В Госдуму президент внёс поправки в закон об образовании. Речь в том числе о том, что воспитание должно быть направлено на формирование у учащихся «чувства патриотизма и гражданственности, уважения к памяти защитников Отечества».
Здесь не скажешь: «Лучше поздно…» – ибо «слишком поздно»!.. Оболганы Зоя Космодемьянская, 28 панфиловцев, блокадный Ленинград, который якобы «надо было сдать», оболганы военачальники, советские солдаты, названные оккупантами, оболгана Победа, «Бессмертный полк»… «Воспитанием» патриотизма у нас годами безнаказанно занимаются телевизионные персонажи – двунадесять языков, смачно грызущие и унижающие страну на глазах у целого мира, изумлённого нашей придурковато-блаженной толерантностью! Выбиты и переформатированы мозги нескольких поколений, выросших начиная с подлых «святых» 90-х.
Но, оказывается, этого мало. Ещё в 2005-м находились люди, огорчавшиеся, что войну ни перестройка, ни 1991 год вообще не тронули. «Этот миф гораздо более устойчив, чем советская власть», – говорили они. Что же мешало этим господам? Мешала (и всегда будет мешать!) сакральность Великой Отечественной. Все так называемые демифологизаторы, потирающие руки в предвкушении развенчания Великой Победы, спотыкаются, как чёрт о ладан, об эту самую сакральность Победы. В подспорье на разрушение «мифа» во второй половине ХХ века были брошены «историки» (не советские, впрочем), но даже попытки, например, Виктора Суворова и других авторов переписать геополитическую конструкцию войны (курсив мой. – Г.К.) парадоксальным образом только поддержали мифологическую картину.
Увы, есть люди, готовые цинично переписывать «геополитическую конструкцию» Великой Отечественной. Они бы, наверное, переписали и «парадно-лживые» страшные повести К. Воробьёва, В. Кондратьева, Е. Носова… «Парадно-лживыми» назвали бы стихи и воспоминания поэта и художника Юрия Куликова, писавшего о войне: «И жуткие же были картины – ну как их в живописи изобразить? Почему стихи начал писать? Чтобы освободиться. Мучаешься, а стихи напишешь – вроде освободился, и легче… А вот как-то видел я… в Пруссии ли, в Польше, не помню, – сбитый лётчик лежит. Выбросился, видать, а в воздухе его расстреляли… Упал – и страшно это было, и до того… картинно! В Польше же на всех дорогах, на перекрёстках стоят статуи Девы Марии. Упал этот лётчик, а парашют зацепился за такую Мадонну – и вот так он и лежал. Какие вещи ведь запоминаются… Землянка развороченная – обстрел был, видно, прямое попадание. Лежит солдáтешка – Господи! Колхозник, видать, уже пожилой, обгорелый наполовину… а из-за обмотки у него ложка алюминиевая торчит…»
И вы хотите, господа, лающие на нашу Победу, на нашу историю, чтобы мы не отвечали вам? Как пел Александр Галич: «Мы поимённо вспомним всех, кто поднял руку!»
Геннадий Красников
Юрий Куликов
(1924–2000)
В 1941 г., не окончив школу, ушёл на фронт. Участвовал в битве на Курской дуге, в боях за города Орёл, Киев, Львов, Белосток, в Восточной Пруссии. Служил в танковом десанте, в пехоте, связистом, наводчиком зенитной пушки. Был контужен на Сандомирском плацдарме. После войны стал профессиональным художником.
* * *
Отгремела передовая.
Все потери в земле зарыв,
На ходу в строю засыпая,
Батальоны вошли в прорыв.
За спиною во мраке тонет
Обороны зигзаг крутой.
Ветер жёсткий позёмку гонит
По окопам передовой,
По нейтральной земле изрытой,
Где, оглохшие от пальбы,
Промерзают, насквозь пробиты,
Обгорелых «пантер» гробы.
И дрожит сквозь метельный полог
В ледяном провале ночи
Одинокой звезды осколок
Поминальным огнём свечи.
* * *
Мне каждый вечер в запертые двери
Из тех времён несутся голоса.
Меня зовут на тот далёкий берег
Сырые белорусские леса.
Там росчерком, тревожным и багровым,
Встаёт ракеты дымная звезда.
Там переправу каждый вечер снова
Наводят, как в минувшие года.
Понтон колышется, теряя силы,
Уходит вниз под тяжестью брони,
И стелет танк по мокрому настилу
Голубоватых выхлопов огни.
И снова в воду прыгают сапёры,
Христом и богом надрывая грудь,
Чтобы пробоин рваные зазоры
Хоть на минуту ватником заткнуть.
Чтоб прошлое не разминулось с нами
На ледяных космических ветрах,
Солдаты безымянными плечами
Удерживают брёвна переправ.
