Два поэта на одной полосе. Олег Хлебников – имя знакомое. Автор многих поэтических книг и бесчисленных публикаций в «Новой газете». Павел Проскуряков – нотариус из Екатеринбурга – практически не известен столичной публике. Что между ними общего? Что их связывает?
Мне кажется, поэтическая общность, братство вопреки «надменной улыбке», которой, по мнению Блока, поэты встречают друг друга, а на самом деле просто защищаются от мира, коренится не в стихотворном строе и складе, а в отношении к этому так часто глухому к поэзии миру. И к тому, что над миром и человеком, без ощущения чего русского поэта просто нет и не может быть. Оба поэта постоянно, даже привычно думают о Вечности, барьером к растворению в которой стоит перед человеком смерть. Оба относятся к этому невесёлому и загадочному препятствию основательно и иронически одновременно. Разница только в градусе пафоса. Олег Хлебников этот градус постоянно снижает, следуя за Ходасевичем, Межировым и Слуцким. Павел Проскуряков в чувстве конечности бытия ближе к фольклору. У него удивительно естественное поэтическое дыхание.
iv>Но стихи обоих вовсе не безнадёжно скорбны или непроходимо пессимистичны. Они проникнуты любовью и иронией. Любовь побеждает всё, а ирония, когда она не разрушительна, помогает трезво относиться к себе.
Марина КУДИМОВА
Олег ХЛЕБНИКОВ
* * *
…нас тьмы и тьмы и тьмы.
Блок
Эти наши ковры на стенке,
эти наши песни о Стеньке,
как бросает за борт княжну,
быт убогий – да! – украшали,
да ненашим нам угрожали,
обещали опять войну.
Между Западом и Востоком,
в азиатском сюжете жестоком,
в европейском циничном… Мы
вряд ли были в чём виноваты.
Но стояли хрущобы, хаты
на схождении тьмы и тьмы.
У Киевского вокзала
Розы купить и в Брянск умотать
просят меня, предлагая
задёшево… Но остаюся опять
с тобою, Москва дорогая.
Без роз и без Брянска. Зато посреди
тех, кто за них радеет, –
таджиков, киргизов… И той, прости…
Господи, что владеет
киргизами, розами, Брянском и…
В общем, неинтересно.
Но от метро до бомжовой скамьи
буду держать это место –
лоха, очкарика
с бородой,
нюхающего исправно
розы, взбодрённые мёртвой водой
из туалетного крана.
Come back
Друзья мои! Прекрасен был Союз!
Ну, этот наш – советских соцреспублик.
Там иногда выбрасывали бублик,
и дырка хороша была на вкус.
Нам не по-детски с братством повезло.
Глушили рыбу, Би-би-си и водку.
Курили «Приму». Даже примы. Вóт как
сталь закалялась всем смертям назло.
И вроде как никто не погибал –
ни в авиа-, ни в автокатастрофах.
Ну, разве – космонавт, который в стропах
запутался, пока рапортовал…
* * *
А. Ходыкину
До сих пор играю в футбол
с живыми друзьями.
Темп высокий для нас тяжёл,
но опять забиваем гол
и – пропускаем сами.
Ведь играем мы с другом друг –
свои против наших.
Попадая в столь узкий круг,
размыкающийся вдруг,
не ищи проигравших.
* * *
Ставши стариком, сидеть на пляже
лучше, чем в высоком кресле – даже
мягком и удобном: на тебе
псевдокапитанская фуражка,
выцветшие шорты и тельняшка,
взгляд – в дали, окурок – на губе.
И хотя стагнируют суставы,
и мозги ворочаться устали
с боку на бок – ночи напролёт,
но сейчас на солнышке у моря
восседаешь и не знаешь горя,
если память сердце не кольнёт.
Сам себе ты капитан и штурман
и судёнышко в потоке бурном
времени, пускай его и нет –
у тебя-то уж, по крайней мере.
Но воздастся каждому по вере –
верил в море и небесный свет.
И они не подведут, уверен,
вспенят волны завтрашний рассвет.
Ответ на письмо старого друга
Захотел бессмертия? Валяй!
Запиши, как беккерский рояль
гладил и насиловал до дрожи.
Как сбегал из дома, запиши
на носитель – более души
прочный и на страшное похожий.
Что когда сказал и не сказал.
Как за далью ездил на вокзал.
В шахматы играл всегда ничейно.
Был рационален, но при том
и умён... Отца и мать потом
схоронил спокойно и печально.
Всё на этот жёсткий съёмный диск
запиши, а после удивись,
что души там нет – не записалась.
Вроде малость,
два-три чувства – малость,
но тебя там нет – хоть удавись.
