Исполнилось 55 лет со дня рождения замечательного и недооценённого при жизни поэта Надежды Болтянской. Но остались её тонкие лирические стихи и эмоциональные и вместе с тем глубокие эссе, которые мы и представляем сегодня. А также статью матери поэта Эмилии Болтянской об истории любви Надежды и её супруга, продлившейся почти четверть века.
Надя, как свойственно лирическим поэтам, была романтиком, абсолютной бессребреницей и человеком увлекающимся. Ей нравились только необычные, неординарные ребята. Для неё, в отличие от многих женщин, не имело значения ни материальное и социальное положение их родителей, ни будущая обеспеченность их самих. В школьные и студенческие годы у неё было много платонических увлечений, но узнав поближе этих ребят, она обнаруживала, что на самом деле они самовлюблённые, эгоистичные, меркантильные люди, и разочаровалась в них.
В конце второго курса института Надя тяжело заболела и до окончания института запретила себе думать о любви. Она собрала все свои силы, чтобы окончить институт, невзирая на обнаруженную у неё страшную смертельную болезнь.
После окончания в 1986 году Московского инженерно-строительного института (МИСИ), в котором ей пришлось учиться шесть лет вместо пяти, поскольку из-за болезни она на один год брала академический отпуск, Надя стала серьёзно заниматься поэтическим творчеством, посещала литературное объединение «Ключ» при журнале «Юность» (1988–1989 гг.) и принимала участие в семинарах при газете «Гуманитарный фонд» (1989 г.). Её увлечение поэзией оказалось плодотворным, и с 1992 года, когда появилась её первая публикация в газете «Гуманитарный фонд», она издала последовательно друг за другом три поэтических сборника, а также её стихи стали публиковать в ряде авторитетных литературных журналов. В ноябре 1997 года Надежду Болтянскую приняли в члены Союза писателей Москвы. В конце своей жизни она издала итоговую книгу своих стихов «Когда дрожат простуженные губы» (М.,2013).
Тяжёлая, неизлечимая, смертельная болезнь и инвалидность второй группы без права работать не позволяли Наде надеяться на счастливую личную жизнь с любимым человеком. Все знакомые мужчины, которые до болезни увлекались Надей, женились на её более удобных для жизни здоровых подругах.
В минуты отдыха, когда на душе у неё было тяжело и грустно, она часто пела песни Визбора и Окуджавы, а также свои песни, аккомпанируя себе на шестиструнной гитаре. При Надиной музыкальности её пение было так гармонично и трогательно, что от него щемило сердце, оно завораживало, особенно проникновенно она пела «Моцарт на старенькой скрипке играет...», причём у неё эта песня Окуджавы звучала лучше, чем у самого автора. Мама называла Надю «мой маленький Моцарт».
Одна молодая женщина, ровесница Нади, говорила Надиной маме: «Ваша Надя будет вечным ребёнком!», настолько Надя жила в отрыве от бытовой реальности. Она сама это осознавала, и это её очень беспокоило. Поэтому в некоторых её стихах встречаются фразы: «Мы, конечно, справимся сами...» или «Ох, и стала я учёною, хоть немного, хоть на толику...», а также «не грусти, родной, теперь я стала мудрая такая...». Но, конечно, из-за своей тяжёлой болезни она часто вынуждена была терпеть помощь родителей.
Когда ей пошёл двадцать шестой год, неожиданно она встретила Володю. Она приехала домой с сияющими глазами и сказала маме: «С каким красивым, чудесным мальчиком я познакомилась!» А Володя, в свою очередь, сказал своей маме Зинаиде Егоровне: «Я познакомился с девушкой, которая, по-видимому, тяжело больна. Но я хочу на ней жениться!», на что его мама ответила: «Решай сам!» Володя, человек очень застенчивый и сдержанный, долго не мог отважиться предложить Наде стать его женой. Они почти полтора года встречались каждую неделю и ходили гулять на Старый Арбат, о чём она впоследствии писала в своих стихах и эссе. Но когда Надя из-за тяжёлого обострения болезни в очередной раз оказалась в больнице, он вдруг решился и, при-ехав навестить её там, предложил Наде выйти за него замуж. Они поженились, когда им обоим исполнилось по двадцать семь лет.
Их отношения были настолько чистыми и нежными, настолько лишены житейской пошлости, Володя так оберегал Надю, что её подруги, читая её стихи о Володе, с удивлением говорили: «У вас, оказывается, любовь!» – и завидовали Наде.
Надя считала, что ей бог послал Володю. Её подруги не могли понять, почему Володя так любит Надю, и придумывали всяческие меркантильные объяснения этому, и сочиняли всякие небылицы о нём.
