Родилась в 1960 году в селе Аскиз Республики Хакасии. Окончила Абаканский филиал Красноярского политехнического института, Литературный институт им. А.М. Горького. Кандидат филологических наук. Выпустила шесть поэтических книг и пять книг переводов хакасской поэзии. Член Союза писателей России. Член Союза журналистов России. Заслуженный работник культуры Республики Хакасии. Призёр международного конкурса переводов тюркоязычной поэзии «Акторна». Лауреат поэтической премии журнала «Сибирские огни». Лауреат литературной премии главы Республики Хакасии им. Моисея Баинова. Работает в Хакасском государственном университете им. Н.Ф. Катанова. Живёт в Абакане.
* * *
Под зелёным стёклышком секрет –
бусинка и фантик от конфеты.
Лето. Полдень. Шесть, наверно, лет.
Мам, купи мне куклу, как у Светы,
чтоб умела глазки закрывать,
по слогам выкрикивала «мам-ма».
Я учусь, как взрослая, читать:
мама, Мила, мыла, Рома, рама…
Шмель над медуницей: «Жу-жу-жу!»
Бусинка – из красного коралла.
Ни за что я Свете не скажу,
где в саду секретик закопала!
А у нас печальные дела:
плакала на кухне тётя Гапа,
будто тётя Зоя умерла…
Но бессмертны мамочка и папа!
* * *
Девочка и мальчик смотрят картинки.
Топится печка. Вечер долгий-долгий…
За окном замёрзшим танцуют снежинки.
Это роятся белые пчёлки.
– Бабушка, у них есть королева?
Добрая бабушка очень близорука.
Мальчик сел справа, девочка – слева.
Бабушка погладила весёлого внука.
В печной трубе вьюга выла.
Котёнок играл с шерстяным клубочком.
– А она красивая? – девочка спросила.
Бабушка ответила:
– Красивая очень.
белый плащ её из снега соткан,
и вся она – ледяное сиянье,
и очень любит заглядывать в окна.
Бабушка опять принялась за вязанье.
Что это правда, поверили дети,
взявшись за руки, зашептались тихо.
То ли белая птица, то ли просто ветер
крылом в окошко – и всё затихло.
Ночью мальчику королева снилась.
Никогда не видел красивую такую.
Над кроваткой испуганной наклонилась,
спросила насмешливо:
– Хочешь, поцелую?
…Всё исполнилось, что она обещала.
Девочка Герда безутешно плачет.
Сердцу было больно только сначала.
Знать бы раньше, что это значит…
* * *
Когда-нибудь разрушатся заклятья.
Когда-нибудь отыщутся ключи
от двери в сад. У вечности в объятьях
планета дремлет. Язычок свечи,
как шоколад, густую полночь лижет.
Давай молчать и думать ни о чём,
за руки взявшись. Ах, скатилась с крыши
и зацепилась слабеньким лучом
за выступ острый звёздочка! Наверно,
ей страшно там сиять совсем одной.
Поверь, мне тоже жаль её безмерно.
Давай отцепим — пусть летит домой.
Не плачь. Тебе, наверно, страшно тоже.
Наш космос – от стены и до стены –
измерен многократно. И тревожат
нас ночью одинаковые сны.
Как медленно мгновенья истекают.
Как беспощадны знаки волшебства.
Когда-нибудь, когда – ещё не знаю,
я вспомню все заветные слова,
живущие в потерянной тетрадке.
Поющая в сад распахнётся дверь.
Мы выйдем, щурясь на рассвет неяркий,
когда-нибудь, когда-нибудь, поверь.
Чтоб в суете неведомой и пёстрой
однажды, как о счастье, пожалеть
об этом чувстве состраданья остром
друг к другу и признаться не посметь
в своей чудесной слабости друг к другу...
Когда-нибудь... Небесный циферблат
летит по заколдованному кругу.
Не плачь. Никто из нас не виноват.
* * *
Исступлённо хлещет ливень за окном.
Тонет в тучах утлой лодочкой луна.
Есть отрада в одиночестве таком –
грезить у незатворённого окна.
Ночь – серебряными брызгами в лицо.
Замирает сердце плыть, качаясь над
типовой высоткой, транспортным кольцом,
монументом в парке, пиками оград,
объездной дорогой, проходным двором,
пустырём, погостом, берегом речным,
железнодорожным арочным мостом
и у горизонта сполохом косым.
Там, внизу, грохочет, плещется, искрит.
И тебе неймётся – не отводишь глаз.
