Два поэта на одной полосе. Олег Хлебников – имя знакомое. Автор многих поэтических книг и бесчисленных публикаций в «Новой газете». Павел Проскуряков – нотариус из Екатеринбурга – практически не известен столичной публике. Что между ними общего? Что их связывает?
Мне кажется, поэтическая общность, братство вопреки «надменной улыбке», которой, по мнению Блока, поэты встречают друг друга, а на самом деле просто защищаются от мира, коренится не в стихотворном строе и складе, а в отношении к этому так часто глухому к поэзии миру. И к тому, что над миром и человеком, без ощущения чего русского поэта просто нет и не может быть. Оба поэта постоянно, даже привычно думают о Вечности, барьером к растворению в которой стоит перед человеком смерть. Оба относятся к этому невесёлому и загадочному препятствию основательно и иронически одновременно. Разница только в градусе пафоса. Олег Хлебников этот градус постоянно снижает, следуя за Ходасевичем, Межировым и Слуцким. Павел Проскуряков в чувстве конечности бытия ближе к фольклору. У него удивительно естественное поэтическое дыхание.
Но стихи обоих вовсе не безнадёжно скорбны или непроходимо пессимистичны. Они проникнуты любовью и иронией. Любовь побеждает всё, а ирония, когда она не разрушительна, помогает трезво относиться к себе.
Марина КУДИМОВА
Олег ХЛЕБНИКОВ
* * *
…нас тьмы и тьмы и тьмы.
Блок
Эти наши ковры на стенке,
эти наши песни о Стеньке,
как бросает за борт княжну,
быт убогий – да! – украшали,
да ненашим нам угрожали,
обещали опять войну.
Между Западом и Востоком,
в азиатском сюжете жестоком,
в европейском циничном… Мы
вряд ли были в чём виноваты.
Но стояли хрущобы, хаты
на схождении тьмы и тьмы.
У Киевского вокзала
Розы купить и в Брянск умотать
просят меня, предлагая
задёшево… Но остаюся опять
с тобою, Москва дорогая.
Без роз и без Брянска. Зато посреди
тех, кто за них радеет, –
таджиков, киргизов… И той, прости…
Господи, что владеет
киргизами, розами, Брянском и…
В общем, неинтересно.
Но от метро до бомжовой скамьи
буду держать это место –
лоха, очкарика с бородой,
нюхающего исправно
розы, взбодрённые мёртвой водой
из туалетного крана.
Come back
Друзья мои! Прекрасен был Союз!
Ну, этот наш – советских соцреспублик.
Там иногда выбрасывали бублик,
и дырка хороша была на вкус.
Нам не по-детски с братством повезло.
Глушили рыбу, Би-би-си и водку.
Курили «Приму». Даже примы. Вóт как
сталь закалялась всем смертям назло.
И вроде как никто не погибал –
ни в авиа-, ни в автокатастрофах.
Ну, разве – космонавт, который в стропах
запутался, пока рапортовал…
* * *
А. Ходыкину
До сих пор играю в футбол
с живыми друзьями.
Темп высокий для нас тяжёл,
но опять забиваем гол
и – пропускаем сами.
Ведь играем мы с другом друг –
свои против наших.
Попадая в столь узкий круг,
размыкающийся вдруг,
не ищи проигравших.
* * *
Ставши стариком, сидеть на пляже
лучше, чем в высоком кресле – даже
мягком и удобном: на тебе
псевдокапитанская фуражка,
выцветшие шорты и тельняшка,
взгляд – в дали, окурок – на губе.
И хотя стагнируют суставы,
и мозги ворочаться устали
с боку на бок – ночи напролёт,
но сейчас на солнышке у моря
восседаешь и не знаешь горя,
если память сердце не кольнёт.
Сам себе ты капитан и штурман
и судёнышко в потоке бурном
времени, пускай его и нет –
у тебя-то уж, по крайней мере.
Но воздастся каждому по вере –
верил в море и небесный свет.
И они не подведут, уверен,
вспенят волны завтрашний рассвет.
Ответ на письмо старого друга
Захотел бессмертия? Валяй!
Запиши, как беккерский рояль
гладил и насиловал до дрожи.
Как сбегал из дома, запиши
на носитель – более души
прочный и на страшное похожий.
Что когда сказал и не сказал.
Как за далью ездил на вокзал.
В шахматы играл всегда ничейно.
Был рационален, но при том
и умён... Отца и мать потом
схоронил спокойно и печально.
Всё на этот жёсткий съёмный диск
запиши, а после удивись,
что души там нет – не записалась.
Вроде малость,
два-три чувства – малость,
но тебя там нет – хоть удавись.
* * *
Не зови меня в виртуальное ваше пространство –
я и так окажусь там сразу же после смерти.
Только вот что прекрасно, ужасно,
прекрасно, странно:
не отловят её все всемирные ваши сети.
Даже Брат По Разуму, много мне возражавший,
даже Тёлка-70 – дива из Литсовета,
не поймёте вы ничего – лишь на тексты ваши
от ОХá, ХО-ХО – не будет опять ответа.