* * *
Не зови меня в виртуальное ваше пространство –
я и так окажусь там сразу же после смерти.
Только вот что прекрасно, ужасно,
прекрасно, странно:
не отловят её все всемирные ваши сети.
Даже Брат По Разуму, много мне возражавший,
даже Тёлка-70 – дива из Литсовета,
не поймёте вы ничего – лишь на тексты ваши
от ОХá, ХО-ХО – не будет опять ответа.
А молчание будет значить то ли согласье,
то ли полное, наглое вами пренебреженье –
уж решайте сами. Только, пожалуйста, лазьте
в эту сеть свою! Ибо жизнь – это есть движенье.
И почти неважно, твоё оно
или вдруг да от других – к тебе.
Вот бессмертье – в руке синица…
В общем, как в поколенье случайно нашёл я друга,
и с потомком-юзером тоже смогу зафрендиться.
Жили-были
1.
Наступят вот-вот холода,
друг к другу тогда не прижаться.
В тебя я люблю погружаться –
запомни меня, вода!
Запомни: вот был такой –
впрямь Добчинский, но втройне я
нагружен смертной тоской,
что мог быть красивей, стройнее,
сильнее, выносливей и...
Ну, как-то не очень вышел.
Но вздорные волны твои
любил и вздымался выше
и волн, и двух-трёх пловцов,
ветров не боящихся тоже.
Запомни вот: был таков!
И даже бывал моложе.
2.
Отпускник
Зачем снимает он на камеру
пейзаж, который мог увидеть
лишь без неё? А в Белокаменную
вернётся – посмотреть не выйдет.
Сначала всё не будет времени,
а вскоре воздуха и силы,
но и – навязчивого бремени
доказывать, что жили-были.
3.
Кто жил, оставляет след –
в цементе ли, на воде,
в эфире, которого нет,
на облачке – да везде!
А след означает одно,
что землю и ты топтал.
Играл ли в кино, в домино –
потомкам послал сигнал,
что всё-таки жил и был,
каков уж ни есть – таков,
вину виноградную пил,
прослыл средь учеников...
И это не сказка – быль.
И ей за двадцать веков.
Мои собеседники
А.В., Ю.К., Ст. Р.
Ушли мои собеседники.
Слишком уже далеко.
Не докричусь до них, бедненький,
зато дозвонюсь легко.
– Здрасте… Андрей Андреича…
И – слабый шёпот в ответ.
– Простите… Не слышу…
Неуча
простит он, но звука нет.
– Здравствуйте, Юрий Фёдорыч!..
В ответ: бу-бу-бу, му-му.
И перебьёт нас очередь
из позвонивших ему.
А Станислав Борисыч сам,
знаю, вот-вот позвонит.
Но отвечаю другим голосам:
сплошь не ко мне –
по делишкам-делам.
А он набирает, ворчит –
никак не прорвётся к нам.
* * *
Горько плачущее дитя
плачет из-за ерунды,
из-за безделицы сущей, хотя –
в предощущенье беды:
мамка и папка скоро умрут –
раньше, чем никогда.
И больше не будет таких минут,
чтоб пореветь без стыда.
* * *
У каждого где-то свои родители –
их многие где-то видели.
И ты по ночам
представляешь их тоже –
лет сорока и моложе.
Они, если и не совсем патриции,
имели свои амбиции:
пытались жить и тебя воспитать.
Да не получилось, видать, –
ни то, ни другое, ни то, ни другое…
Оставь их – в покое.
На ночном море
Мелкое море. Пляжная гать.
Пустеющий зной степей.
Буду и это потом вспоминать –
чем дальше, тем всё светлей.
Наши почти безотчётные дни
в прогалах вселенской тьмы,
где мы как будто с тобой и одни,
хотя не одни и не мы.
Буду всё чаще потом, потом
прекрасными числить их.
В прошлое мчащийся фаэтон
пусть заберёт хоть двоих.
* * *
Неприязненный взгляд
неизвестного мне человека –
от прикрытого века,
от века, который
для смеха
проверял, как легко
брата мог
отоваривать брат.
Чем я мерзок ему
или попросту неприятен?
Ну, не слишком опрятен –
от пятен вины
и заплаток
на подержанной коже...
И сам-то себя
не пойму.
То ли я это я,
то ли кто-то уже нереальный,
виртуальный
и этим нахальный,
и строгого враг бытия.
Это чувствует он.
Бытию от меня нет прибытка
(и убытка хотя),
но меня, болтуна,
недобитка,
ненавидит заранее,
ибо для счастья рождён.
* * *
Когда ты с землёю близко –
на пляже ли, на лугу –
лежишь безо всякого риска
упасть во вселенскую мгу.
