У кромки сонного пруда

Сергей Попов,

Воронеж

* * *

Подозревал, что бог следит с балкона,

когда к подъезду шпарил от угла,

где на шестом ещё во время оно

слепая радость с присвистом жила.

Икона стиля там квартировала,

неотразимый ангел во плоти –

краса и гордость целого квартала

с необычайной жизнью впереди.

О, как она смеялась и курила!

И целовала в щёчку дурака.

И полыхали ногти из акрила

огнём беды у самого виска.

Вот это счастье сдуру обломилось!

Лихая чёлка, кольца, каблуки…

На Божий гнев похожа Божья милость.

Но рассуждать об этом не с руки.

В отливах парикмахерского шика,

в разводах забугорного шмотья

смотрелась восхитительно и дико

та, что любила сладко и шутя.

И было что-то этакое в пепле,

что стряхивала цепким коготком, –

и мужики корёжились и слепли,

не вспоминая больше ни о ком.

Да он и сам – уже почти что в коме –

предполагал, что это навсегда.

И ничего нет правильнее, кроме

всегдашнего явления сюда.

И рассуждать бессмысленно про это,

но разве с непривычки разберёшь,

как быстро пепелится сигарета

и наглухо накатывает дрожь.

И на груди тускнеют побрякушки.

И по кварталу журится листва.

И протрезветь охота как из пушки,

хоть – ясен пень – живём лишь однова.

И вся любовь – обратная дорога,

где дерева, красуясь и дрожа,

запоминают лишь улыбку бога

с последнего сквозного этажа.

Ольга Харламова,

Москва

 Стряпуха

Постучи ко мне на ночь глядя,

отключив экран на часок,

чай налью, напеку оладьи –

угощайся, боец-игрок.

Ты признаешь во мне стряпуху

и не встанешь из-за стола –

по щепотке в муку присуху

подсыпала, когда пекла.

И, когда глубоко за полночь

засидишься уже всерьёз,

соскользнёт ненароком обруч

с шелковистых моих волос,

и не будет тебе спасенья,

захлестнёт волной до утра…

Понимаешь ли, «Песня песней» –

не компьютерная игра.

Галина Данильева,

Москва

 Качели лета

На качелях качается лето,

а качели скрипят про разлуку,

но на слёзы наложено вето,

как на жалобу или на скуку.

На качелях летать так волшебно

даже в дождик и даже при ветре,

и летит лето в самое небо,

но всегда не хватает… трёх метров.

Улыбается небо смущённо,

лето хмурится и исчезает.

Только ветер качели влюблённо

всё качает, качает, качает.

Игорь Тюленев,

Пермь

 Русь уходящая?

Русь уходит, говорят,

Да уйти не может.

Маковки в траве горят –

Подойди, прохожий,

Мимоходом наклонись,

Как за земляникой,

Русским в пояс поклонись,

Можешь четвертинкой

Помянуть былой народ…

Или рановато?

Посмотри, сюда идёт

В ватниках бригада.

Топоры да пилы есть –

Мужики найдутся.

Хватит по углам хмелеть!

(Бесы усмехнутся…)

Что ж нам русским горевать,

Воспевая дали?

На родной земле стоять!

Разных повидали.

Либералов, немчуру.

Подленьких французов,

Ляха, шведа, чтоб ему

Было голопузо!

Снова нагло лезет мразь,

Мрази всё неймётся.

Рвётся с Родиною связь,

Да не надорвётся!

Мы прощаться погодим.

Потрясём банкиров.

Ложь в металлолом сдадим,

Выйдем из трактиров.

Скажем: «Здравствуй, Белый Свет!

Здравствуй, Русь-сторонка!

Бесподобен твой портрет,

Как лицо ребёнка».

Светлана Сырнева,

Киров

Осень

Как будто из земли взошла

и за ночь выросла неслышно –

один лишь раз она была,

лишь раз такая осень вышла.

Она возникла в пустоте

первоначального творенья

в своей нежданной красоте,

в своём небесном озаренье.

И старый домик, и крыльцо,

и доски старого причала

она взяла в своё кольцо

и никуда не выпускала.

О, в жар твоих багряных плит,

в подножье рощи златокрылой

студёный воздух крепко влит

и остановлен высшей силой!

И в этой строгой тишине,

безмолвная, стояла школа,

и в книгах открывалась мне

вся правда русского глагола.

Таков он был, хрустальный свет

невозвратимого начала.

И было мне тринадцать лет,

и я о жизни много знала.

И здесь, в теснине под горой,

перед водою студеною

всех лет грядущих длинный строй

вдруг развернулся предо мною.

Звени, звени, моя струна,

гори, свеча, не догорая!

