Андрей Попов

Родился в 1959 году в Воркуте. Окончил Сыктывкарский государственный университет, филологический факультет. Автор нескольких сборников стихотворений. Лауреат Южно-Уральской литературной премии, международной премии С. Есенина «О Русь, взмахни крылами», премии Николая Тряпкина «Неизбывный вертоград». Стихи переводились на венгерский, болгарский, немецкий языки. Член Союза писателей России. Живёт в Сыктывкаре.

* * *

– Лечись, сынок! – сказали мне старушки, 
Что на скамейке во дворе сидят. – 
Вон Достоевский побывал в психушке, 
Ему вкололи новый препарат. 
Он стал здоровым. Верится в такое 
С большим трудом. Но, говорят, смогли. 
И подлечили всех его героев, 
Поправили и души, и мозги. 
И я узнал: правозащитник модный – 
Раскольников, князь Мышкин – шоумен, 
Пётр Верховенский стал слугой народным 
И поднимает Родину с колен. 
И я поверил, может быть не сразу, 
Жизнь изменилась явно и тайком – 
Учителем стал Дмитрий Карамазов, 
Считается отличным физруком. 
И к жизни Свидригайлова вернули. 
Застряла пуля у него в виске. 
Он вышел из больницы, бывший шулер, 
И мэром избран в тихом городке. 
Полифония умерла. 
Частушки 
У нас в чести. Особенно весной. 
Зато любого вылечат в психушке, 
Будь ты хоть Достоевский, хоть Толстой.

На площади Восстания

Человек, доверчивый, как лошадь, – 
И таких, как он, ещё табун – 
Выйдет на бессмысленную площадь 
И на беспощадный выйдет бунт.

Говорит, что хмурая держава 
Не удержит вздоха естества: 
– Тварь ли я дрожащая иль право 
На дела имею и слова?!

Правду перемешивая с ложью, 
Как с осенней грязью первый снег, 
Он дрожит, как тварь. 
Но тварь-то Божья! 
Всё-таки не лошадь – человек.

* * *

Деревня потихоньку гибла 
От дураков и от дорог. 
Деревне не хватало гимна, 
Высокого, как сена стог,

Простого, словно день недели, 
Родного, как коровий рёв, – 
Чтоб гимн бы этот все запели – 
Все семь оставшихся дворов.

И от мелодии душевной 
Смог осознать любой дурак, 
Что гибнет русская деревня, 
Но не сдаётся, как «Варяг».

* * *

Обычное утро. Рыдала сирена 
Учебной тревоги. Округа спала. 
Но горечь какая-то, словно измена, 
Мешала молиться, вникала в дела.

Как будто я предал хорошего друга. 
И предал намеренно. В утреннем сне. 
Рыдала сирена. Дремала округа. 
И колокол утра звонил обо мне.

Светлей становился на улицах воздух, 
А горечь моя оставалась темна, 
Что жить уже поздно, любить уже поздно, 
Надеяться поздно, что завтра весна.

Как быстро прошло! И осталось так мало! 
А дни – не стихи, чтоб писать их вчерне. 
Проснулась округа. Душа тосковала. 
И колокол утра звонил обо мне.

* * *

Писал рецепт неторопливый врач 
И объяснял, в каких искать аптеках. 
– Не плачь, – сказала мама мне. – Не плачь… 
И я проснулся. 
А прошло полвека.

И я подумал: 
«Снова лоб горяч, 
И надо встать с рассветным полумраком». 
– Не плачь, – сказала мама мне. – Не плачь… 
Полвека я учусь уже не плакать.

Выходит не всегда – из неудач 
Не самая большая неудача. 
– Не плачь, – сказала мама мне. – Не плачь… 
И я не плачу… 
Ну почти не плачу.

Русский Аладдин

Вышел мужик с новой лампой паяльной, 
Бак отогреть в отопленье центральном 
С водопроводной трубой.

Лампу разжёг, но внезапно заминка – 
Лампа шипит: самолёт-невидимка 
Входит в простор голубой.

Предупреждает: из области дальней 
Гость над хозяйством летит коммунальным 
В мирной работы разгар.

Верит, невидим он муке похмельной, 
Бдительность спит, как директор котельной, 
Слеп пограничный радар.

Смотрит на наши исконные земли, 
Только паяльная лампа не дремлет 
И через тайную щель

Держит приборы слеженья по ветру, 
Чтобы радировать хмурому центру: 
– Вижу отчётливо цель.

Слышит мужик вдруг чеканные речи, 
Лампе командует строгий диспетчер: 
– Ближе чуть-чуть подпусти.

Всё под контролем. На Северный полюс 
Вышел на помощь тебе бронепоезд 
От запасного пути.

Сладили дело. И бак отогрели. 
В доме тепло. Нет невидимой цели. 
Только вот денег впритык.

Чистое небо. Погода нормальная. 
Как хорошо, что есть лампа паяльная 
И терпеливый мужик!

Декабрьский дождь

Жаловаться грех, живём хорошо... Лишь погода плохая. 
Не выхожу из дома. Фотографии перебираю. 
Светлые дни вспоминаются, ушедшие без возврата. 
Встречи. Семейные праздники. Улыбка младшего брата. 
Три дня, как его не стало. Какие, казалось бы, годы! 

Приступ надежды несбывшейся. И приступ плохой погоды. 
Утром дошёл до окна он. На лужи смотрел возле дома. 
Дождь моросит в декабре. И приехала скорая помощь. 
И привычно ворчали врачи, делая в сердце уколы. 
И некому стало смотреть в окно на декабрь невесёлый. 
Может, если бы снег выпал и солнце немного светило, 
Было бы всё по-другому. Для жизни остались бы силы. 
Брат хотел позвонить мне… Сказать, от зимних дождей скучая,
Жаловаться грех, живём хорошо... Лишь погода плохая.

* * *

Кладбище спит привычно… Между могилок идёт
Светлая вечная память – память из рода в род.

Снова она томится, бредит, как утренний сон,
Вспомнить не может сразу синодик русских имён.

Кресты, устав, наклонились. Камни точит вода.
Сколько ворон в округе кричат своё «никогда»!

Стихли слова отчаянья и стихи панихид,
Звёзды судьбы ржавеют, стираются буквы плит.

Но по траве забвенья между могилок идёт
Светлая вечная память – память из рода в род.

* * *

В нашей осени света всё меньше,
Дождь идёт – и молчим ни о чём.
И вздохнут о нас души умерших,
Что неправильно снова живём.

Не хватает нам часто усилий
Разбираться, где ночь, а где суть.
И они также в точности жили.
И уже ничего не вернуть.

Не вернуть им ненастной погоды –
Неба низкого, ветра с дождём,
Не вернуть этой сладкой свободы –
Жить не так и молчать ни о чём.

* * *

Келья была у монаха проста:
Стол и божница, псалтырь и кровать.
Было окошечко в форме креста,
Чтобы сквозь крест этот мир понимать.

В сердце бы келью такую иметь,
Скромную келью монаху под стать,
Чтобы смотреть на рожденье и смерть,
Чтобы сквозь крест это всё понимать.