Когда о них потомки говорят

Перечитывая стихи фронтовых поэтов, вновь и вновь поражаешься непостижимой тайне поэтического слова, обладающего пророческим, почти мистическим видением и ведением. Разве не удивителен тот факт, что практически все полегшие на полях Великой Отечественной поэты предсказали в стихах свою гибель?.. Борис Смоленский, погибший двадцатилетним в первые месяцы войны, ещё в 1939 году напишет о людях, «умерших очень молодыми», которые «неожиданно и неумело» – «умирали, не дописав неровных строчек…».

Алексей Лебедев, штурман подводной лодки, словно заворожённый невольным предчувствием, почти с кинематографической визуальностью несколько раз в стихах повторит одну и ту же картину:

 

Лежит матрос на дне песчаном,

Во тьме зелёно-голубой...

 

И, конечно, ещё один в ряду других классический случай с пророческими стихами Николая Майорова, который как наваждение улавливал в слове таинственные знаки будущего. Знаменитое гениальное «Мы» с хрестоматийными строками:

 

Мы были высоки, русоволосы.

Вы в книгах прочитаете как миф,

О людях, что ушли не долюбив,

Не докурив последней папиросы...

 

А самое потрясающее поэтическое прозрение в стихах Майорова касается даже не личной судьбы, но исторического будущего, в котором идущий на смерть поэт и воин предчувствует что-то тревожное, тёмное. Он по-солдатски сурово предупреждает об опасности, размеры которой мы только сейчас начинаем осознавать:

 

Что гибель нам? Мы даже смерти выше.

В могилах мы построились в отряд

И ждём приказа нового. И пусть

Не думают, что мёртвые не слышат,

Когда о них потомки говорят.

 

Так что же «говорят потомки»? Вот некий Александр Подрабинек, выражающий квинтэссенцию клинической ненависти и патологической неблагодарности подобных ему доморощенных борцов с нашим прошлым: «... Пора прекратить лицемерные причитания о чувствах ветеранов, которых оскорбляют нападки на советскую власть. Презрение потомков – самое малое из того, что заслужили строители и защитники советского режима...»

Ни на том, ни на этом свете не дают покоя нашим старикам-ветеранам, русским солдатам, живым и мёртвым... Фронтовик Николай Панченко, выдающийся поэт, абсолютно не востребованный новым «демократическим» временем, напишет в одинокой старости горькие строки об итогах жизни своего поколения:

 

Завершенье – искусство! – по сути

безответно всему вопрошать...

Мы – умрём –

И отборные суки

Сядут наши дела завершать.

 

Мы не имеем права предавать память об этом, отдавать людям без «чувства человеческого достоинства», подлецам и клеветникам на поругание нашу Победу. Мёртвые нам не простят, будущее нас не простит…

---

Вячеслав Афанасьев

1903–1943

Война застала Афанасьева в Москве. Поэт ушёл добровольцем в народное ополчение, затем – в партизанский отряд. Погиб в сентябре 1943 года в бою за освобождение Смоленска.

Застигнутый последней метой…

Застигнутый последней метой

И не успев всего допеть,

Благословлю я землю эту,

Когда придётся умереть.

Благословлю её за воздух,

Дыша которым был я смел,

За светлых рек живую воду,

Где телом и душой свежел.

За поле знойное пшеницы,

За сёла и за города,

За наш достаток, где хранится

Зерно и моего труда.

Благословлю земли просторы,

Где жил я здесь в наш светлый век,

Любил её моря и горы,

Как мог свободный человек.

Что здесь учился у народа

Петь песни ясной простоты

И украшать трудом природу

Во имя счастья и мечты.

1940 

 

Борис Богатков

1922–1943

Родился в Ачинске Красноярского края. В 1940 году приехал в Москву. Работал проходчиком на строительстве метрополитена и учился в Литературном институте. С сентября 1941 года в действующей армии. После тяжёлого ранения и контузии в 1942 году был демобилизован. В декабре 1942 года Богаткову удалось добиться возвращения на фронт. Он был зачислен в Сибирскую добровольческую дивизию командиром взвода автоматчиков. Гвардии старший сержант Богатков погиб 11 августа 1943 года во время атаки на Гнездиловских высотах (Смоленское направление). Посмертно награждён орденом Отечественной войны 1-й степени.