Восходит на небо луна

из дальнего, чужого края.

Но в день творения седьмой

оцепенеют, встанут реки

и осень встретится с зимой

и растворится в ней навеки.

Юрий Ишков,

Великие Луки

Его позывной – «Донбасс»

В кармане, у сердца, – письмо жены

И фото. На нём она,

Тихоня. А здесь, посреди войны,

В диковину тишина.

Скорбят наши боги. Из пекла ввысь

Возносят с молитвой им

Уставшие ангелы чью-то жизнь,

И бой продолжать другим.

Вернулись небесные. Мой возник

Из дыма смертям назло,   

Готовый подставить в последний миг

Забрызганное крыло.

Вздымает землицу фонтан огня,

Не счесть будет бабьих слёз.

В окопе снарядом убит не я,

Но ангел троих вознёс.

Коль око за око, лети, свинец,

В идущих на нас врагов,

Ни милости им от святых небес,

Ни ангелов, ни богов!

В прицел попадают по одному

Не грешники – слуги тьмы,

Но в спину не целимся никому,

Ложась за страну костьми.

Забывшим напомнил атакой взвод

По-русски в который раз:

Воюет за каждую пядь народ,

Его позывной – «Донбасс».

Обрушен блиндаж. Мало тех, кто жив.

Туманит сознанье спирт.

Мой ангел, от пуль меня сохранив,

Тихоней в кармане спит.

Виталий Молчанов,

Оренбург

* * *

Устанет день, в печаль оденется,

Злой тучей промокнёт глаза,

А колесо в запруде мельницы

Вдруг время повернёт назад,

Разбаламутив зелень донную,

Швырнув на лопасть горсть песка,

Взгляну на воду незнакомую

С дощечек старого мостка.

Кувшинки вздрогнут, гладь искристая

Коснётся пальцев низких ив.

И прошлое почую близко я,

Себя подростком ощутив.

Качаются на волнах памяти

Попутчики моих дорог.

Как вы попали в сумрак заводи,

Кто вас вернуть на свет помог?

Как ярко было то, что смолоду

Дарила жизнь нам ни за что.

Теперь седую чешешь бороду

И совесть кутаешь в пальто,

Переживая расставания

И встречам радуясь опять,

Поверив колесу желания

И повороту жизни вспять.

Скрипят дощечки, туча брызнула,

Окрасив день в тревожный цвет.

Не суждено начать всё сызнова

В расцвете лет, на склоне лет.

К чему придуманная мельница

У кромки сонного пруда –

Мурашками по коже стелется

Вся в ряби прошлого вода.

Татьяна Царёва,

Москва

Феникс

Сожжённая болью и страхом,

Злословием в чьих-то квартирах,

Себя ощущаю я прахом,

Летящим по бренному миру.

Среди клеветы и обманов

Взлетаю я раненой птицей,

Раз контуры крыльев туманны,

Ищу в себе сил возродиться.

Из слёз и разбитых иллюзий,

Из тьмы, от которой ослепла,

Из всех откровений, аллюзий

И из сигаретного пепла

Себя сотворяю я снова,

Подобная призрачной тени –

Из рифмы, дыханья и слова

Рождаюсь, как огненный феникс.

И снова сгораю бесследно

На пламени злых пересудов,

И образ неясный и бледный

Витает над миром повсюду,

Но вновь обретёт очертанья

На кем-то открытой странице…

И радость, и боль, и страданья

Позволят душе возродиться.

Валентина Трофимова,

Санкт-Петербург

Ощущение

Разлилась медовой рекой теплынь,

Как горяч мой выдох и как густ.

Подышать бы полем твоим, полынь,

И обнять обидчивый август.

Я без этой травности – нищенка,

Мне и дуб раскидистый – кум царю.

Ни котёнка рядышком, ни щенка,

Вот жалею раненую зарю...

Так жалею – сердце заре в цвет,

А душа, как кисть над пустым холстом.

О таком смятении ведал Цвейг,

О таком желании знал Толстой.

А на воле хватит и птичьих прав,

Что б стихи метать, как снопы в овин.

Пусть горчит полынь посредине трав,

Я люблю горчинку в десерте вин...

Вадим Терёхин,

Калуга

* * *

Предчувствуя скорую встречу,

Шатаясь меж улиц и звёзд,

Находишь соцветие речи,

Чей умысел явно не прост.

Ему повинуешься слепо,

Повержен зловещей судьбой.

Быть может, бездонное небо

Опять поделилось с тобой.

Быть может, Оттуда явилась

Тончайшая хрупкая нить,

Тебе наказав Божью милость

На белом листе сохранить.

А может, на уровне клетки,

Чья суть первобытно чиста,

Вложили далёкие предки

Свой голос вот в эти уста.

