Анатолий Кряженков. Своё суждение имел: жизнеописание А.В. Ники­тенко. – Белгород, 2019.

Судьба архангельского помора Михайлы Ломоносова, отправившегося студёной зимней ночью в долгий путь до Москвы и сумевшего потом подняться от простолюдина до звания академика, во все времена даёт пищу для размышлений о неисповедимых возможностях человеческого таланта. Сколько даровитых русских людей вслед за Ломоносовым проторило свой путь в науку и культуру!

К этой когорте славных самородков, безусловно, принадлежит и академик русской словесности Александр Васильевич Никитенко (1804–1877). Его судьба хотя и схожа с ломоносовской, но всё же ближе к горестной доле актёра Михаила Щепкина, поэта Тараса Шевченко, художника Ореста Кипренского, композитора Александра Гурилёва… Все они, как известно, являлись выходцами из крепостных крестьян. Никитенко – из этого же рода-племени. Бывший крепостной графа Д.Н. Шереметева, он получил «отпускную без выкупа». Обретённая свобода дала возможность способному юноше «возродиться к новой жизни», достойно её прожить и оставить заметный след в отечественной словесности.

До сегодняшней поры, если не считать «петитных» статей в различных энциклопедических словарях, подробной биографии Никитенко не существовало. Сам же Никитенко изложить свою биографию не успел. Его «Моя повесть о самом себе и о том, «чему свидетель в жизни был», за которую он взялся на закате дней, к сожалению, так и не была закончена. Текст повествования из-за смерти автора оборвался на вступлении двадцатилетнего героя на порог Петербургского университета. Другие факты своей жизни Никитенко сумел запечатлеть в «Дневнике», его он обстоятельно вёл, хотя и с некоторыми перерывами, с четырнадцати лет. Но «Дневник» – это всё же больше личное, а для читателя, безусловно, важны суждения, свидетельства и оценки людей, хорошо знавших его автора.

Написанный о Никитенко в 1893 году известным петербуржским публицистом Владимиром Зотовым биографический очерк «Либеральный цензор и профессор-пессимист»  – не более чем дань памяти к 90-летию уважаемого академика. В советскую эпоху было предпринято немало попыток воссоздать образ этой неоднозначной фигуры, но дальше небольших статей и очерков, опубликованных в сборниках, журналах и альманахах, дело не пошло.

И вот, уже в новом тысячелетии, долгожданная биография именитого словесника ХIХ века появилась на свет. Путь своего героя от рождения и до кончины прошёл писатель Анатолий Кряженков.

Чтение книги подкупает глубиной разработки темы и простым изложением текста. Чувствуется, что автору его герой дорог и близок. С первых страниц он знакомит нас с совсем юным Никитенко, с его малой родиной – небольшим живописным селом Удеревкой, что по соседству с городом Острогожском и слободой Алексеевкой Воронежской губернии. Как ему там жилось? Да, как и всем людям его сословия – тяжко и безрадостно. Но правда и то, что он, благодаря своему отцу, который был крепостным учителем в семье помещицы, освоил грамоту. Чуть позже родитель, видя огромное стремление сына к знаниям, сумел определить его на учёбу в Воронежское уездное училище.

В классе с Александром учились дети разных разрядов. На одной скамье сидели сын советника палаты и сын крепостного, мальчик из купеческой семьи, приезжавший в училище на пролётке, и бедняк в латаном сюртуке, едва прикрывавшем такие же штанишки. В этой пёстрой аудитории никто не упрекал Никитенко за его нищенское положение. Ему не на что было купить учебники, и он списывал уроки с книг «лучше обставленных учеников». И в знаниях крепостной мальчик «обставил» своих товарищей. Никитенко вспоминал: «Мне выдали аттестат и похвальный лист. Я удостоился их получить из рук самого епископа Воронежского и Черкасского Антония. Преосвященный меня обласкал, погладил по голове, благословил и, вручая документы, с улыбкой проговорил: «Умный мальчик! Продолжай хорошо учиться и благонравно вести себя: будешь человеком».

Юноша очень хотел учиться. Но двери гимназии, куда перешли его сверстники, перед ним оказались заперты. Он – крепостной, по сути, раб. А детям его сословия дальше училища получать образование не позволялось.

Между тем, пишет автор, судьба благоволила Никитенко. Рядом нашлись люди, которым он оказался не безразличен. Это были офицеры из квартировавшей в здешних местах драгунской дивизии, вернувшейся после победы над Наполеоном из Франции. В бедном, обездоленном и смышлёном подростке они увидели жертву царского строя, который ненавидели, и под влиянием этой ненависти хотели его вызволить из крепостной кабалы. В числе офицеров был и поручик Кондратий Рылеев. Поэт и будущий декабрист. Близко они сошлись в Петербурге – студент Никитенко бывал на квартире Рылеева, слушал, как он декламировал свою только что оконченную поэму «Войнаровский». Вместе с ним слушал и восхищался стихами офицер в простом офицерском мундире – Евгений Баратынский, только начинавший восходить на поэтический пьедестал. Последовавшие после декабрьского восстания аресты доставили студенту Никитенко немало тревожных ночей. Против него было выдвинуто обвинение о факте жительства с одним из «злостных» участников мятежа князем Е.П. Оболенским. Тем самым, который ранил штыком генерал-губернатора Петербурга М.А. Милорадовича. К счастью, Никитенко оказался «ни словом, ни делом не причастен к заговору» декабристов.

