Когда распадался Советский Союз, первые декреты вышедших из него республик были о языках. Мы этап очищения и сбережения русского проболтали. До сих пор политики, с одной стороны, «обогащают» нас иностранщиной, документально закрепляя заимствования, с другой – борются за очищение от них же. Удалить многие англицизмы, тем более вошедшие в госдокументы, уже не удастся.

Будучи по базовому образованию историко-филологом, а по профессии педагогом, я всю сознательную жизнь работала с языком, в частности языком характера. Тридцать лет назад задела за живое публикация статфакта в одной из центральных газет. Будто у нас таких слов только 2 тысячи, а в английском – 17 тысяч, в немецком – 4 тысячи. Ну как тут не взбунтоваться? Вплотную занялась сбором слов, фиксирующих свойства, состояния, качество человека и черты его характера. На сегодня собрано более двенадцати с половиной тысяч таких слов-характеристик.

Увы, каждое третье слово из двенадцати с половиной тысяч либо прямо иностранное, либо с сильным иностранным присутствием. Около половины всех иностранных слов оказалось с пониженной экспрессией, с негативными смыслами. При этом каждое второе иностранное имеет прямой русский эквивалент и объясняется через него. Казнокрадов и взяточников стали называть коррупционерами, убийц – киллерами, терпеливых и смиренных – толерантными. Положительные слова-характеристики просто вышли из активного пользования. Поищите в публичных текстах и речах благородный, любезный, одухотворённый, народолюбивый…

Значит ли это, что с новыми для нас словами «пришли» и сами свойства или что мы вдруг открыли раньше незамечаемое? Вовсе нет. Возьмите шопоголика – слово иностранное, а качество в нас и было, и есть. Накупчивый. В какой бы сегмент человеческого характера мы ни заглянули, всюду найдём немало иностранных слов. Возьмём идеологию и мировоззрение: атеисты, глобалисты, нацисты, тоталитаристы. Умственная характеристика тоже переполнена: грамотный, догматик, графоман, схоласт. В трудовой деятельности – перфекционисты и фрилансеры. В половых отношениях – сексапильные да бойфренды. Примерно половина характеристик, порождённых именами конкретных личностей и литературных героев, в нашем лексиконе оттуда. На библейских образах – фомы неверящие, евины внучки, иуды; из истории – наполеоны, пирровы победители; из науки – гегельянцы, дарвинисты, мальтузианцы; из художественной литературы – робинзоны, донкихоты, донжуаны; из киноперсонажей – тарзаны, фантомасы. Множество иностранных неологизмов дал приход цифровой техники: сетевики, сельфиманы, пранкеры. Правда, немало сложносоставных слов включают и наше присутствие: кибер-воин, айпадоблудец, инстамама.

Причины вестернизации нашего языка и, как следствие, сознания очевидны. Мы всё время «догоняем» Запад, на него равняемся, с ним себя сравниваем. Вся передовая техника и технологии в основном идут оттуда. Что это, если не технико-технологическое отставание? На примере прихода компьютера и интернета видно, как эта техника не только внесла в наш язык профессионально-производственные термины, но и породила новые слова-характеристики самого человека. И с этим придётся мириться как с данностью.

Другой, не менее важной причиной стала слабость собственной науки и учёных, их несмелость даже в сохранении своих слов и более точных терминов. На примере личностных характеристик это хорошо видно. Слова-характеристики моральный и аморальный появились в нашей речи в ХVIII веке как французские. Но у нас же были до этого свои – маральный и измаранный, да и нравственный и безнравственный тоже. И все они означали чистоту души и тела, добрые нравы или их разрушение. Но их заменили, хотя всё дело было лишь в беглых гласных О и А. Тема характера человека – одна из наименее разработанных в учебниках и методической литературе, гуляет один и тот же перечень свойств с опорой на иностранных авторов и идеи, выработанные на совсем ином человеческом материале.

С одной стороны, все ратуют за традиции и учёт национальных особенностей, с другой – смотрят на Запад как на спасителя. Вот ухватились за характеристику креативный, забыв о творческом человеке, и что получили на выходе? Выдумщиков по форме, а не по смыслам и содержанию.