Что здесь, под тобой, не знаешь,
не ведаешь, что над тобой,
и только глазами стреляешь
под купол цветной цирковой.
Там много воздушных гимнастов
и тучек смешных золотых.
А здесь под тобой, под настом
ракушек и галек литых,
травы и подзола – здесь черви
и мелкие гады. Они
не хуже чиновничьей черни
съедят и последние дни,
когда ещё будет сознанье
искать с чужеродным родство.
Нет цели в Его мирозданье,
понятной созданьям Его.
* * *
Я не умею пока умирать…
А. Саед-Шах
То заснуть не могу никак,
то от сна оторваться невмочь –
там я вижу людей и собак,
что вернулись ко мне в эту ночь.
И роса на ресницах дрожит
после ночи, продлённой чуть-чуть…
Я пока не умею не жить,
но и этому научусь.
Впервые в «ЛГ»
Летали парами синицы
Павел ПРОСКУРЯКОВ
Екатеринбург
Родился в 1957 г. в д. Ежово на юге Свердловской области. Юрист, нотариус. Автор поэтической книги «Хрустальная трава». Стихи публиковались в журнале «Урал», в коллективных сборниках.
* * *
Всё наяву и будто бы во сне.
Я ранним утром за ворота вышел
И оглянулся: ты стоишь в окне
И что-то говоришь, а я не слышу.
Наполнен дом теплом до потолка;
Лежат блины горячие на блюдце;
В окне твоя зовущая рука…
И хочется всё бросить и вернуться.
* * *
У знакомой пил я чай,
Ел вишнёвое варенье
И Ахматовой украл
Книжицу:
«Стихотворенья».
Тридцать лет прошло.
Тот грех
До сих пор мне ночью снится:
Всё бегу я через лес
И в кармане прячу
Птицу.
Чарка
На фронт мужа провожала.
Молода
ещё
была.
Попросил налить он чарку,
а она не подала.
И всю жизнь о том жалела,
вплоть до нынешних времён.
В сорок третьем,
после плена,
был убит её Семён.
До войны любил он выпить
с мужиками допьяна.
Обнесла Семёна
чаркой
растреклятая война.
* * *
Ю.К.
Почти что нагишом
по лавочкам слоняться,
слыть местным чёлкашом,
фуфайкой прикрываться.
В поленнице опять
бутылочку заныкать.
___________________
Да боль бы продышать.
Да горе перемыкать.
* * *
Таскаю лет и зим обноски.
Себе на гроб стругаю доски.
Ищу сухой клочок земли.
Коплю на смертный день рубли,
Не зная, что же делать с ним,
С остатним временем моим.
* * *
Только ёлку разберёшь –
Надо снова собирать.
Помнишь наши брюки клёш?
Видишь, носят их опять.
Бесконечным в январе
Мне казаться будет год.
За год в мамином дворе
Кто-нибудь опять умрёт.
Даже в маленькой реке
Не кончается вода –
В прогоревшем котелке
Выкипела навсегда.
* * *
Когда с тобой впервые вместе
мы в летних сумерках гуляли
по парку разносились песни
в аллеи белки выбегали
светлели у прохожих лица
в ночь сумерки не
превращались
летали парами синицы
и сосны по
двое срастались.
* * *
За окном погоды нет,
Дождь в траву стекает с крыши.
И сквозь шум дождя я слышу
Ветра сбивчивый фальцет.
Записать бы мне его,
Словно барда, на пластинку.
Для меня, для одного,
Выдувал бы он грустинку.
***
Будущая бабочка ползёт –
совершить
испуганный
полёт.
Испугает бабочку сперва
скошенная
мёртвая
трава.
И пеньки отрубленных берёз
вцепятся
надгробьями
в откос.
Вдруг за ней погонится потом
злой любитель бабочек
с кнутом.
Зима
Седая ночь стоит как старость,
как старость
с болью нутряной.
А сосны тёмными остались –
средь них берёзы сединой.
Они ещё помолодеют,
окрасят космы
по весне.
И солнце летнее зардеет,
ещё надеюсь, на блесне.
Вот клюнет,
потяну щурёнка,
и затрепещет он в волне...
Но не родить уже ребёнка
моей стареющей жене.
* * *
Если солнце заслонить –
Пальцы красным высветит.
Мы и русские цари
Гнев небесный вызвали.
Небо ртутно,
Только тронь –
Сполохи да высверки.
Спи, спи, царь-огонь,
Спи, царица-искорка.
* * *
Не до хорошего –
мой потерялся пёс,
и дом заброшен,
и двор зарос.
Тын повалился.
Через огород
дрова соседи
возят круглый год.
Кому-то кто-то
скажет между дел:
– Хозяин помер или заболел...
Тын подниму.
