О тайнах пушкинской сказки
В пушкинских сказках, которые поэт писал не столько для детей, сколько для взрослых, рассыпано множество жемчужин, отыскание которых доставляет истинное удовольствие.
Среди загадок пушкинского сказочного творчества обращает на себя внимание маленькая, но существенная деталь; петушиный крик в «Сказке о Золотом петушке». Мы привыкли, что наши петухи возвещают о наступлении утра криком «Ку-ка-ре-ку!». Но в сказке петух поёт явно не по-нашему:
«Петушок с высокой спицы
Стал стеречь его границы.
Чуть опасность где видна,
Верный сторож как со сна
Шевельнётся, встрепенётся
И кричит: «Кири-ку-ку.
Царствуй, лёжа на боку!»
Пушкинисты определили, что в этой сказке поэт развивает мотивы русской народной сказки «Петух и жерновцы». Кроме того, Пушкин обращался к «Сказкам Альгамбры» Вашингтона Ирвинга. В «Легенде об арабском звездочёте» рассказывается о мавританском правителе, которому подарили золотого петушка и живые шахматы; петушок предупреждал о приближении вражеских войск, а с помощью шахмат халиф расправлялся с любым неприятелем, не слезая с лежанки. Эти шахматы, между прочим, потом использовал М. Булгаков в романе «Мастер и Маргарита».
В библиотеке поэта был двухтомник В. Ирвинга, изданный на французском языке в Париже, и логично предположить, что столь непривычная для русского уха форма петушиного крика восходит к французской транскрипции. Однако во французском тексте «Легенды…», который приводится в статье А.А. Ахматовой «Последняя сказка Пушкина», используются только описательные обороты вроде «петух принимался кричать». К сожалению, даже председатель Пушкинской комиссии В. Непомнящий, специально исследовавший вопрос о «вещей птице» в пушкинской сказке, не обратил внимания на «национальность» золотого петушка.
Мы выяснили, что ни французские, ни английские, ни немецкие, как, впрочем, русские и украинские петухи, не возвещают приход солнца криком «кири-ку-ку». Первое, что приходит на ум – Пушкин «изобрёл» необычную форму петушиного крика ради поэтического эффекта. Действительно, в строке «И кричит: «Кири-ку-ку» благодаря ассонансу и аллитерации мы наблюдаем мощный эвфонический эффект, который уже сам по себе оправдывает новацию. Есть основания считать, что этим дело не исчерпывается. Для этого придётся обратиться к папочке с листами, на которые поэт записывал для памяти всевозможные курьёзные истории, анекдоты, случаи с историческими деятелями прошлого. Пушкин назвал ее «Тавlе tаlк» – «Застольные рассказы», или «Застольные беседы».
В «Застольных беседах» встречается текст, содержащий точно такую же формулу петушиного пения: «кири-ку-ку». Это исторический анекдот о светлейшем князе Г. Потёмкине: «Князь Потёмкин во время очаковского похода влюблён был в графиню ***. Добившись свидания и находясь с ней наедине в своей ставке, он вдруг дернул за звонок, и пушки кругом всего лагеря загремели. Муж графини ***, человек острый и безнравственный, узнав о причине пальбы, сказал, пожав плечами: «Экое кири-ку-ку!».
«Петушиный» подвиг любвеобильного светлейшего князя и его победное «кири-ку-ку» (пушечная пальба) как нельзя лучше перекликаются с пушкинской иронической фразой «Царствуй, лёжа на боку», которой в сказке охарактеризован престарелый сластолюбец, царь Дадон. Фраза эта, кстати, была «вымарана» из текста сказки цензором Никитенко. Ради утех с шамаханской царицей царь забыл и о пропавших сыновьях, и о своей державе. По мнению Анны Ахматовой, за фигурой Дадона кроются «намёки памфлетного характера» на венценосных недоброжелателей поэта – Александра I и Николая I. Известно, что Николай Павлович «приударял» за женой поэта Н. Гончаровой.
Современники Пушкина дружно отмечали пристрастие поэта к историческому анекдоту, под которым в те времена подразумевали краткий остроумный рассказ, характеризующий лицо историческое и сообщающий об эпизоде невымышленном, основанном на преданиях или исторических документах. «Его голова была наполнена характеристическими анекдотами всех знаменитых лиц последнего столетия», – свидетельствовал Н.М. Смирнов. «Два дня тому назад мы провели очаровательный вечер. Пушкин рассказывал анекдоты...», – сообщал А. Тургенев о событии, имевшем место незадолго до гибели поэта в 1837 году.
Мы уже упоминали, что Пушкин записывал анекдоты и складывал в папочку, которой дал название «Тавlе tаlк». Творческое сознание Пушкина обладало уникальным свойством актуализации исторического предания или факта: они легко соединялись с сиюминутной ситуацией (бытовой или творческой), вскрывая её иронический или сатирический подтекст. В качестве примера можно привести случай на обеде у Смирдина, описанный в «Рассказах о Пушкине» Н.Н. Терпигорева: «Писатель Семёнов за обедом сидел между Гречем и Булгариным, а Пушкин визави с ним; к концу обеда П., обратясь к Семёнову, сказал довольно громко: "Ты, Семёнов, сегодня, точно Христос на Голгофе"... Греч зааплодировал, а все мы расхохотались». Чтобы постичь глубину иронии и остроумия Пушкина, надобно припомнить, что на Голгофе Христос висел между двумя разбойниками, а Булгарин и Греч в литературном сообществе имели репутацию христопродавцев.
Использование анекдота в тексте «простонародной» сказки, безусловно, углубляло и усиливало её сатирический подтекст. Куртуазные подвиги августейших и светлейших особ (а предания века минувшего были переполнены ими) прекрасно накладывались на образ дряхлого, но сладострастного царя Дадона, который ради старческих утех на «парчовой кровати» забывает и о смерти детей, и о своём царском слове. Анекдотическая ситуация порождает аллюзии, благодаря которым «семантическая двуплановость» становится родовым признаком пушкинской прозы и поэзии. Проще говоря, нам представляется, как из-за каждого пушкинского слова выглядывает ироничный, насмешливый чертёнок и показывает читателю язык. «Что за прелесть эти сказки!» – писал поэт о народном творчестве. То же самое можно сказать и о творениях самого Пушкина.