А молчание будет значить то ли согласье,
то ли полное, наглое вами пренебреженье –
уж решайте сами. Только, пожалуйста, лазьте
в эту сеть свою! Ибо жизнь – это есть движенье.
И почти неважно, твоё оно
или вдруг да от других – к тебе.
Вот бессмертье – в руке синица…
В общем, как в поколенье случайно нашёл я друга,
и с потомком-юзером тоже смогу зафрендиться.
Жили-были
1.
Наступят вот-вот холода,
друг к другу тогда не прижаться.
В тебя я люблю погружаться –
запомни меня, вода!
Запомни: вот был такой –
впрямь Добчинский, но втройне я
нагружен смертной тоской,
что мог быть красивей, стройнее,
сильнее, выносливей и...
Ну, как-то не очень вышел.
Но вздорные волны твои
любил и вздымался выше
и волн, и двух-трёх пловцов,
ветров не боящихся тоже.
Запомни вот: был таков!
И даже бывал моложе.
2.
Отпускник
Зачем снимает он на камеру
пейзаж, который мог увидеть
лишь без неё? А в Белокаменную
вернётся – посмотреть не выйдет.
Сначала всё не будет времени,
а вскоре воздуха и силы,
но и – навязчивого бремени
доказывать, что жили-были.
3.
Кто жил, оставляет след –
в цементе ли, на воде,
в эфире, которого нет,
на облачке – да везде!
А след означает одно,
что землю и ты топтал.
Играл ли в кино, в домино –
потомкам послал сигнал,
что всё-таки жил и был,
каков уж ни есть – таков,
вину виноградную пил,
прослыл средь учеников...
И это не сказка – быль.
И ей за двадцать веков.
Мои собеседники
А.В., Ю.К., Ст. Р.
Ушли мои собеседники.
Слишком уже далеко.
Не докричусь до них, бедненький,
зато дозвонюсь легко.
– Здрасте… Андрей Андреича…
И – слабый шёпот в ответ.
– Простите… Не слышу…
Неуча
простит он, но звука нет.
– Здравствуйте, Юрий Фёдорыч!..
В ответ: бу-бу-бу, му-му.
И перебьёт нас очередь
из позвонивших ему.
А Станислав Борисыч сам,
знаю, вот-вот позвонит.
Но отвечаю другим голосам:
сплошь не ко мне –
по делишкам-делам.
А он набирает, ворчит –
никак не прорвётся к нам.
* * *
Горько плачущее дитя
плачет из-за ерунды,
из-за безделицы сущей, хотя –
в предощущенье беды:
мамка и папка скоро умрут –
раньше, чем никогда.
И больше не будет таких минут,
чтоб пореветь без стыда.
* * *
У каждого где-то свои родители –
их многие где-то видели.
И ты по ночам
представляешь их тоже –
лет сорока и моложе.
Они, если и не совсем патриции,
имели свои амбиции:
пытались жить и тебя воспитать.
Да не получилось, видать, –
ни то, ни другое, ни то, ни другое…
Оставь их – в покое.
На ночном море
Мелкое море. Пляжная гать.
Пустеющий зной степей.
Буду и это потом вспоминать –
чем дальше, тем всё светлей.
Наши почти безотчётные дни
в прогалах вселенской тьмы,
где мы как будто с тобой и одни,
хотя не одни и не мы.
Буду всё чаще потом, потом
прекрасными числить их.
В прошлое мчащийся фаэтон
пусть заберёт хоть двоих.
* * *
Неприязненный взгляд
неизвестного мне человека –
от прикрытого века,
от века, который
для смеха
проверял, как легко
брата мог
отоваривать брат.
Чем я мерзок ему
или попросту неприятен?
Ну, не слишком опрятен –
от пятен вины
и заплаток
на подержанной коже...
И сам-то себя
не пойму.
То ли я это я,
то ли кто-то уже нереальный,
виртуальный
и этим нахальный,
и строгого враг бытия.
Это чувствует он.
Бытию от меня нет прибытка
(и убытка хотя),
но меня, болтуна,
недобитка,
ненавидит заранее,
ибо для счастья рождён.
* * *
Когда ты с землёю близко –
на пляже ли, на лугу –
лежишь безо всякого риска
упасть во вселенскую мгу.
Что здесь, под тобой, не знаешь,
не ведаешь, что над тобой,
и только глазами стреляешь
под купол цветной цирковой.
Там много воздушных гимнастов
и тучек смешных золотых.
А здесь под тобой, под настом
ракушек и галек литых,
травы и подзола – здесь черви
и мелкие гады. Они
не хуже чиновничьей черни
съедят и последние дни,
когда ещё будет сознанье
искать с чужеродным родство.
Нет цели в Его мирозданье,
понятной созданьям Его.
* * *
Я не умею пока умирать…
А. Саед-Шах
То заснуть не могу никак,
то от сна оторваться невмочь –
там я вижу людей и собак,
что вернулись ко мне в эту ночь.
И роса на ресницах дрожит
после ночи, продлённой чуть-чуть…
Я пока не умею не жить,
но и этому научусь.
