Говорят, России нужна идеология. Возможно. Но ведь мы лукавим. И лукавим дважды: и когда не вполне корректно трактуем, что такое идеология, и когда боимся произнести самый главный вопрос для нынешней России: «Кто мы?» Кто мы в этом мире закатной глобализации, когда уже ясно, что прежнего мира не будет? Всё менее убедительными становятся наши разговоры о многополярности как о мире, где будет всё то же самое, но несколько комфортнее для нашей элиты: её наконец-то выпустят из лакейской глобального мира в прихожую, где «ожидают с докладом» представители мира «полупериферии», своего рода «приказчики» в мире финансового капитализма.
Не будем прятать голову в песок. Выступление президента В.В. Путина на октябрьском 2021 года «Валдае» показало, что российское руководство всё же решилось выйти на поле идеологической борьбы. Этот шаг говорит об осознании, что в нынешней глобальной конкурентной среде уже нельзя ограничиться только политическим маневрированием и удачным использованием ошибок оппонентов. Неудивительно: мало кто в мире не понял значения последних заявлений «коллективного Байдена» о ценностях, которыми Америка будет «заковывать в бетон» не только «коллективный Запад», но и весь мир. Но это свидетельствует и об осознании того, что возможности политического и социального управления современным российским обществом без идеологии близки к исчерпанию. Это осознание явно запоздало: «крымский консенсус» был разрушен пенсионной реформой ещё 3 года назад, а консолидирующий эффект поправок к Конституции оказался краткосрочным, и это ясно уже как минимум год.
Как бы то ни было, Кремль решился на крайне болезненный для себя шаг, осознавая, естественно, его серьёзные последствия и в политике, и в социальной жизни, и, надеемся, в экономике.
Кажется, что «консерватизм», тем более оптимистический, – безопасная идеологическая ниша, не требующая ни от власти, ни от общества ничего. Никаких нравственных, интеллектуальных, культурных усилий. Кажется, что консерватизм – это просто умение радоваться каждому дню и жить в гармонии со своей историей, религией, традициями. «Стабильность» – слово, приходящее на ум первым, когда начинаешь говорить про консерватизм. «Островок стабильности – в мире неопределённости», если уточнять понятие применительно к сегодняшнему дню. Иные трактуют консерватизм как оправдание застоя, отсутствия развития. Это, безусловно, не соответствует ни тому, что вкладывал в это понятие президент, ни тому, как мыслили его классики консервативной мысли. Но в том-то и проблема, что идеология – в том числе и набор неких ощущений, зачастую совершенно неправильных, нерациональных. Да и «островков стабильности» в мире глобальных трансформаций не бывает. Максимум можно превратить консерватизм из сильной идеологии в этнографическую диковинку, приманку для «интеллектуального туризма», когда западных политологов и культурологов будут водить по Москве, как по зоопарку, показывая вместо русских медведей самоназначенных отцов «консервативной мысли».
Говорят, что идеология нужна, чтобы отстроиться от разлагающегося Запада. Спору нет – Запад действительно разлагается, причём особенно быстро – в сфере социального развития. И нельзя сказать, что это разложение не заразно. Посмотрим на популярность откровенно дегенеративного гедонизма среди молодёжи, причём в том числе и среди тех её слоёв, которые и должны были наследовать состояния, нажитые в 1990-е и 2000-е. Может получиться, что «нажитое непосильным трудом» некому будет наследовать и страна попадёт из рук «аристократии», усиленно создававшейся последние 25 лет, в руки «управляющих», а там и того хуже – «приказчиков» и «светских кокоток». Как это и происходило чуть больше 100 лет назад, когда проматывались колоссальные состояния, созданные в период первоначального капиталистического накопления, а великие князья выковыривали бриллиантики из окладов фамильных икон для подарков дамам «с пониженной социальной ответственностью». Трагедия февраля 1917 года произошла в том числе и из-за этого.
