Новый роман букеровского лауреата Ольги Славниковой «Прыжок в длину» (М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной) был опубликован в журнале «Знамя» в 2017 году, получил премию «Ясная Поляна» и вошел во всевозможные премиальные списки. На первый взгляд, роман как будто о подвиге ‒ профессиональный спортсмен спасает ребенка из-под колес автомобиля ценой утраты собственного будущего, а после трагедии вынужден растить его как отец, ежедневно сражаясь с внутренними демонами категории «а что, если бы не». История может показаться идиллически слащавой, однако, такого преступного упрощения автор не допускает. Легкоатлет, а ныне ампутант Олег Ведерников прыгнул не из-за мальчишки, он прыгнул ради прыжка: «на самом деле эта ликующая половинка секунды, когда всё окружающее словно застыло на весу, ‒ она и была целью». Роковая судьба наносит поражение в момент наивысшего расцвета таланта, пиковой точке полёта: «он шел с тренировки, прерванной, казалось, на самом интересном месте, и силовая паутина, его летательный орган, вдруг словно окрепла». Так проявляется философия романа – идея неизбежного фатума таланта, ответственности одаренного перед даром. Герой обязан был прыгнуть, вся его жизнь была ради единственного затяжного прыжка, а жизнь после ‒ ради воспоминания о нём.

Полёт ‒ основной критерий оценки в художественном мире Славниковой, где у каждого человека особый удельный вес. Одни «глыбистые», «густые», они методично выбивают жалкие инвалидные крохи в собесе, живут долго и не знают сомнений, другие ‒ пытаются летать. Людям с большим удельным весом просто необходимы «летучие», одаренные люди, они наполняют их воздухом, на короткий промежуток времени помогают преодолеть земное притяжение. Как правило, за взлётом неизбежно следует жесткая посадка, но ведь полёт всё-таки был, его не отменить, и секунда в небе равна целой тяжеловесной жизни человека «не-летучего».

Спасенный мальчик Женечка Караваев как раз из последних, с высокой плотностью существования. Все детали образа сигналят тревогу: он именуется только с применением издевательского суффикса «Женечкой» или «негодяйчиком»; на одежде множество крючков, зажимов, которыми можно зацепиться за жизнь, притянуть к себе желаемое; детское хобби – отрывать насекомым крылья и коллекционировать обескрыленные тельца. Главная миссия и награда негодяйчика – он сам. Самоценность крепко держит на безопасной земле, но и подняться в воздух не позволяет: «Плохо, если у человека есть талант; плохо вдвойне, если талант растет, замещает собой ординарные, простым питанием занятые ткани: вычти талант, и от человека останется огрызок, а то и вовсе дыра. А вот Женечка, из которого вычитать нечего, при любых обстоятельствах сохраняет полноценность». Люди-женечки посланы тем самым пресловутым роком, чтобы не допустить полёт, буквально оторвать крылья ‒ очень прямая, ничем не завуалированная метафора.

В описании Женечки художественное чутье автора то ли ослабевает, то ли намеренно популяризируется – образ окрашен только одной краской, как забор. В начале романа появляется мысль о том, что «монстрик» опасен, он затягивает в черную воронку своей жизни людей потенциально крылатых, и атлет-инвалид всего лишь один из многих пострадавших. По мере развития сюжета и подрастания героя амплитуда поражения увеличивается – от подающей надежды отличницы-одноклассницы, которая в результате соприкосновения с Караваевым теряет летучее будущее и становится кассиром в супермаркете, до финальной сцены с убийством и множеством покалеченных жизней. Спиральное развитие монстрообразности Женечки кажется утрированным и разочаровывающе предсказуемым в результате разбросанных по тексту маркеров опасности – то он возник как «диавол» под колесами машины, то кровожадно мечтает ободрать крокодила на новый плащ, при этом число жертв, которые упоминаются якобы мимоходом, исчисляется десятками. Возможно, одностороннее усиление создано специально для поддержки концепции, что перед нами не живой человека, но слуга рока, а может быть автору просто не удалось добавить жизни персонажу и он так и остался заготовленной схемой.

Зло в романе предельно понятно и не подразумевает разночтений, гораздо интереснее и тоньше дело обстоит с добром. Оно как бы есть и даже имеет несколько лиц, но при ближайшем рассмотрении все они оказываются фальшивыми. Возлюбленная главного героя одноногая активистка Кира кажется мечтательной дурочкой, которая искренне верует в идею Жизни За Один День, теорию маленьких шагов и восторженно раздает всем желающим рекомендации как победить любую ситуацию установкой на позитив. И автор нисколько не уверяет нас в обратном, просто нет ничего страшнее вспышек позитива у почерневших от горя людей. Бутафорское жизнелюбие – вопрос на злобу дня современного мира. Другое лицо добра с вопросительным знаком – бывший тренер Ведерникова дядя Саня, который не бросает подопечного после утраты спортивного будущего, но рьяно пытается встроить его в новый инвалидный социум. Только совершенно очевидно, хоть прямо и не говорится, что не личность инвалида интересует тренера, а собственная персона в роли спасателя ‒ мотив искаженного добра на иной лад. Таким образом, можно сделать предположение о том, что добро у Славниковой какое-то мутненькое, искусственное, с примесью ГМО, а вот зло, напротив, чистое и настоящее. Очень в духе времени и, по моему мнению, близко к действительности.

Стилистика романа отнюдь не воздушная, восприятию приходится с трудом продираться сквозь обильную метафоричность и густоту сравнений. В основном образы удались, но некоторые эксперименты вроде «носорот», «членистоногое тиканье часов» и «кисло-сладкая тётушка» стоило бы ампутировать без зазрения совести. Регулярно встречаются повторения, как будто в надежде на то, что каждые сто˗двести страниц читателя посещает амнезия. Излюбленные – «лицо как сырая печень» и «скрюченный в виде зета», очевидно, являются лексическими деликатесами. Сюжетные повороты пестрят сменой декораций – от великосветских Альп и бушующего Майдана до съемочной площадки ток-шоу. В составе персонажей и киллеры, и каталы, и привидения (как дань покоренному в прошлом жанру магического реализма), и звездные блогеры. Примечательно, что многие герои выписаны с тщательным вниманием, но по неизвестной причине эти линии внезапно обрываются, ничего не давая ни сюжету, ни идее. Недоразвитые эпизоды и метафорические излишества приводят к невольному выводу о том, что текст откровенно раздут до размеров романа так же, как стрекоза была увеличена до размеров собаки в первом творении Славниковой (1997). Гораздо свежее и ярче произведение засияло бы в небольшом объеме, но за рассказы, как известно, нынче премий не дают.

Дарья Бондаренко