* * *
В день вхожу, словно в свежесть лазоревых вод,
Копоть ночи смываю струёй светотени.
Город мой, люди, бухты и камни его,
И деревья, и птицы – все в нём – во спасенье!
Бесполезно величье его отрицать,
Севастополь дыханьем наполнен особым,
Крепок он, как объятья, как слово отца,
Безопасен, как шар материнской утробы.
Он стоит в средокрестьи долгот и широт,
Там, где тронул Творец пальцем твердь...
Город ветром орехи сбивает с высот,
Чтоб голодному не умереть.

Севастополь

И копья тополей, и туи веера,
Всё в нём – оружья гром, и шелест шёлка,
А бухты синева с оттенком серебра –
На коже его охристой наколка.
Оплот его – линкор, триера и баркас,
Хранитель равелинов, бог штурвала,
Почётный мореман, детей своих не раз
И в хроники, и в мифы провожал он…
Смятения полна, моряцкая жена
Снесла на пирс тяжёлых чувств поклажу:
«О Николай Святой, не дай испить до дна
Любимому воды забортной чашу!
Пусть, как падёт роса, бриг спустит паруса
И бросит якоря в свет зорьки новой,
О Посейдон седой, не покрывай водой
Улыбку и черты лица живого!
Спаси и сохрани!»… В прорехах паруса,
И как в слезах, причалы тонут в росах,

Но молятся взахлёб волне и небесам
И адмиральша, и жена матроса.
Пробоина в борту, пробоина в груди…
Нет больше их – отца, супруга, сына…
А над собором крест горит, на всех один,
И колокол звон сеет над пучиной.

* * *
Есть у каждого личный утраченный рай,
Где его уже больше не ждут.
Примыкает к нездешнего поля мирам
Край с названием Тарханкут.
Синь и золото, слиток всех эр, всех рас,
Что хоть раз побывали тут,
Чьи жрецы и герои встречали нас
В общем времени – Тарханкут.
Звуки битв и стенаний унёс отлив,
Тишина в глубине минут.
Указательным пальцем всея Земли
К сердцу тянется Тарханкут.

* * *
Полуостров, что зовётся Гераклея,
Гроздь живая на лозе тысячелетий,
Продолжает, в отраженьях звёзд белея,
Тьму преданий, недоступную для смерти.
Горсть прибоя поднеси к дорожной ране –
Ты дошёл до края света: есть он! вот он! –
Галактический пульсар, причал скитаний,
В бесконечность отворённые ворота.

* * *
В Херсонесе тишина ирреальная,
Ни кузнечиков, ни птиц не слыхать,
Над землёю опустевшей прощальная,
Предосенняя парит благодать.
Писан август охрой с ультрамаринами,
Лёгкий норд морскую синь рябью мнёт,
И медузы, распростившись с глубинами,
Движут к берегу подводный полёт.
Набежит сентябрь внезапностью холода,
Серой слякотью ветров и небес,
Август скинет пурпур, вытканный золотом,
И нагим покинет храм-Херсонес.

* * *
Берега, берега…
Тих туман, будто мирные сны.
Здесь теснили врага,
Здесь разили врага
У античной высокой стены.
Полдень
Был до сиянья бел,
Чёрный
К солнцу тянулся дым,
И татарский скакун слабел
У солёной большой воды.
Сколько было их, этих войн,
Здесь, на стыке холмов и вод!
...В древней дали, как миг живой –
Белый парус –
Российский флот.

Синева

Синева – ну просто неимоверная!
Небо с морем вдалеке обнялись.
Только что вошла сюда флотом Генуя,
А чуть ранее – милетский Улисс…
Так просторна синь, так необозрима!
Не маячат в ней ничьи корабли
В час, когда глядит на гавани Крыма
Первожитель безымянной земли.
Всё изменится вот-вот, в миг единый,
Под сияние лазурных небес
Налетит Орда, нагрянет с дружиной
Князь Владимир покорять Херсонес.
А потом, в честь политической гонки
Самый главный нарушая завет,
Многочисленных народов потомки
Вздыбят спор, кто коренной, а кто нет!
Те ушли, а эти были разбиты,
По Днепру казачьи струги плывут…
Смотрит консул с высоты Каламиты
В бесконечную, как жизнь, синеву.