Алексей Манаев. С белкой посиделки. – М.: Эдитус, 2019.

Название детской книжки Алексея Манаева «С белкой посиделки», выпу­щенной недавно московским издатель­ством «Эдитус», обещает некую сказоч­ность. Само слово «посиделки» почти вышло из употребления: нынешние формы досуга даже в сельской местно­сти – дискотеку и её разновидности – к посиделкам не отнесёшь. А уж поси­делки с белкой вне сказки, вне литера­турного поля невозможны в принципе.

Обещание не обманчиво. Удивитель­но, но сказочность изданию придают авторские фотографии живой натуры. Кажется, что большинство персонажей, снятых не просто в движении, а на лету, на бегу, в прыжке, вот-вот «сорвутся» со страниц книги и заспешат по своим делам, оглядываясь на читателя. Иллю­страции сами по себе возбуждают наше любопытство.

Сказочность действу придаёт и сти­хотворное повествование. Автор ушёл от традиционной описательности, объеди­нив все «мизансцены» сюжетом, создаю­щим своеобразную интригу. Фабула про­ста: к читателю на посиделки (а написана книжка для детей дошкольного возраста) приходит белочка по имени Пушинка – явный намёк на её способность играючи скакать с ветки на ветку, с дерева на дере­во. Во время неспешного общения юный друг узнаёт много нового о беличьей жиз­ни. Пушинка выступает и в роли экскур­совода, в ходе виртуальной прогулки зна­комящего собеседника со зверями и пти­цами, встречающимися на пути.

Но какой же рассказ без морали? Со времён Пушкина известно: сказка – ложь, да в ней намёк – добрым молод­цам урок. Вот вам первый урок. На сне­гу, будто игрушечный, сидит снегирь, похожий на дородную красную розу. Обращая внимание на его окрас, гостья восхищается:

Уж такой снегирь проказник,

И морозы с ним – как праздник!

И это очень важная эстетическая и нравственная установка – восприни­мать встречу с природой не как повсе­дневную обыденность, а как потреб­ность души, как праздник, – пульсирует с первой до последней страницы изда­ния. Ощущение праздника не покида­ет, когда всматриваешься в фотографии скворца, «голосистого удальца», только что принявшего баньку в летнем пру­ду. Одинокого голубя, грусть которо­го напоминает состояние обиженного человека. Поющего зяблика, что «похож на яблоко». Дрозда-рябинника, радую­щегося обилию спелых рубиновых ягод. И даже обыкновенного серого воробья, который восседает на ветке с таким видом, будто даёт наказ – «верить в свой счастливый час».

А вот второй урок. Праздник – не праздность. Общение с природой – это возможность приблизить мир к себе, а себя – к миру, познавая его. Это – воз­можность «отфильтровать» внутренние нравственные установки. Напоминания Пушинки о том, что белки любят семеч­ки, орешки, а вот шоколад и другие сла­дости им вредны, что, выводя рулады, скворец пересмешничает, а трясогузка трясёт хвостом для того, чтобы таким образом тревожить мошек и благодаря этому ловить их, – из сферы познания.

Автор даёт и поведенческие уроки. У тронутых осенью кустов невесть отку­да взявшийся попугай, сопровождае­мый удивлённым воробьём. Белке вояж попугая в пору, когда до ненастных дней остаётся совсем немного, не нравится, и она даёт совет:

Возвращайся ты домой,

Попугайчик дорогой.

Без тепла и без уюта

Всем нам худо почему-то…

Утка-кряква, заботливо охраняю­щая покой утят, отдыхающих на берегу пруда. Пушинка советует не суетиться: «Пусть поспят, им сладко спится!»

Подкупает и то, что в книге нет лег­ковесного надоедливого морализатор­ства. Друзьям-читателям предлагает­ся самим оценить ситуацию и самим сделать выводы. Такие строки отдают иногда басенным началом (вспоминаем Крылова. Например, к увлечённо пою­щему соловью подходит утка и просит научить трелям утят. «Что ответил соло­вей / доброй кумушке своей?» – спра­шивает Пушинка у собеседника. Ответ остаётся за читателем.

Есть и ещё одна похвальная особен­ность книжки. Действие происходит в обыкновенном московском парке. Сюда, в парки, мы ходим с чадами, едва они появятся на свет. Очень важно, что­бы «племя молодое» с юных лет знало, что парк – не только аттракционы и лот­ки с мороженым, прохладительными напитками и сахарной ватой, ухоженны­ми аллеями и дорожками. Это в первую очередь хрупкий оазис фауны и флоры в заполненном громадами бетонного многоэтажья городе. Это наш душевный и духовный санаторий-профилакторий, радующий встречами с соловьями и ога­рями, с поползнями и дроздами-рябин­никами, с воронами и ежами, с чайка­ми и свиристелями, с соснами и елями, с березами и липами, с дубами и тополя­ми – со всем, что привносит в городскую жизнь особый колорит, «разминая» душу.

И последнее. На первый план рецен­зии вышла утилитарность, полезность книги. Но декларируемая полезность беспомощна, если беспомощна эстетика письма, литературно-художественная ткань. Несколько строк о мамаше-утке, которую называют огарём и на спине которой беззаботно примостился кро­хотный утёнок, по-моему, убеждают, что автор, давний корреспондент «Москов­ского литератора», избежал часто под­стерегающей литераторов мели:

Эти утки почему-то

Ярче спелого грейпфрута,

Ярче утренней зари.

И зовут их огари.

А птенец счастливый самый

На спине стоит у мамы.

Может плавать целый день –

Ведь стоять ему не лень!

Почему счастливый самый?

Потому что вместе с мамой!

Николай Карташов,
заслуженный работник культуры РФ