Валерий Лебединский

Родился в 1940 году в Кременчуге Полтавской области. Окончил два факультета Одесского государственного университета им. И. Мечникова: юридический (1965) и исторический (1971). Поэт, прозаик, драматург, член Союза писателей Москвы, Союза российских писателей и Союза журналистов России. Почётный член Международного союза писателей имени святых Кирилла и Мефодия (Болгария). Автор 16 книг, лауреат литературных премий. Главный редактор международного литературного альманаха «Муза».

Беженцы

Дети глубинного горя,

Беженцы новой волны,

В далях чужбинного взморья

Улицы вами полны.

Спешные сборы и ропот,

Темень полуночных шпал.

Тихий и благостный Сопот

Вас, горемычных, не ждал.

Край мой родной, Украина,

Даль невозвратных огней,

Чем обернулась чужбина,

Есть ли вам радость на ней?

Гулкий и горестный топот,

Новый сумбурный вокзал.

Вот уж оставлен и Сопот,

Тот, что роднее не стал.

Ночь безутешна и длинна,

Горек дымящийся след.

Беженцы. Боль. Украина.

Бедствие огненных лет.

Эхо

Завадовка – за Херсоном

Незаметное село.

За туманом сизым, сонным

Воздух гарью замело.

До сих пор здесь живы вдовы

С той афганской и Чечни.

Малоросский тихий говор,

Уходящий за плетни.

За Днепром кровавы сини,

Барабанных гулов медь,

Но случайно ли к России

Сердце стало тяготеть?

Чувство братства: близость Крыма,

Общерусской славы звон.

Севастополь и Нахимов,

И Каховка, и Херсон.

Дух единства – Запорожье,

Окровавленный Донбасс.

Эхо дней, глубинной дрожью

Проникающее в нас.

Прощальное

В двадцатых скончалась Иошпе,

Спустя только месяц – Стахан.

И видится легче и проще

Их долгий по жизни роман.

Сквозь козни и ненависть власти,

Сквозь горечь отверженных лет

Глядится их тихое счастье,

Горячий и трепетный след.

Грустит опустевшая зала,

Дрожит между пальцев стакан.

Ушла не простившая Алла,

Затих поседевший Стахан.

И вот уж за гранью металла

Блестят сквозь белёсый туман

Могильные плиты, где Алла,

И рядом, как прежде, Стахан.

Вдали от былого романа

Там, где город познал суету,

Где мерещилась даль минарета,

Юной жизни святую мечту

Вдохновляли порывы поэта.

А с годами в другой стороне,

Вдалеке от иранских раздолий,

Уповала на них Шаганэ,

Героиня есенинской доли.

Много лет после гибели грёз,

За пределом батумских свиданий

В мире быта, раздумий и слёз

Пробуждался роман её ранний.

Знал покой её поздний супруг,

Подрастали их общие дети,

Но нет-нет да мерещились вдруг

Поцелуи на раннем рассвете.

И в далёкой её стороне

На продрогшем закате осеннем

«Шаганэ ты моя, Шаганэ»

Вновь читал вдохновенно Есенин.

Грел былое седой Ереван,

Горячились и таяли слёзы,

Словно вновь её ранний роман

Пробуждал неизбывные грёзы.

Словно вновь за незримой грядой,

За мифичной тропой Тегерана

Длился праздник грядущей судьбой,

Клокотало биенье романа...

Слово грусти

Средь жизни каверзных торосов

И гладко выложенных плит

Мне вспоминается Утёсов,

И сердце горькое болит.

Мне вспоминается Утёсов

В тревогах сумеречных лет,

И мрачный взгляд, смотревший косо

Крамолам джазовым вослед.

В порывах внутренних запросов,

Где взгляд в грядущее понур,

Мне вспоминается Утёсов

И одесситский каламбур.

Весёлость нрава, искра шутки

Под ироничный, тихий смех,

Когда и дни в округе жутки,

И промолчать о них не грех.

Под слёзы струн, под гнёт вопросов,

Где память рьяно колесит,

Мне вспоминается Утёсов,

Почти знакомый одессит.

Мне вспоминается Утёсов,

Хоть лично я его не знал,

И горечь жизненных торосов

Пронзает пагубный финал.

* * *

Строчки павшие тихи,

Изменились взгляды.

Где вы, песни на стихи

Канувшей плеяды?

Те любимые слова,

Те простые строки.

Где ты, песня, ты жива

В муторном потоке?

Благость прошлого мертва,

Гнилостны программы.

Где ты, песня, чьи права

Отобрали хамы?