Злое ретивое так и бередит
лётной непогоды мреющий соблазн.
Рукава бы не вспорхнули невзначай!
Белая ночнушка, в рюшечках подол...
Сводчатой мансарды ирреален рай.
Каплет с подоконника на стол, на пол.
Подле зеркала – косметики парад.
В зазеркалье – неожиданно суров
из-под русой чёлки близорукий взгляд
в стрекозином обрамлении очков.
Будто неродное, в рамке золотой
до нутра продрогло фото в стиле ню...
Чудо – если сгинет вдруг сама собой
стопка корректуры к завтрашнему дню!
Обнажая пасти розовое дно,
на подушке-думке раззевался кот:
– Ты прикрыла бы, хозяюшка, окно –
ненароком чёрт-те кто к нам завернёт...
* * *
Как повзрослел мой доверчивый принц!
Я улыбаюсь и лгу.
Взгляд сквозь внезапные стрелы ресниц
выдержать не могу.
Мой добрый идол и верный кумир
на заре неизбежного дня
поймёт, как странно устроен мир,
и покинет меня.
Память об этом предсказанном дне
я никому не отдам.
– Зачем же ты не говорила мне?
– Ты всё узнаешь сам.
* * *
Будто незримая дверь отворилась,
раскрылась небесная твердь.
Мама приснилась, как отпросилась
из рая – на нас посмотреть.
Очень соскучилась и захотела
обнять и укрыть от невзгод.
Будто на лодочке – облачке белом
меж звёздочек ясных плывёт.
Здравствуй, родная! Такая живая…
Смотри – я не плачу, нет.
На подоконник, окно проницая,
стекает серебряный свет.
Мятным повеяло вдруг ароматом,
прохладой нездешних полей.
Вспомнилось, как склонялась когда-то
над детской кроваткой моей.
Звёздочки следом за лодочкой дивной
вспорхнули, смеясь на лету.
Чувствую, что улыбаюсь счастливо,
глаза распахнув в темноту.
Мимо, поскрипывая, осторожный,
крадётся предутренний час.
С белого облачка видно, должно быть,
что всё хорошо у нас.
* * *
День-деньской суета и забота
о насущном – по силам пока,
но порой мимолётное что-то
окоём затуманит слегка,
просквозит неожиданной болью,
прикоснётся прохладой ко лбу.
Признавая всевышнюю волю,
принимаю земную судьбу.
Всё ж об этом уюте невечном –
островке на ветрах мировых
в закутке потаённом сердечном,
бережённом от взглядов чужих,
где и грусти, и радости вдоволь,
где на золото осень щедра
и бессонницей мается тополь
в глубине городского двора,
где когда-то девчушка смешная
голоском, как весёлым звонком,
заливалась от счастья, играя
в догонялки с соседским щенком, –
обо всём, что случилось в придачу
к этой жизни, пускай не сейчас,
но однажды неволей заплачу,
покидая в назначенный час.
* * *
Ночь завершилась, но медлит рассвет неизбежный.
Млечность пространства клубится в разрывы времён.
Чья-то душа проплывает сквозь сумрак нездешний,
и замирает испуганно сердце сквозь сон.
И у распахнутых врат между миром и миром
кто-нибудь, должный вернуться из странствий ночных,
благоухающих сладостно миртом и миррой,
вдруг о трудах и долгах забывает земных.
Плачь и не плачь – бесполезно, уже не вернётся,
не заболеет опять притяженьем земным
и не увидит уже восходящего солнца,
не затоскует по прежним суетам своим.
Смертны мы здесь лишь, на этих родных окоёмах.
Все мы когда-нибудь невозвратимы сюда,
чтобы однажды в бесплотных и благостных сонмах
вдруг раствориться, без всякого кануть следа.
Но каждый раз, как промедлит рассвет неизбежный,
млечность пространства всклубится в разрывы времён,
нам вспоминается явственно сумрак нездешний
и замирает испуганно сердце сквозь сон.
И, просыпаясь, как тягостный сон, забываем
даль, уплывающую под крылом золотым,
с радостью – в сердце привычную боль ощущаем
и неизвестно кого пылко благодарим.
* * *
Лишь только несмело забрезжит, как,
где омуты не глубоки,
серебряным бреднем старик-рыбак
водит по дну реки.
Вдоль кромки плещет сырая тьма,
и на поверхность воды
стекает густой – молоком – туман
с его седой бороды.
Но утро уходит стайкой мальков
сквозь серебро прорех…
И всё-то счастье, и весь улов –
лукавый русалочий смех!