Однако секрет такой удивительной взаимной любви молодой пары состоял в том, что они не только были увлечены друг другом физически (как теперь говорят «сексуально»), но оказались очень похожими по своей нравственной и душевной природе. Оба были людьми одухотворёнными. Володя, как и Надя, был романтиком и мечтал сначала стать лётчиком, но из-за недостаточно хорошего зрения затем решил стать врачом и бороться с эпидемиями... В итоге окончил в Москве медицинское училище и Московский инженерно-строительный институт (МИСИ). Володя был щепетильно честным, бескорыстным и бескомпромиссным человеком с большим чувством собственного достоинства. Как и Надя, он никогда ни перед кем не заискивал и не унижался. Его семья жила вблизи Москвы в городе Мытищи, и он никак не хотел прописываться в Москве, которую откровенно не любит, и только через семь лет их совместной жизни по Надиной просьбе из-за необходимости временами обращаться к врачу за больничным листом, он согласился оформить прописку в Москве, чтобы не ездить каждый раз к врачам в Мытищи.
Володя до женитьбы занимался самбо. Как-то раз Надя его в шутку спросила: «Если на меня кто-нибудь нападёт, ты будешь меня защищать?», на что Володя ответил: «Буду, но если ты сама будешь виновата, защищать не буду!»
У Володи был очень хороший художественный вкус. Надя всегда поручала ему украшать ёлку к Новому году, и он превращал ёлку в произведение искусства. Он даже иногда давал Наде советы, что и когда надеть. Володя очень тонко чувствовал поэзию, поэтому всегда безошибочно оценивал Надины стихи. И Надя считалась с его мнением.
Однажды Надя предложила Володе самому сочинить стихотворение. Он написал ей четверостишие настолько талантливое, со свежими неизбитыми образами и удивительным «не затёртым» чистым русским языком, что стало ясно, каким бы он мог быть незаурядным поэтом. Но у Володи не было потребности выражать свои мысли, впечатления и переживания в стихах. Он был очень застенчивым, молчаливым, необщительным человеком и всегда тяготился присутствием Надиных гостей, которых она любила собирать, когда отступала болезнь, чтобы развлечься и поболтать с ними, и которые совершенно не понимали, что за человек Надя и что за человек Володя.
Володя откровенно скучал на этих вечеринках. Так же, как и Надя, супруг её не открывался перед другими людьми и доверял только своей жене. Но даже она писала о нём:
...И как молиться на тебя посметь?
Твоя душа за гранью пониманья...
Володя по характеру был домоседом. В свободное время, которого у него было очень мало из-за работы и домашних дел, он много читал или сидел в интернете. Но самоотверженно сопровождал Надю во всех её поездках как в другие страны, так и внутри России по «Золотому кольцу», и отправлялся с ней по первому её требованию в соседнее кафе или ресторан. И хотя ему становилось дурно от обилия картин, он преданно ходил с Надей во все музеи и на выставки, которые ей было по силам посетить. Любимый его художник – Шишкин, хотя он воспринимал и другую живопись, а не только реализм. Когда они с Надей оказались в Лувре, он был потрясён «Джокондой» и никак не мог отойти от этой картины. А вот ходить по магазинам одежды и обуви терпеть не мог и всегда ждал Надю у входа.
Когда Надя с Володей впервые по-еха-ли за рубеж в Испанию, в местечко Бланас под Барселоной, Надя вернулась в Москву переполненная впечатлениями и, желая поделиться ими, позвонила своей знакомой семейной паре, с которой они в то время часто общались. Однако от главы этого семейства она услышала лишь один ошеломивший её вопрос «Что привезла?». Она даже заплакала от обиды. Все её попытки найти понимание у одноклассниц или однокурсниц были неудачны. Она наталкивалась либо на безразличие, либо, ещё хуже, на недоброжелательность и жестокость. Поддерживали её только мальчики – одноклассники, особенно эмигрировавшие из России Костя Кондратьев и Саша Халилеев. Когда они приезжали в Москву повидать родных, они обязательно навещали и Надю и собирали публикации её стихов. Один её одноклассник Саша Коряков, живущий в Москве, когда она слегла и целые дни была вынуждена проводить одна в квартире, пока Володя был на работе, каждый день в течение почти семи лет подолгу разговаривал с ней в эти часы по телефону, не давая ей отчаиваться.
В последние два года жизни ей посчастливилось сблизиться с бывшей одноклассницей из районной школы, жившей в детстве в соседнем с Надей доме, с Людой Тимошенко. Люда была умным и хорошо образованным человеком, преподавала английский язык, любила музыку и хорошо играла на пианино. Она очень ценила Надин поэтический талант и убеждала Надю не бросать писать стихи и не отчаиваться. Надя могла звонить ей и утром до её ухода на работу, и вечером. Даже в день смерти Надя весь вечер разговаривала с Людой.
Надя и Володя прожили в любви и согласии почти двадцать пять лет. До серебряной свадьбы не хватило трёх недель. Со дня смерти Нади прошло уже почти четыре года, но Володя каждое воскресенье и каждое второе число месяца едет на её могилу и кладёт к памятнику свежие гвоздики. Володя подарил Наде двадцать пять лет счастья, и он продолжает любить Надю.
В последние годы своей жизни Надя писала:
Любви весёлой ласковые крылья.
Мы бережно таинственно бредём.
Ещё дороги не покрыты пылью...
Какое это счастье быть вдвоём.
Эмилия Болтянская