Где ты, канувшая высь,

Пламень в павшей лире?

Песня давняя, вернись,

Душно в этом мире.

Памятник

Тяжкий внутренний надрыв,

Голос непокоя.

Гоголь, голову склонив,

Знал и не такое.

Хоть спасибо, что скамью

Дал на случай скульптор.

Гоголь веру звал свою,

Лучезарность культа.

Был сокрыт просящий взгляд,

Мир внутри расколот,

Стыл, от сердца и до пят,

Леденящий холод.

Чьи-то жгучие лучи

Горячили разум,

Тлели в горестной печи

Сумрачные фразы.

Ну и будет! Не пиши,

Всё потом сгорает.

Только чёрный мрак души

Так далёк от Рая.

Только сводит он с ума,

Гасит настроенье,

То ли психика сама

Вызвала затменье?

Сквозь время

Какой сумбур привёл на рельсы Анну,

Зачем она бросается на них?

И боль души влечёт меня к роману,

Чтоб ближе впал, чтоб глубже я проник.

Какой раздор обуревает душу,

Знакомясь ближе с праведным Толстым,

Какой подход я гневной кровью рушу,

Какой разрыв не кажется простым.

В больной тиши рыдает наше время,

Глядит во тьму потерянных дорог,

И грустно мне нудит вослед Каренин

И монотонно дарит монолог.

И мысли вновь растерянны и странны,

И я уже не рвусь от них скорей,

И боль души в глуби страдавшей Анны

Уже совсем становится моей.

Тамбов Державина

Тамбов Державина убог

В той дали, при Державине,

Чей, видит Бог, высокий слог

Воспел самодержавие.

Тамбов Державина был тих,

Верста почти пустынная,

Но был в тиши отлажен стих,

Когда в свечах гостиная.

Тамбов Державина был глух,

Казна его растаскана,

Но, полон гнева, ярый дух

Пиит явил неласково.

Тамбов Державина восстал,

Крута стезя державная,

И волей правой те места

Остались без Державина.

Тамбов Державина радел

Вне пыла губернатора,

Того, чей грустен был удел

Во мгле пути чреватого.

Стокгольм

Стокгольм меня не так ошеломил,

Как на блиставших снимках Бальтерманца.

Там шведский город сказочно парил,

Весь в озаренье пламенного глянца.

В тот дальний год в бывалом «Огоньке»,

Где во главе стоял ещё Софронов,

Тот мир манил в туманном далеке,

В пылу огней светящегося фона.

А много позже, в будничном году,

В обычном дне реального Стокгольма

Предстали прозой дали на виду,

Где острова раскинулись фривольно.

Он был красив, но всё-таки не так.

Цвели озёра и манили дали,

Но то ли стёрся фантастичный лак,

А то ль его и не было вначале.

И понял я в гостиничной тиши,

Припомнив блеск разительного глянца,

Пристрастный взгляд сквозь пламенность души

И мастерство собкора Бальтерманца.

Сказание о Фьорде

Легенда норвежских ущелий,

Красавец по имени Фьорд.

Вы не были там? Неужели?

Он славен гостями и горд.

Он словно бы краше с годами,

Он сеет вокруг благодать.

Внизу, под литыми горами,

Застыла озёрная гладь.

Степенно проследует катер,

Гостям улыбнётся пейзаж,

И гор скандинавских объятья

Предстанут вдали, как мираж.

И в гордом величии стати,

В изяществе линии гор

Особо красив на закате

Воды ненасытный обзор.

Земля стародавнего Фьорда,

Норвежский полуденный сказ,

Прощай, но решение твёрдо

Вернуться сюда, и не раз.

И где-то в Орле и Рязани,

В душе пробуждая комфорт,

Как символ норвежских сказаний

Всплывает на памяти Фьорд.

Закат на море

Кто видел так близко в благую погоду,

В лучах, уходящих назад, за корму,

Как солнце садится на чёрную воду,

Как Чёрное море внимает ему?

Сперва оно шепчется с ласковым морем,

Когда приближается к тёмной воде,

Здесь мощное зарево в ярком узоре,

И нет красоты этой больше нигде.

Потом оно падает, словно ныряя,

Но вам не увидеть таинственный миг,

И яркое зарево, всех покидая,

До завтра скрывает восторженный лик.

Из пламенной грёзы закат в Черноморье,

Из плавной стихии волнистой воды.

И таинство моря в бессменном дозоре

За ним затирает ночные следы.

И спит под солёными водами солнце,

И к чуткому часу всплывает наверх,

Чтоб день, растворяясь незримо на донце,

Был светел и счастлив, пока не померк.