Наталья Ахпашева
Родилась в 1960 году в селе Аскиз Республики Хакасия. Окончила Абаканский филиал Красноярского политехнического института, Литературный институт им. А.М. Горького. Кандидат филологических наук. Автор шести сборников стихов и многочисленных поэтических публикаций в литературной периодике, в том числе зарубежной. Выпустила пять книг переводов хакасской поэзии. Член Союза писателей России. Член Русского ПЕН-центра. Призёр международного конкурса переводов тюркской поэзии «Ак Торна», лауреат поэтической премии журнала «Сибирские огни», лауреат литературной премии Республики Хакасия им. Моисея Баинова, лауреат I конкурса художественного перевода с языков народов Российской Федерации «Услышь, Россия, наши голоса». Заслуженный работник культуры Республики Хакасия. Награждена медалью Кемеровской области «За особый вклад в развитие Кузбасса» III степени, орденом Совета старейшин родов хакасского народа «За благие дела», медалью Республики Хакасия «За трудовую доблесть». Работает в Хакасском государственном университете им. Н.Ф. Катанова. Живёт в Абакане.
* * *
Ещё вчера – искусный и весёлый
чудес творец, создатель волшебства.
Ему послушны, строились глаголы
и прочие полезные слова
построчно друг за другом. Заклинаний
сквозь хаос звуков проступал узор,
и, как по взмаху поднебесной длани,
фортиссимо вступал восторгов хор.
А он, неравнодушный к свету рампы,
торжествовал по-детски – вуаля,
вдруг извлекая кролика из шляпы.
Но мог, сосредоточив строгий взгляд,
без спичек развести огонь в камине,
заставить розы расцвести зимой,
погожим днём накликать дождик... Ныне
разлад какой-то в тайной мастерской
вселенской магии. И маг, что толку плакать,
бесславно вышел, так сказать, в тираж.
Остроконечная обвисла шляпа.
Заштопан-перештопан звёздный плащ.
Сомнамбулой блуждает по планете.
Невнятны бормотания его.
Увы! Теперь все крибле-крабле эти
не означают больше ничего.
Кома
Бесплотная тьма. Ни живая, ни мёртвая тьма.
Вернее, не тьма – пустота и внутри, и вовне.
Пространны и неисчерпаемы тьмы закрома,
где что-то лениво пульсирует на глубине.
Здесь нет ни тогда, ни потом – лишь извечность сейчас
всё глубже уходит в трясину густой пустоты,
пучину, которой не нужно ни слуха, ни глаз
и неощутимы границы меж ты и не ты.
А вслушаться если, то нет никакого тебя.
Зря что-то томится, стеснённое клеткой грудной.
Ты весь невесомость и тьма – не постичь, не объять
межзвёздной субстанции сонный бесформенный рой.
Но нежную мякоть блаженного небытия
вспорола внезапная молния боли.
И вдруг
пространства единость распалась на я и не я –
сознания сгусток и чуждую бездну вокруг.
Тик-так. Молоточки секунд запустили отсчёт.
В движение, дрогнув, орбиты вселенных пришли.
Почудилось – кто-то, всё ведающий наперёд,
не то рассмеялся, не то разрыдался вдали.
Не званы, не узнаны – призраки стали мелькать
под куполом памяти, будто в пустом шапито.
Уставил безумие глаз в потолок вспоминать
со страхом прозрения – где я? И главное – кто?..
* * *
Знаешь? Так лучше молчи, не то
люди рассердятся: «Наворожила!»
Лучше сама – на роток платок.
Пропасть, сомкнись. Зарастай, могила.
Мало ли! Если в кругу подруг,
вынырнув из озарений астрала,
часом обмолвишься... Ну а вдруг
произойдёт всё, что наобещала?
Очередная Троя падёт.
С треском обрушится индекс Доу-
Джонса. Бананов ли недород
злой разразится. Масками-шоу
лица сотрутся – ни ртов, ни носов
(эдакая мировая проруха).
Выйдет Атлантика из берегов,
а у соседки корова Пеструха
вдруг перестанет давать молоко.
Ох, и пойдёт по деревне шумиха!
«Чтоб провалиться тебе растакой!
Сглазила! – плюнут. – Накликала лихо!»
Люди – они такие. Зато
нету других ни сестёр, ни братьев.
Выдашь, сама не уверена что,
вслух – предсказание или проклятье?
Вот и помалкивай. От греха.
Ныне-то вдруг совершится чудо?!
Будет эпоха ничем не плоха
и никакого не грянет худа.