Хотелось бы также остановиться на таком явлении, как лингвистическая национализация или славянизация языка. История даёт немало примеров, когда инослово, попадая в нашу речь, меняет или усекает свои изначальные смыслы. Возьмём такую характеристику, как пиарщик. Его прямое значение нейтрально, связано с работой по формированию правильного представления о том или ином объекте. Но на практике люди столкнулись с корыстием тех, кто пиарит, и это слово получило негативную экспрессию, что затем было перенесено на человека как субъекта и объекта пиара: распиаренный, чёрный пиарщик, самопиарщик. Попробуйте раскрыть понятия подросток и тинейджер. На первый взгляд это эквиваленты. А вот студенты считают, что тинейджеры – это современные подростки, отличающиеся жёсткостью и своеволием, непохожие на живших до них детей других эпох.

То же произошло с греческими словами-характеристиками демократ и патриот, на этот раз с помощью славяно-русского уточнения. Мы научились различать демократов записных, кухонных, лже- и прочих, патриотов – майданных, безродных, горе-, диванных, замшелых, записных и прочих… Есть и панельные девочки, гламурное быдло, девиантные избиратели. Так что о «помеси французского с нижегородским» впору говорить как о позитивном явлении. Некоторые иностранные префиксоиды в нашем исполнении получают самостоятельное и значение, и смысл. Вот хотя бы супер, которое ни к какому слову и приставлять не надо. То же мы видим и с суффиксами. Все эти -измы, -исты пришли оттуда и дали нам авантюристов, авангардистов, пропагандистов, марксистов и материалистов.

Мне кажется, именно в официально принятой теории и истории русского зародился миф о нашей языковой неполноценности. Многие, наверное, заметили, что всё чаще стал употребляться термин «славяно-русский язык» как ближайшая основа современного русского. Есть в науке и термин «праязык». На основе первого мы делим слова на свои и чужие, но забываем о втором – праязыке. Может, из-за точки отсчёта столько разногласий по поводу происхождения многих слов? Так, в словарях прописано, что слово «воля», например, славяно-русское. Отсюда и масса человеческих характеристик – волевой, извольный, слабовольный. А как быть с такими характеристиками, как волюнтарист, волонтёр, эволюционист? Почему они отнесены к иностранным, французскому и латинскому, если корни и по написанию, и по смыслу схожи с нашей «волей»? Почему будирующий – французское, а будоражливый – русское; харизматичный – греческое, а харя – русское; маниакальный – французское, а заманчивый и маниловщина – русские? Это не только корневые омонимы, здесь и смыслы едины.

Множество так называемых иностранных слов имеют равные с русскими корни, от одного корня произошли и по смыслам сходятся, тогда отчего же их считать иностранными? Многие иностранные приставки к русским словам тоже очень похожи на наши и даже по смыслу равны им. Разве приставка про иностранная? Пророссийский, проукраинский, промашливый, пройдоха? Это же русские корни и русские приставки. Специалисты утверждают, что русский язык близок к праязыку не менее некоторых других. Может, мы неверно делим слова на свои и чужие, щедро отдавая свои и обедняя себя?

Ни в коем случае не являюсь противником изучения иностранных языков, тем более ныне социально значимого английского. Я за родной язык ратую, против несправедливого его положения в своём же обществе, против непродуманных и случайных, коробящих его инофонных включений. Против нелепостей, когда уборкой придомовой территории руководит «менеджер по двору». Или вот, например, в интернете всё больше материала о начале исхода людей из больших городов в сельские местности, в лесную глухомань. Не успело это явление появиться, как тут же его обозначили иностранным словом – ретритизм, а людей – ретритистами. Почему не поискали в своём языке, ведь синонимов немало: отшельники, селяне, подвижники, скитники, затворники.

Фонетический подход, захвативший уже и начальную школу, для большинства детей усложняет процесс формирования грамотности и в целом языковой личности. Убеждена, более эффективным был бы этимологический подход, на нём можно было бы построить нечто наподобие занимательной ментальной грамматики, ментальной лексикологии и заново учить чувственному пониманию языка и словосложению. Лингвистическая национализация неизбежна. Она должна коснуться и грамматики, и фонетики, и этимологии, и истории. Язык – это ведь и есть жизнь наша с вами в её пространственно-временном измерении. Утратив вкус к своему языку, мы утратим понимание нашей культуры в любых её жанрах и видах.

Валентина Безрукова,
доктор пед. наук, профессор, Ульяновская обл.