Впервые в «ЛГ»
Летали парами синицы
Павел ПРОСКУРЯКОВ
Екатеринбург
Родился в 1957 г. в д. Ежово на юге Свердловской области. Юрист, нотариус. Автор поэтической книги «Хрустальная трава». Стихи публиковались в журнале «Урал», в коллективных сборниках.
* * *
Всё наяву и будто бы во сне.
Я ранним утром за ворота вышел
И оглянулся: ты стоишь в окне
И что-то говоришь, а я не слышу.
Наполнен дом теплом до потолка;
Лежат блины горячие на блюдце;
В окне твоя зовущая рука…
И хочется всё бросить и вернуться.
* * *
У знакомой пил я чай,
Ел вишнёвое варенье
И Ахматовой украл
Книжицу:
«Стихотворенья».
Тридцать лет прошло.
Тот грех
До сих пор мне ночью снится:
Всё бегу я через лес
И в кармане прячу
Птицу.
Чарка
На фронт мужа провожала.
Молода
ещё
была.
Попросил налить он чарку,
а она не подала.
И всю жизнь о том жалела,
вплоть до нынешних времён.
В сорок третьем,
после плена,
был убит её Семён.
До войны любил он выпить
с мужиками допьяна.
Обнесла Семёна
чаркой
растреклятая война.
* * *
Ю.К.
Почти что нагишом
по лавочкам слоняться,
слыть местным чёлкашом,
фуфайкой прикрываться.
В поленнице опять
бутылочку заныкать.
___________________
Да боль бы продышать.
Да горе перемыкать.
* * *
Таскаю лет и зим обноски.
Себе на гроб стругаю доски.
Ищу сухой клочок земли.
Коплю на смертный день рубли,
Не зная, что же делать с ним,
С остатним временем моим.
* * *
Только ёлку разберёшь –
Надо снова собирать.
Помнишь наши брюки клёш?
Видишь, носят их опять.
Бесконечным в январе
Мне казаться будет год.
За год в мамином дворе
Кто-нибудь опять умрёт.
Даже в маленькой реке
Не кончается вода –
В прогоревшем котелке
Выкипела навсегда.
* * *
Когда с тобой впервые вместе
мы в летних сумерках гуляли
по парку разносились песни
в аллеи белки выбегали
светлели у прохожих лица
в ночь сумерки не
превращались
летали парами синицы
и сосны по
двое срастались.
* * *
За окном погоды нет,
Дождь в траву стекает с крыши.
И сквозь шум дождя я слышу
Ветра сбивчивый фальцет.
Записать бы мне его,
Словно барда, на пластинку.
Для меня, для одного,
Выдувал бы он грустинку.
***
Будущая бабочка ползёт –
совершить
испуганный
полёт.
Испугает бабочку сперва
скошенная
мёртвая
трава.
И пеньки отрубленных берёз
вцепятся
надгробьями
в откос.
Вдруг за ней погонится потом
злой любитель бабочек
с кнутом.
Зима
Седая ночь стоит как старость,
как старость
с болью нутряной.
А сосны тёмными остались –
средь них берёзы сединой.
Они ещё помолодеют,
окрасят космы
по весне.
И солнце летнее зардеет,
ещё надеюсь, на блесне.
Вот клюнет,
потяну щурёнка,
и затрепещет он в волне...
Но не родить уже ребёнка
моей стареющей жене.
* * *
Если солнце заслонить –
Пальцы красным высветит.
Мы и русские цари
Гнев небесный вызвали.
Небо ртутно,
Только тронь –
Сполохи да высверки.
Спи, спи, царь-огонь,
Спи, царица-искорка.
* * *
Не до хорошего –
мой потерялся пёс,
и дом заброшен,
и двор зарос.
Тын повалился.
Через огород
дрова соседи
возят круглый год.
Кому-то кто-то
скажет между дел:
– Хозяин помер или заболел...
Тын подниму.
Сыщу дурного пса.
Полы помою
после мертвеца.
* * *
В старых папкиных ботинках
сорок пятого размера
без шнурков
в ливень я бреду по лужам,
а вода всё прибывает.
Сон таков.
Вышел по воде на взгорок,
Чувствую – потоком сносит
под обрыв.
Как могу, сопротивляюсь,
но к откосу продвигаюсь,
едва жив.
И сквозь марево и ливень
на мосточке нешироком
блазнят мне
вечно ждущие кого-то
(такова у них забота)
Бог на ослике,
Смерть – на коне.
Мастерская молодых
Публикуем работу "Двор Пилата" студента-дипломника Московского государственного академического художественного института имени В.И. Сурикова Алексея Спиренкова (мастерская Юрия Алексеевича Шишкова).
Родился он в Краснодаре, там же окончил КХУ им. Коваленко. И в 2008 году поступил в МГХАИ им. В.И. Сурикова. Во многих работах А. Спиренкова присутствуют библейские сюжеты. Молодой художник активно участвует в российских и международных выставках вместе с известными мастерами. Он победитель выставки-конкурса «Мой родной край» (Фонд Святослава Рихтера – помощь отечественному искусству–2012).