 

У эшелона обнимемся…

У эшелона обнимемся.

Искренняя и большая,

Солнечные глаза твои

Вдруг затуманит грусть.

До ноготков любимые,

Знакомые руки сжимая,

Повторю на прощанье:

«Милая, я вернусь.

Я должен вернуться, но если…

Если случится такое,

Что не видать мне больше

Суровой родной страны, –

Одна к тебе просьба, подруга:

Сердце своё простое

Отдай ты честному парню,

Вернувшемуся с войны».

Декабрь 1942

 

Павел Винтман

1918–1942

Родился в Мариуполе. Участвовал в Советско-финской и Великой Отечественной войнах. Лейтенант, командир стрелковой роты 748-го стрелкового полка 206-й стрелковой дивизии. Погиб 21 июля 1942 года на Шиловском плацдарме в Воронежском сражении. Похоронен в братской могиле № 113 (Шиловский плацдарм) в городе Воронеже. «Я хочу упасть, не веря / В то, что умер навсегда», – писал Павел Винтман в стихотворении 1941 года «Я легко иду по свету».

Я люблю тебя, моё время…

Я люблю тебя, моё время,

Не за то, что ты лучше вчерашних.

За винтовки привычное бремя,

За косые полёты шашек.

 

Пусть мы часто теряем стремя,

Пусть ещё далеко до цели,

Я за то люблю тебя, время,

Что умру я не на постели.

1941

 

Путеводное

В боях мы не грубеем – только руки,

А сердцем стали, кажется, нежней.

Нас осеняют светлые хоругви

Любви к народу, к родине, к жене.

 

Без жалоб мы пускаемся в дорогу,

И где-нибудь, на энском рубеже,

Последний шаг мы отдадим народу,

Последний вздох – оставленной жене.

 

Мы потому уверены в Победе,

Нам потому неведом жалкий страх,

Что юность наша с мужеством –

соседи,

Что нежность наша –

ярости сестра.

9 января 1942

 

Захар Городисский

1923–1943

Родился в Самаре. В восемнадцать лет ушёл на фронт, в августе 1943 года тяжело ранен. Скончался 12 августа 1943 года, не дожив четырёх месяцев до своего двадцатилетия. Стихотворение «Если мне смерть повстречается близко…» появилось в его блокноте за три дня до смерти.

 

Если мне смерть повстречается близко…

Если мне смерть повстречается близко

И уложит с собою спать.

Ты скажешь друзьям, что Захар Городисский

В боях не привык отступать.

Что он, нахлебавшись смертельного ветра,

Упал не назад, а вперёд,

Чтоб лишних сто семьдесят два сантиметра

Вошли в завоёванный счёт.

9 августа 1943

 

Павел Коган

1918–1942

Родился в Киеве. В 1936 году поступил в Институт истории, философии и литературы (ИФЛИ), в 1939 году перешёл в Литературный институт им. Горького, продолжая заочно учиться в ИФЛИ. Когда началась Отечественная война, пытается попасть в армию, но получает отказ, так как по состоянию здоровья был снят с учёта. Поступает на курсы военных переводчиков, окончив которые едет на фронт. Назначается переводчиком, потом помощником начальника штаба стрелкового полка по разведке. 23 сентября 1942 года лейтенант П. Коган, возглавлявший разведгруппу, был убит у сопки Сахарная Голова под Новороссийском.

 

* * *

Нам лечь, где лечь,
И там не встать, где лечь.
....................................
И, задохнувшись «Интернационалом»,
Упасть лицом на высохшие травы.
И уж не встать, и не попасть в анналы,
И даже близким славы не сыскать.

Апрель 1941

 

Лирическое отступление

(из романа в стихах)

 

Есть в наших днях такая точность,

Что мальчики иных веков,

Наверно, будут плакать ночью

О времени большевиков.

И будут жаловаться милым,

Что не родились в те года,

Когда звенела и дымилась,

На берег рухнувши, вода.

Они нас выдумают снова –

Сажень косая, твёрдый шаг –

И верную найдут основу,

Но не сумеют так дышать,

Как мы дышали, как дружили,

Как жили мы, как впопыхах

Плохие песни мы сложили

О поразительных делах.

Мы были всякими, любыми,

Не очень умными подчас.

Мы наших девушек любили,

Ревнуя, мучась, горячась.