Ежели грянет, то всё равно
предотвратить не во власти смертных.
Триллер в четыре дэ за окном
длится, и некуда вывести нервных.
Что ни случись, затевая раздрай,
люди живут как умеют-могут.
Ты уж, родная, не усугубляй.
Пей – для желудка полезно – йогурт.
* * *
Ты покинул мои времена.
Ты вернулся в свои города.
Источили гранит письмена:
никогда, никогда, никогда.
Ароматная летняя ночь
шелестела за кругом костра.
Засыпала счастливая дочь
в глубине кочевого шатра.
Ты покинул мои времена –
накренился простор под крылом.
Затерялись мои племена
меж мирами ячменным зерном.
Ты вернулся в свои города
из объятий любимой сестры.
Не найти у дороги следа,
где стояли родные шатры.
Над железобетонной землёй
нависает стальной небосвод,
и тоска ядовитой змеёй
на могильнике старом живёт.
Карна
У того ль куста проклятого
вдоль тропиночки кривой
горе ищет виноватого.
Невиновный? Чёрт с тобой!
Неизбывной страстью тешится,
пялится из темноты.
Заприметит – не открестишься,
не докажешь, что не ты.
Всколыхнётся пряный донничек,
зарыдают соловьи,
как омоет частый дождичек
кости белые твои.
Тут бы горюшку отмаяться,
успокоиться душой,
оземь грянуться-удариться
и рассыпаться трухой.
Но пока неутолённое –
не избудет, будто клад,
в самом сердце погребённое.
Виноват – не виноват,
огибай другой дорогою
наши гиблые места.
Говорят, что в ночь глубокую
кто невесть и неспроста
всё хоронится за кочками
между топей да болот,
где неяркими цветочками
одолень-трава цветёт.
Книга печали
В.К.
Сказочник милый мой, зла
я не держу. Ты едва ли
помнишь, как нам рассказал
сказку про Книгу Печали,
что, будто клад, схоронил
где-то меж сумраков навьих…
Нерастворимых чернил
траур – для буквиц заглавных.
Тысячелетний старик
рунную вязь разбирает.
Мудрости тёмен язык.
Строк между – смысл ускользает.
Ночи и дни напролёт
взгляд напряжённый слезится.
Златом теснён переплёт.
Вслед за страницей страница
плещется. За окоём
сгинут последние сроки.
Старец упрямым перстом
тычет в проклятые строки.
Отдыха нету ему.
И на пределе сознанья
помнит ли он, почему
жаждал так этого знанья?
Неощутимо над ним
время вселенское длится.
Тают одно за другим
в памяти милые лица –
не узнаёт никого.
Времени не различает.
Кто же он? И для чего
злые страницы листает?
Ночь поворотится вспять
на рысаках тёмно-сивых.
Лучше не ведать – не знать
этих ответов правдивых.
Но разве кто виноват,
если до боли отрадно
стало – смотреть на закат
как зачарованным взглядом?
Катится огненный шар
через пространства чужие.
Затосковала душа
смыслы постигнуть глухие.
В странную сказку твою,
необратимо поверив,
с горя крест-накрест забью
в доме родительском двери.
Как на траву-лебеду
морок опустится синий,
Явью и Навью пройду –
нет мне покоя отныне,
ни вороного коня,
ни прямоезжей дороги,
ночью ненастной – огня,
в битве неравной – подмоги,
друга-попутчика нет…
И над простором родимым
белый немыслимый свет
сходится медленным клином.
С яростным скрежетом круг
вечных небес содрогнётся...
Сказочник милый мой, вдруг
вымысел с правдой сойдётся?
Вперив нерадостный лик
в подслеповатость рассвета,
мне попеняет старик:
– Подзадержался ты где-то!..
Если придумал не нам
сказку про Книгу Печали,
всё ж передай – знаешь сам,
чтобы обратно не ждали…
* * *
Мыши бумагой шуршат в столе.
Слепнет окна слюда.
Раз, наверное, в двести лет
кто-то приходит сюда.
Вместе с эхом гранитных плит
взбирается на крыльцо.
Долго связкой ключей гремит,
отстёгивая кольцо.
Входит. Пальто отправляет в шкаф.
Затем над рабочим столом,
чёрную линзу глазницей зажав,
склоняется тусклым лицом.
Невнятно бормочет в седые усы,
радикулит кляня,
и, как механические часы,
снова заводит меня.
И начинают звёзды кружить,
петь – пружины орбит.
А если ухо к груди приложить,
то сердце в груди стучит…