Выставка к столетию Юрия Левитанского «Человек иронический» своим названием обязана одному из стихотворений поэта. Обосновалась она в довольно неожиданном месте – в Музее архитектуры им. Щусева. Можно прийти в недоумение – почему именно там? Что общего у поэта и архитектуры? Да ещё и пространство для экспозиции выбрано «вневременное» – так называемый флигель «Руина»: из-под старой, даже старинной штукатурки проступает ещё более старый красный кирпич, резонируют арочные своды, чугунные лестницы вдруг обрываются деревянными. Может быть, именно в таком месте поэзия и чувствует себя свободной?
На вопрос, почему именно здесь, у директора музея Елизаветы Лихачёвой есть простой и ясный ответ: «Для меня архитектура – это жизнь. Мы живём в архитектуре, и большая часть того, что с нами происходит, происходит именно в архитектурной среде. Так что в нашем музее без натяжки будут смотреться любые проекты. А если серьёзно, то выставка, посвящённая Левитанскому, – возможность поговорить на тему, которая меня очень волнует, – кто мы. Никто пока не может этого внятно сформулировать, а это один из способов найти ответ».
Уточним – музей архитектуры в данном случае только площадка. Идея выставки принадлежит семье поэта, концепцию разрабатывали куратор Анна Наринская и выступивший в качестве креативного продюсера нынешний художественный руководитель «Гоголь-центра» Алексей Агранович. А посему не исключено, что многие из горячих поклонников Левитанского увидят совсем не то, чего ожидали. Нет, о легендарной и оскароносной «Москве», которая «слезам не верит», конечно, не забыли. Допотопный «Электрон» (а может, и «Рубин») добросовестно крутит знаменитую сцену с «Диалогом у новогодней ёлки». Вот только стоит он в странной выгородке, оклеенной и устланной старыми советскими газетами, и этот нарочитый «ремонтный неуют» сводит на нет атмосферу одного из самых проникновенных эпизодов картины Владимира Меньшова. Случайность? Не думаю.
На стене напротив – яркий «коллаж»: Эрнст Неизвестный, Дмитрий Краснопевцев, Олег Целков, Борис Мессерер. Работы предоставлены частными коллекционерами, наследниками художников, Третьяковкой, архитектурным музеем. Вся стена – наиболее яркие представители неофициального советского искусства той эпохи. А вот официальное не представлено вовсе. А, собственно, почему? Тот же Мессерер вовсе не был опальным художником, наоборот – замечательный сценограф в 60–70-е напряжённо и плодотворно трудился в Большом и во МХАТе, в «Современнике» и в Театре сатиры. В том ведь и заключается парадокс советского искусства, что как признанную, так и непризнанную его составляющую творили одни и те же люди. Относится это не только к художникам, и Юрий Левитанский в этом отношении исключения не представляет. В одном из углов воспроизведён кабинет поэта (личные вещи Юрия Давидовича впервые покинули родные пенаты), в котором рождались и переводы поэтов, не слишком жалуемых официальной советской печатью, и стихи, печатавшиеся в сборниках, выходивших гигантскими тиражами, и песни, мгновенно уходившие в народ.
«Судьба его складывалась непросто, – писал о поэте его друг, журналист и писатель Геннадий Евграфов, – он недоучился в ИФЛИ, третьекурсником ушёл на фронт, воевал, писал не похожие ни на кого стихи. Известность пришла к нему позже, чем хотелось, – после книги «Кинематограф» (1970). Он говорил, что стихи лично у него не существуют как нечто отдельное, а только как книги. Книги писались и складывались долго, но зато каждая становилась событием. Он не был ни бунтарём, ни диссидентом – поэзия и диссидентство разные вещи». Видимо, не для всех.
Акцент экспозиции ощутимо сдвинут. Что ж, каждый выбирает по себе... В зависимости от личного отношения к стране под названием СССР. Искать золотую середину трудно всегда, в данном случае особенно, потому и желающих немного. Сделать выставку, посвящённую поэту, – задача головоломной сложности, поскольку предполагает поиск материального образа, адекватного образу поэтическому. Романтическая «веранда» с цветными стёклами из Юриного детства тихонько позванивает в такт его строкам. А стенд с фотографией города, где прошла большая часть этого детства, и пространными пояснениями, почему дореволюционную Юзовку переименовали в Сталино, поэтического резонанса почему-то не производит.
Как и огромный экран, на котором в бесконечном хороводе меняют друг друга актёры, читающие его стихи. Это беззвучное шевеление губ вызывает ассоциацию разве что с рыбками в аквариуме. Да, можно надеть наушники и услышать, что они такое читают. Но к «говорящей голове» размером в полстены поневоле приближаешься с инстинктивной опаской. И ловишь себя на желании читать его стихи самому. Мысленно. Про себя. В качестве самого надёжного противоядия от сгущающегося вокруг тебя наваждения. И единственного «противоядия» от этого наваждения, кабала и опала которого, хочется верить, недолговечны. Левитанского лучше носить в душе, где-то в самом потаённом уголке, недоступном для посторонних и равнодушных.
– С настоящим искусством всегда так, – резюмирует Елизавета Лихачёва. – Соберёшься делать выставку, скажем, Константина Мельникова, которого уже полвека на свете нет, – и понимаешь, что он актуальнее, чем все современные художники, вместе взятые. Это свойственно подлинному искусству. С неподлинным это не работает. Со всех сторон раздаются сетования: люди стали меньше читать. На самом деле читать стали больше, но, увы, для многих это совсем не книги. Поэзия не является источником сведений. Поэт пишет не потому, что хочет кому-то что-то рассказать. Оттого поэзия самый трудный вид литературы – чтобы её понять, требуется больше усилий, чем, скажем, для прозы. А людей, любящих и умеющих думать, становится всё меньше. Эта выставка заставляет вспомнить о том, как много хороших книг существует на свете. И если она заставит кого-то задуматься и достать с полки книжку, пусть и не Левитанского, мы свою задачу выполнили.
Виктория Рогозинская