Шаг за шагом описывает Кряженков жизнь Никитенко. Немало страниц он посвятил преподавательской деятельности своего героя, что вполне закономерно. Вступив сразу после студенческой поры на университетскую кафедру, Никитенко полвека согревал сердца слушателей «любовью к чистой красоте и истине», пробуждал в них стремление к «благородному употреблению нравственных сил».

В числе его слушателей, которых он выводил на широкую литературную дорогу, были И.С. Тургенев, Н.А. Некрасов, Н.Г. Чернышевский, Д.И. Писарев… Например, поддержка профессора, пусть и не решающая, сказалась на выборе Тургеневым своего главного ремесла.В 1847 году Никитенко в редактируемом им «Современнике» поместил тургеневский очерк «Хорь и Калиныч». Ещё при чтении рукописи он одобрительно воспринял знакомые с детства типы мужиков: «Калиныч стоял ближе к природе, Хорь же – к людям, к обществу». Собственно, с этого очерка, крестником которого выступил Никитенко, начались знаменитые «Записки охотника».

Многогранно представлен в книге и цензорский период Никитенко. Как пишет автор, в памятный день 16 апреля 1833 года, становясь цензором, его герой ясно осознавал, что делает «опасный шаг». В своем дневнике он пометил: «Я осаждён со всех сторон, надо соединить три несоединимые вещи: удовлетворить требованию правительства, требованиям писателей и требованиям собственного внутреннего чувства. Цензор считается естественным врагом писателей, и в сущности – это не ошибка».

Действительно, положение цензора в то время было незавидное. Любой недогляд мог обернуться для него строгим наказанием. Это Никитенко испытал на себе через полтора года своей надзорной деятельности. В журнале «Библиотека для чтения» он пропустил стихотворение В. Гюго «Красавице», в котором митрополит Серафим посчитал кощунственной фразу: «И если б богом был – селеньями святыми клянусь…». Со своей жалобой он напрямую обратился к царю Николаю I. Тот распорядился посадить цензора на гауптвахту.

В другой раз Никитенко арестовали по жалобе министра путей сообщения графа П.А. Клейнмихеля, который в повести П.В. Ефебовского «Гувернантка», пропущенной цензурой для печати, нашёл неприличное описание офицера-фельдъегеря: «…тот побрякивал шпорами и крутил усы, намазанные фиксатуаром».

Но как бы ни складывались обстоятельства в цензурном комитете, Никитенко оставался защитником разумной свободы слова. В среде литераторов Северной столицы о нём сложилась прочная молва как о внушающем доверие «мудром» цензоре.

Показательный штрих. Прочитав рукопись «Мёртвых душ» Гоголя, Никитенко тут же написал автору: «…не могу удержаться, чтобы не сказать Вам несколько сердечных слов – а сердечные эти слова – не иное что, как изъяснение восторга к Вашему превосходному творению. Какой глубокий взгляд в самые недра нашей жизни! Какая прелесть неподдельного, Вам одним свойственного, комизма! Что за юмор! Где ударила Ваша кисть, там и жизнь, и мысль, и образ…».

Согласитесь, небывалый случай: цензор адресует восторженные слова автору проверенного текста! Можем ли мы припомнить что-то подобное? А Никитенко это делал, причём не единожды.

Вне всякого сомнения, вызовут интерес читателей и другие страницы жизнеописания академика из крепостных Александра Васильевича Никитенко. Благодаря его «Дневнику», к которому часто обращается автор книги, можно увидеть яркие и образные портреты других действующих лиц той эпохи – министров А.Н. Голицына, С.С. Уварова, А.Х. Бенкендорфа, членов императорской семьи, первых членов Литературного фонда, продажных «акул пера» Фаддея Булгарина и Николая Греча. И даже повстречать очаровательную Анну Петровну Керн, коей Пушкин посвятил своё «Я помню чудное мгновенье». Оказывается, она пленила и молодого Никитенко…

Николай Карташов

СПРАВОЧНО

За полтора века об академике Никитенко сказано достаточно много как хорошего, так и плохого. Вообще, редко какое литературоведческое или художественное издание, связанное с жизнью и творчеством классиков русской литературы, обходится без его имени. Оно и неудивительно. Никитенко был известным цензором, от которого зависела судьба того или иного произведения упомянутых поэтов и писателей. Он также стоял у руля журналов «Современник», «Сын Отечества» и «Журнала Министерства народного просвещения», одновременно регулярно выступал со своими литературно-критическими статьями на страницах различных изданий. Кроме того, в течение нескольких десятилетий Никитенко являлся профессором Петербургского университета, из-под его крыла взлетела целая плеяда известных впоследствии литераторов и общественных деятелей. Вклад Никитенко в отечественную словесность значителен, и это признано научным сообществом как в прошлых столетиях, так и в нынешнем. Достаточно сказать, что в области литературоведения он был одним из предшественников академической школы. Им был разработан курс теории российской словесности, а также сделаны первые шаги в периодизации русской литературы, определения её источников и способа её изучения. Впервые на русской почве Никитенко выдвинул и развил идею соединения эстетико-философского метода изучения с историческим, заявив: «Историческое изучение литературы с исключением всеобщих философских начал невозможно и было бы пагубно». Эти идеи вызревали в его статьях, заголовки которых служат тому подтверждением: «О происхождении и духе литературы», «Речь о критике», «О творящей силе в поэзии, или О поэтическом гении», «Опыт истории русской литературы», «Мысли о реализме в литературе» и другие.