Я пью из чашки твоего имени.

Зачем она была куплена – даже тогда уже было непонятно. Дурной тон, глупый жест, но она была куплена в самом начале романа, и, кстати, из этой чашки никто не пил.

Но разбились, грохнулись за последние два года все нормальные чашки, осталось только две, вот и эта пошла в дело.

Почему-то это очень смешно. Никого уже из прежних людей в жизни нет, а чашка с именем есть.

Вот так и нас не станет, а наши чашки-стихи с нашим именем, одна-две, где-нибудь заваляются, в углу кухонной полки, кому-нибудь да пригодятся.

Один поэт сказал в старости: «Почти тысячу раз я чувствовал себя счастливым – когда мне случалось написать стихотворение. Без всякой причины неожиданно расстроишься, затоскуешь, отключишься от всего окружающего, и вот уже ты слышишь (не ушами!) какие-то слова, словосочетания, а они складываются в дольники, в ямбы, верлибр. Стихи – моя жизнь».

Это не значит, что стишок должен быть радостный (добавим мы уже от себя, прихлёбывая не из своей чашки). Он может быть страшным. Но такова уж сама природа стиха. Ты пишешь его, проламываешь какую-то дыру в пространстве или, наоборот, зашиваешь какую-то прореху и чувствуешь счастье.

А в чашке-стишке может быть всё что угодно: и мёртвая, и живая вода. Ты этого не бойся. Живая и мёртвая вода всегда рядом.

Моя подруга написала мне недавно: «В стихах всегда переливаются мёртвая и живая вода. Неожиданно вспомнила про одну из латиноамериканских культовых историй. В любой культуре через главенствующую религию проступает первоначальная. В той же Мексике, где вы не так давно были, через привнесённый католицизм прорастают древние индейские верования».

Надо признать, это смешение приобретает странные формы. Мёртвая вода древних преданий ацтеков и майя перемешается со светлой водой католичества – и в итоге вырастет цветок-деревянный-божок в ярком платье: Санта Муэрте. В сущности, Санта Муэрте – это нарядная наша Баба-яга, скелет в цветах и шкафу, тётенька-смерть, Белая Девочка.

Но её не надо бояться. Она не накажет тебя и не станет с тобой торговаться. Даст всё, что попросишь.

А ещё для неё очень важны цвета и цветы. Лиловый у неё для магии, белый – для исцеления, золото – для денег, красный – для любви.

И, кстати, её часто рисуют на тех же сувенирных чашках. («Напиться из чашки смерти» – это даже круче, чем напиться из чашки твоего имени.)

...Я пью из твоей чашки, я пью из чашки чужого стихотворения. Даже у любимого поэта я не прочту всех стихов. На какой-то странице обязательно останется одно непрочитанное, затерянное стихотворение. Не будем об этом жалеть.

Сам Ян Сатуновский (а это именно он сказал о сцепке текста и счастья) сказал: «...всё-таки есть у меня штук 100 неплохих стишков».

То есть 900, получается, забраковал.

Но они полетели, выброшенные, забракованные, в уготованную им самим автором бездну, небесную помойку и всё равно кружатся, вспархивают, попискивают, курлычат, кричат – счастливые, страшные, грустные, любовные, одинокие, покалеченные, но живые.

Наш Бог сохраняет не всё, как кто-то придумал. Но иногда он сохраняет стишок.

Попроси его сохранить один твой – как знать, может быть, он решит какой.