Наступление
Застыли вздыбленной дугой
Разрывом сорванные траки.
Над обгорелою землёй
Чадят подорванные баки.
И в трауре летящей сажи,
В тяжёлом масляном огне
Уходят души экипажа
Через пробоины в броне.
А полк, окутываясь дымом,
В прорыв немецких рубежей
На скорости проходит мимо
С форсажным рёвом дизелей.
Для остановок нет минуты,
У наступленья свой закон:
Греметь раскатами салюта
Вдали от скорби похорон.
И, уходящих провожая,
Как веха на пути войны,
В броне безмолвно остывает
Горячий сгусток тишины.
* * *
В шубейке, обгорелой и короткой,
Не пропуская никого, подряд,
Старуха раздавала по щепотке
Оставшийся от мужа самосад.
Как будто пепел от беды и горя
Нам сыпала в ладони, на траву,
Всё, что осталось от её подворья,
От старика, лежащего во рву.
И, прикурив от тлеющего сруба,
Пехотный взвод в молчании своём
Смолил цигарки, обжигая губы,
Угрюмо ждал команды на подъём.
* * *
Не назовут вторым Бородино
Вот эту пядь простреленной земли.
Их на войне немало рождено,
Попробуй-ка по ним определи,
Где больше снег и грязь перемесили
И где труднее было умирать.
Не успевала каждый бой Россия
Отдельно, поимённо называть.
И вехи на пути её крутом
Отмечены фанерой обелисков
До поля главного, которое потом
Она сраженьем назвала Берлинским.
И общей славой, заревом ракет
По-равному, по чести наделила
И Курск,
и Брест,
и незаметный след
Солдатской провалившейся могилы.
* * *
Как много на душе осталось,
Бессонницей ночей грозя,
От той войны, и я устало
Несу, а позабыть нельзя.
Перемешались дни и страны,
Орёл в дыму, Берлин в огне.
Одно лишь только постоянно
Царапает по сердцу мне,
Неотвратимостью удара,
Напоминая, бьёт в висок –
Июльская жара плацдарма
И окровавленный песок.
Как в мираже мелькали лица,
И я увидел на бегу
Застреленного пехотинца
На раскалённом берегу.
Какой-то памятной кассетой
В меня, как пуля, без труда
Мгновенное виденье это
Вошло на долгие года.
Мне видится солёный иней
Его спины, а на ноге –
Светил овальный алюминий
Ненужной ложки в сапоге.
Тогда не знал, что ненароком
Я увидал со стороны
То, что увидится немногим
Вот так, в упор, – лицо войны.
Тишина
От громовых раскатов обезумев,
Оглохший и раздавленный в огне,
Берлин капитулирует угрюмо
Шеренгами фамильных простыней.
Светлеет небо на рассвете мглистом,
И каплями холодной синевы
Дрожит роса на касках фольксштурмистов,
Обнявших мокрый камень мостовых.
А по асфальту шагом осторожным,
Ещё не веря в мирную весну,
Идёт патруль, стараясь не тревожить
Родившуюся в мире тишину.
* * *
Всё позабылось: скорость дорожная
И фронтовые рваные сны,
На автострадах гудрон, искорёженный
Осатанелым дыханьем войны.
Гаснут ракетами годы летящие,
Только дымок на каждой меже.
Не растерять бы своё, настоящее
Где-то на скорости, на вираже.
Не растерять бы рождённое в муках
Братство, подаренное войной,
Мужество совести, твёрдые руки –
Не обойти бы их стороной.
* * *
За вереницею ушедших лет
Забыто многое – и голоса, и лица,
И коммутаторов армейских нет,
И в прошлое не дозвониться.
Фронтовиков опустошился строй,
И в штабелях, покорно и устало,
Со спущенной пружиной боевой
Оружие молчит по арсеналам.
Мы тяжелы сегодня на подъём,
Собраться вместе за столом непросто,
Но каждый год на празднике своём
Объединяемся единым тостом –
За то начало долгой тишины,
За ту неповторимую минуту,
Когда в окопах чёрный мрак войны
Сгорел в огне победного салюта.
* * *
Скупа Земля на лавры и бессмертье,
Но знаю я, что на века вперёд
Она в своей истории отметит
Неповторимый сорок пятый год.
С его весной, победой просветлённой,
И с позабытой лёгкостью в плечах,
Когда с войны обратно эшелоны
Везли солдат, по рельсам грохоча.
Сквозь тишину осиновых опушек
По всей стране неудержимый гром.
Под свист и пляс
прострелянных теплушек,
Под плач гармошек и трофейный ром.
Те эшелоны в тупики не встали,
Набравши ход, по-прежнему идут
По узловым, центральным магистралям,
Как в сорок пятом памятном году.