Но не забудем, что идеология всегда была одним из важнейших инструментов обоснования права на власть. Идеология – это не про культуру, не про общество, даже не про социальное развитие. Идеология всегда и везде – про власть. И про власть на конкретном географическом пространстве, и про власть надпространственную. Особенно сейчас, когда мир и правда стал информационно глобален, а власть всё больше превращается в «управление повесткой» и «каскадирование нарративов». За превращение власти в информационную манипуляцию ещё придётся платить и платить втридорога, но сейчас по факту это так.
Говоря об идеологии, мы стремимся избежать, кажется, гораздо более опасного для нашей элиты вопроса – об идентичности. Ибо идеологию можно развернуть в различные стороны: так, например, коммунизм в России прошёл путь от обоснования концепции России как «вязанки дров» в период первоначального большевизма до одной из основ «красной империи» периода позднего Сталина. Коммунизм как идеология в конечном счёте «красную империю» и подвёл. А вот идентичность – она или есть, или её нет. Она либо обозначает место страны и народа в мире, или нет. Она либо устанавливает некие ценности, отделяющие страну и народ от остального мира, либо фиксирует их как часть чего-то большего, а то и растворение в этом нечто большем.
Мы почему-то думаем, что главным нашим соперником на поле идеологической конкуренции будет прозападный либерализм в своём нынешнем сверхагрессивном изводе. Новый западный идеологический продукт, основанный на тоталитарной по сути «культуре отмены», продают в обёртке «инклюзивного капитализма», и он правда сверхагрессивен, ибо не способен ответить ни на один вопрос о будущем человечества и внутренне тоталитарен. Инклюзивный капитализм претендует на человека в целом. Но главный системный противник нашей страны в борьбе за выживание и влияние (именно так – сперва выживание, а потом влияние) – архаика, социальная и цивилизационная деградация. Потому что она уже не просто вокруг нас – в Кабуле, Ташкенте и Каире. Она внутри нас, внутри наших городов и посёлков городского типа. И она, эта агрессивная архаика, уже дала нашему государству бой в битве за вакцинацию. И почти выиграла. Да что там – она выиграла. Это ещё не идеология, да и вряд ли будет, но уже вполне понятная и привлекательная модель социального поведения, претендующая на формирование вокруг себя идентичности. И основана она на социальном анархизме и социальной вседозволенности. А уж «левой» или «правой» – вопрос даже не второй.
Способен ли консерватизм, даже наполненный вполне правильными идеями и ценностями, противостоять архаике? Способна ли идеология, основанная на концепте «пусть будет всё, как при дедушке», противостоять идеям, настойчиво и вполне убедительно нашёптывающим обществу «всё должно быть, как при прадедушке»? Ответ мы, кажется, знаем, но боимся в нём себе признаться, хотя счёт, как говорится, «на табло». Такова, увы, цена социальной деградации в отсутствие социально-экономической модернизации.
Так что же делать?
Отбросить столь привлекательную для нынешней элиты идеологию консерватизма, который пропаганда сделает оптимистичным? Отнюдь! Консерватизм – вполне разумный выбор, особенно в тот момент, когда «прогрессисты» перестали понимать, куда они сами идут и куда ведут других. Более того, сейчас консерватизм – чуть ли не единственный способ восстановить ту самую «связь времён», что целенаправленно разрушал постмодерн, а нынешний трансгуманизм хочет и вовсе «обнулить», сделать традиции, историческую память да и саму Историю – «небывшей». Но консерватизм становится консерватизмом только там и тогда, когда общество развивается, а страна движется вперёд. Тогда и появляется потребность удерживать горячие головы от «детской болезни левизны» или «головокружения от успехов». Именно тогда – в движении – у страны и общества появляется то прошлое, которое стоит защищать, и ценности, достойные того, чтобы их любой ценой сберечь. Но если общество стоит на месте, если не развивается, если нет у народа осознания, что страна идёт вперёд (даже если на практике страна развивается), – консерватизм превращается в оправдание застоя и, как правило, надгробный камень и для страны, и для общества.