Мы были всякими. Но, мучась,

Мы понимали: в наши дни

Нам выпала такая участь,

Что пусть завидуют они.

Они нас выдумают мудрых,

Мы будем строги и прямы,

Они прикрасят и припудрят,

И всё-таки пробьёмся мы!

Но людям Родины единой,

Едва ли им дано понять,

Какая иногда рутина

Вела нас жить и умирать.

И пусть я покажусь им узким

И их всесветность оскорблю,

Я – патриот. Я воздух русский,

Я землю русскую люблю,

Я верю, что нигде на свете

Второй такой не отыскать,

Чтоб так пахнуло на рассвете,

Чтоб дымный ветер на песках...

И где ещё найдёшь такие

Берёзы, как в моём краю!

Я б сдох, как пёс, от ностальгии

В любом кокосовом раю.

Но мы ещё дойдём до Ганга,

Но мы ещё умрём в боях,

Чтоб от Японии до Англии

Сияла Родина моя.

1940–1941

 

Алексей Лебедев

1912–1941

Родился в Суздале. В 1927 году Лебедевы переехали в Иваново. Мечта о море заставила его поехать на Север, поступить матросом. После трёхлетнего плавания на судах Севрыбтреста и торгового флота вернулся в Иваново. В 1933 году ушёл служить на флот. Был радистом, подводником. Учился в Высшем военно-морском краснознамённом училище им. Фрунзе (Ленинград). В 1939 году вышел сборник стихотворений поэта «Кронштадт», в 1940 году – «Лирика моря». С первых дней войны – на боевых кораблях Балтики. В ноябре 1941 года подводная лодка Л-2, на которой поэт служил штурманом, наскочила на мину при выполнении боевого задания в Финском заливе. Весь экипаж лодки погиб.

 

Тебе

Мы попрощаемся в Кронштадте
У зыбких сходен, а потом
Рванётся к рейду серый катер,
Раскалывая рябь винтом.

Под облаков косою тенью
Луна подёрнулась слегка,
И затерялась в отдаленье
Твоя простёртая рука.

Опять шуметь над морем флагу.
И снова, и суров и скуп,
Балтийский ветер сушит влагу
Твоих похолодевших губ.

...И если пенные объятья
Назад не пустят ни на час
И ты в конверте за печатью
Получишь весточку о нас –

Не плачь, мы жили жизнью смелой,
Умели храбро умирать –
Ты на штабной бумаге белой
Об этом можешь прочитать.

Переживи внезапный холод,
Полгода замуж не спеши,
А я останусь вечно молод
Там, в тайниках твоей души.

А если сын родится вскоре,
Ему одна стезя и цель,
Ему одна дорога – море,
Моя могила и купель.

Август 1941

 

На дне

Лежит матрос на дне песчаном,
Во тьме зелёно-голубой.
Над разъярённым океаном
Отгромыхал короткий бой,
А здесь ни грома и ни гула...
Скользнув над илистым песком,
Коснулась сытая акула
Щеки матросской плавником...
Осколком лёгкие пробиты,
Но в синем мраке глубины
Глаза матросские открыты
И прямо вверх устремлены.
Как будто в мертвенном покое,
Тоской суровою томим,
Он помнит о коротком бое,
Жалея, что расстался с ним.

1941

 

* * *

Ты ждёшь меня, ты ждёшь меня,

Владеет сердцем грусть,

И по стеклу, кольцом звеня,

В твоё окно стучусь.

Звезда холодная, блести,

Гляди сюда в окно,

Ты не грусти, ты не грусти –

Я мёртв уже давно.

В зеленоватой мгле пучин

Корабль окончил бег,

И там лежу я не один,

И каждый год как век.

Не внемлю, как года бегут,

Не внемлю ничего,

Кораллы красные растут

Из сердца моего.

И те, кто гибнет на волне

В тисках воды тугих,

Они идут сюда, на дно,

Чтоб лечь у ног моих.

1941 

 

Борис Смоленский

1921–1941

Родился в Новохопёрске Воронежской области. С начала войны – на Карельском фронте в составе 2-й лёгкой стрелковой бригады Медвежьегорской оперативной группы. 16 ноября 1941 года погиб в бою под Медвежьегорском. Вместе с ним были утрачены рукописи фронтовых стихов и поэмы о Гарсии Лорке. Похоронен в посёлке Падун, где в настоящее время установлен памятный знак.

