Бульдозер хрипит, ободранный,
проходит за яром яр,
в кустарник врубаясь, как в бороды
Лежачих камней – бояр…
Схожие видения возникали в воображении поэта и на Братской ГЭС. Это захватывало, придавало стиху энергию размашистых историософских открытий. Такие стихи хорошо воспринимаются на слух. Евтушенко не раз выступал и на БАМе. Поэт умело держал аудиторию, не экономил душевных сил. Бамовцы щедро аплодировали, узнавая себя в его поэме:
Поймёте, как мёрзлую землю долбали мы,
когда на камнях мы строили БАМ,
не слушая песенное «бам-бам-баманье»,
честно сказать, противное нам…
Это был камень – и увесистый! – в огород старого товарища, Роберта Рождественского, автора нескольких песен о БАМе. Отзвуки той размолвки двух поэтов, которых часто воспринимали как неразлучных друзей, ещё долго не утихали.
«Просеку» тоже критиковали за конъюнктурность. Дескать, что только не воспевал всеядный автор «Братской ГЭС» – не избежал и бамовской темы. Но у него вышла совсем не типичная бамовская поэма, зато типичная евтушенковская. С сочетанием несочетаемого. С клочками сатиры, любовной лирики, проповеди. Полифония в духе всё того же Маяковского. Завершается поэма программным монологом бамовцев. Он обращён к потомкам – как и положено в традиции «агитатора, горлана, главаря»:
В жизни всё было грубее, корявее.
К нашим потомкам по нашим путям
мы выйдем, проламывая фотографии,
ретушь газетную смазав к чертям.
Порой мы падали, полумёртвые,
даже забыв стянуть сапоги,
но лентой чапаевской пулемётною
дорога ложилась на грудь тайги.
Есть лжедороги, есть лжепророки.
Кто лжедорогой идёт – пропадёт.
Смысл дороги не просто в дороге,
а в том, куда она приведёт.
Потомки, запомнить бы вам не мешало:
должны вы довывернуть из земли
лежачие камни земного шара,
которые вывернуть мы не смогли.
Вы не узнаете трудностей наших,
и слава богу.
Вам из болот руками
не выволакивать «МАЗ».
Но не забудьте, потомки, что, строя дорогу,
мы сами стали дорогой для вас.
С нас многое спросится
эпохой и вечностью.
Мы – первая просека
всего человечества.
«Просека» не затмила «Братскую ГЭС». Но поэма не осталась без читательского внимания. Поэма в исполнении автора вышла на пластинке. Разумеется, это был виниловый диск-гигант. Поэт ещё не раз возвращался на БАМ, постоянно бывал в Иркутской области, на своей родине. Остались там и его стихи.
Давненько у нас не появлялись такие поэмы. И уж точно давненько они не получали широкий резонанс. Когда-то «Просеку» называли неудачей Евтушенко. Казалось, что прыткий поэт со своей героикой труда «ломится в открытую дверь» – ведь и без него о БАМе ежедневно рапортовали по радио. Эстеты ждали от поэзии других мелодий. А сейчас нам не хватает того мужества, тех зарисовок обыденной и в то же время яркой жизни, того пафоса, перемешанного с сарказмом, но всё-таки ещё не убитого безверием. Не хватает энергии Евтушенко. И не хватает того всеобщего (и государственного, и человеческого!) внимания к чрезвычайным стройкам, которое никого не удивляло в 1970-е годы.