И ночью, когда на досуге

Ты в дебри сознанья проник,

Очнёшься, услышав в испуге

Повисший над джунглями крик.

И хочется дикому детству,

Ответствуя, не изменить:

Над собственным несовершенством

Угрюмо по-волчьи завыть.

Елена Воробьёва,

Москва

* * *

Зелёный кузнечик

В зелёной траве

На маленькой скрипке

Наигрывал мне

Мелодию ветра,

Напевы дождей;

Душа в восхищении

Вторила ей.

Мы музыку эту

Впитали с рожденья,

И лучше я в жизни

Не знаю мгновенья:

Когда на лугу,

Средь некошеных трав,

От вечного бега

Немного устав,

Мы молча стоим,

Никуда не спеша;

И вновь от восторга

Пьянеет душа,

И вновь начинаем

Мы слышать в тот час,

Как тихо кузнечик

Играет для нас.

Юлия Александрова,

Москва

Витражи сердца

Какое бы ни было лето,

Оно твоим чувством согрето –

Любовью к пастельным рассветам,

К туману над старым прудом.

К зажжённым, как свечки, люпинам,

Струящимся ивы сединам,

К цветущим душистым жасминам,

Что память хранят о былом.

И к лугу, где травы примяты,

К реке, где так страстны закаты,

И к дивному запаху мяты,

Проникшему в соты души.

К ласкающим слух песнопеньям

И к тучам, дарящим волненье.

Возьми эти чудо-мгновенья

И в сердце создай витражи.

Андрей Щербак-Жуков,

Москва

Плач по Яузе

Не допускает фальши

Времени тонкий юмор.

Здесь мюзик-холл был раньше,

Ну а теперь Мосгордума.

Спрячем поглубже фиги,

Вымоем чище ноги,

Раньше здесь были книги,

Ну а теперь здесь йоги.

Сунем поглубже крики,

Зелени нет пощады,

На Яузе лес был дикий,

Теперь череда спортплощадок.

Тихо уходят бани,

Будки, киоски, школы...

Кого же винить нам, Ваня?

Видимо, мюзик-холлы.

Сергей Маркус,

Калужская область

Древо мировое

В руках аскета древо мировое,

Лисица вверх скользит – угрозою птенцам.

Знай – мир замыслен как растущий храм,

Звон грематухи – пенье боевое.

Внутри ствола – гул обожжённых глин.

Сердцебиенье – как псалом горящий,

Чтоб я не спал, но был творящим, бдящим,

Сырую глину взяв, обжёг лучом святынь.

Мир бесконечен, мал, дрожит в его руке,

Птенцы кричат, рождаясь в вечность снова.

Из-под земли бурлящая основа

Бьёт мощно к небесам, ей тесно в роднике.

И также ты, песчинка, выстрелишь в простор,

Космические дебри одомашнишь,

Что было чуждым – как младенца спрячешь,

Руками тёплыми сам выстроишь шатёр.

В руках аскета древо мировое,

Лисица вверх скользит –

                угрозою птенцам.

Знай – мир замыслен как растущий храм,

Звон грематухи – пенье боевое.

Полина Пороль,

Оренбург

* * *

Мне чудилось, иль было наяву,

Как с головой я ухожу в траву.

Среди немыслимых цветов и трав

Никто не виноват, никто не прав.

Я не считала дни календаря,

Меня любила горькая земля.

И только раз на перепутье рек

Мне встретился далёкий человек.

И, отмеряя жизнь движением глаз,

Я наизусть узнала твой рассказ

И поняла, что сердце – птица,

Ему на небе нужно поселиться,

И на земле гостить лишь иногда,

В неведомые никому года.

Орфография и пунктуация автора сохранены

Герман Титов,

Санкт-Петербург

* * *

Ходить к Неве в вечерний час

Вдоль узкого канала,

Где бликов золотой запас,

Где пыльной тверди мало,

Но много ветра, и воды,

И облачных виньеток,

И обездвижены черты

Посмертной силой света.

Здесь нет ни дорогих могил,

Ни страшной южной сини,

Как толстый Галич говорил

В Париже, на чужбине.

Пусть жизнь прохладна, как вода,

Как память драматурга,

Но что все в мире города

На фоне Петербурга?

Здесь можно просто быть собой,

А можно раствориться

В закатной бездне, как прибой,

Как время или птицы,

А можно написать письмо

В воображенье, что ли,

Но всë случается само,

Помимо нашей воли,

Помимо острова вдали –

И что нам плоский остров?

Плывут к забвенью корабли,

И да, ведь это просто –

Писать стихи, что я вернусь,

Что небо есть у тверди,

И медленно темнеет грусть,

И нет грядущей смерти.