Сыщу дурного пса.
Полы помою
после мертвеца.
* * *
В старых папкиных ботинках
сорок пятого размера
без шнурков
в ливень я бреду по лужам,
а вода всё прибывает.
Сон таков.
Вышел по воде на взгорок,
Чувствую – потоком сносит
под обрыв.
Как могу, сопротивляюсь,
но к откосу продвигаюсь,
едва жив.
И сквозь марево и ливень
на мосточке нешироком
блазнят мне
вечно ждущие кого-то
(такова у них забота)
Бог на ослике,
Смерть – на коне.
Мастерская молодых
Публикуем работу "Двор Пилата" студента-дипломника Московского государственного академического художественного института имени В.И. Сурикова Алексея Спиренкова (мастерская Юрия Алексеевича Шишкова).
Родился он в Краснодаре, там же окончил КХУ им. Коваленко. И в 2008 году поступил в МГХАИ им. В.И. Сурикова. Во многих работах А. Спиренкова присутствуют библейские сюжеты. Молодой художник активно участвует в российских и международных выставках вместе с известными мастерами. Он победитель выставки-конкурса «Мой родной край» (Фонд Святослава Рихтера – помощь отечественному искусству–2012).
Оценить:
Оценка: 10 - Голосов: 2
Критик и люторотоваровед А. Илизаровский-Силипоткин, член РКК АХР ДНКа, 22.01.2014
Оба хороши!
Оба хороши!
StarikF, 23.01.2014
Честное слово,не хотелось бы выглядеть брюзгой, но ирония по поводу ЧУЖОЙ смерти мне кажется, мягко говоря, неэтичной.
Честное слово,не хотелось бы выглядеть брюзгой, но ирония по поводу ЧУЖОЙ смерти мне кажется, мягко говоря, неэтичной.
StarikF, 23.01.2014
Мой комментарий относится к этим строчкам:
И вроде как никто не погибал –
ни в авиа-, ни в автокатастрофах.
Ну, разве – космонавт, который в стропах
запутался, пока рапортовал…
Мой комментарий относится к этим строчкам:
И вроде как никто не погибал –
ни в авиа-, ни в автокатастрофах.
Ну, разве – космонавт, который в стропах
запутался, пока рапортовал…
Критик, пожилой, 23.01.2014
Оба поэт хороши? Один: бу-бу-бу... Другой: тра-та-та...
Бу-бу-бу, конечно, лучше... Умнее, что-ли... А тра-та-тамами - вся наша отечественная поэзия переполнена!
Оба поэт хороши? Один: бу-бу-бу... Другой: тра-та-та...
Бу-бу-бу, конечно, лучше... Умнее, что-ли... А тра-та-тамами - вся наша отечественная поэзия переполнена!
Владислав Евгеньевич, 26.01.2014
По этим же строчкам:
И вроде как никто не погибал -
ни в авиа-, ни в автокатастрофах.
Ну, разве - космонавт, который в стропах
запутался, пока рапортовал.
По-моему, так, Олегу Хлебникову изменило чувство меры в отношении к советскому прошлому. Сегодня-то мы по горло сыты смертями и террором на экране телевизора, и, наверное, эта правда ему по душе. А по отношению к погибшим советским космонавтам Комарову, Волкову, Добровольскому и Пацаеву - это втройне постыдно!
По этим же строчкам:
И вроде как никто не погибал -
ни в авиа-, ни в автокатастрофах.
Ну, разве - космонавт, который в стропах
запутался, пока рапортовал.
По-моему, так, Олегу Хлебникову изменило чувство меры в отношении к советскому прошлому. Сегодня-то мы по горло сыты смертями и террором на экране телевизора, и, наверное, эта правда ему по душе. А по отношению к погибшим советским космонавтам Комарову, Волкову, Добровольскому и Пацаеву - это втройне постыдно!
И вроде как никто не погибал –
ни в авиа-, ни в автокатастрофах.
Ну, разве – космонавт, который в стропах
запутался, пока рапортовал…
Бу-бу-бу, конечно, лучше... Умнее, что-ли... А тра-та-тамами - вся наша отечественная поэзия переполнена!
И вроде как никто не погибал -
ни в авиа-, ни в автокатастрофах.
Ну, разве - космонавт, который в стропах
запутался, пока рапортовал.
По-моему, так, Олегу Хлебникову изменило чувство меры в отношении к советскому прошлому. Сегодня-то мы по горло сыты смертями и террором на экране телевизора, и, наверное, эта правда ему по душе. А по отношению к погибшим советским космонавтам Комарову, Волкову, Добровольскому и Пацаеву - это втройне постыдно!
Чтобы оставить комментарий вам необходимо авторизоваться