 

* * *

Я сегодня весь вечер буду,

Задыхаясь в табачном дыме,

Мучиться мыслями о каких-то людях,

Умерших очень молодыми,

Которые на заре или ночью

Неожиданно и неумело

Умирали,

не дописав неровных строчек,

Не долюбив,

не досказав,

не доделав…

 

Иосиф УТКИН

1903–1944

Родился на станции Хинган, на Китайско-Восточной железной дороге, которую строили его родители. После рождения сына семья вернулась в родной Иркутск. Переехав в Москву, печатался в московских изданиях. Работал в «Комсомольской правде» завлитотделом. С начала войны ушёл на фронт, воевал под Брянском. В сентябре 1941 года, в бою под Ельней, был ранен осколком мины. Летом 1942 года вновь на Брянском фронте – в качестве спецкора Совинформбюро, от газет «Правда» и «Известия». Участвовал в боях, совершая большие переходы с солдатами. Возвращаясь из партизанского края, 13 ноября 1944 года погиб в авиационной катастрофе. В руках И. Уткина в момент гибели был томик стихов М.Ю. Лермонтова.

Сестра

Когда, упав на поле боя –
И не в стихах, а наяву, –
Я вдруг увидел над собою
Живого взгляда синеву,

Когда склонилась надо мною
Страданья моего сестра –
Боль сразу стала не такою:
Не так сильна, не так остра.

Меня как будто оросили
Живой и мёртвою водой,
Как будто надо мной Россия
Склонилась русой головой!..

 

Если я не вернусь, дорогая...

Если я не вернусь, дорогая,
Нежным письмам твоим не внемля,
Не подумай, что это – другая,
Это значит – сырая земля.

Это значит – дубы-нелюдимы
Надо мною грустят в тишине.
А такую разлуку с любимой
Ты простишь вместе с Родиной мне.

Только вам я всем сердцем и внемлю.
Только вами я счастлив и был:
Лишь тебя и родимую землю
Я всем сердцем, ты знаешь, любил.

И доколе дубы-нелюдимы
Надо мной не склонятся, дремля,
Только ты мне и будешь любимой,
Только ты да родная земля!

 

Николай МАЙОРОВ

1919–1942

Родился в семье ивановского рабочего. Окончив школу, поступил на исторический факультет МГУ, с 1939 года начал посещать поэтический семинар в Литературном институте им. Горького. Летом 1941 года вместе с другими московскими студентами роет противотанковые рвы под Ельней. В октябре его просьба о зачислении в армию была удовлетворена. Политрук пулемётной роты Николай Майоров был убит в бою на Смоленщине 8 февраля 1942 года. Похоронен в деревне Баренцево, недалеко от Гжатска.

 

* * *

Когда умру, ты отошли

письмо моей последней тётке,

зипун нестираный, обмотки

и горсть той северной земли,

в которой я усну навеки,

метаясь, жертвуя, любя

всё то, что в каждом человеке

напоминало мне тебя.

Ну а пока мы не в уроне

и оба молоды пока,

ты протяни мне на ладони

горсть самосада-табака.

1937

 

* * *

Я не знаю, у какой заставы
Вдруг умолкну в завтрашнем бою,
Не коснувшись опоздавшей славы,
Для которой песни я пою.
Ширь России, дали Украины,
Умирая, вспомню... И опять –
Женщину, которую у тына
Так и не посмел поцеловать.

1940

 

Мы

Это время

трудновато для пера.

                                                                        Маяковский

Есть в голосе моём звучание металла.

Я в жизнь вошёл тяжёлым и прямым.

Не всё умрёт. Не всё войдёт в каталог.

Но только пусть под именем моим

Потомок различит в архивном хламе

Кусок горячей, верной нам земли,

Где мы прошли с обугленными ртами

И мужество, как знамя, пронесли.

 

Мы жгли костры и вспять пускали реки.

Нам не хватало неба и воды.

Упрямой жизни в каждом человеке

Железом обозначены следы –

Так в нас запали прошлого приметы.

А как любили мы – спросите жён!

Пройдут века, и вам солгут портреты,

Где нашей жизни ход изображён.

 

Мы были высоки, русоволосы.

Вы в книгах прочитаете, как миф,

О людях, что ушли, недолюбив,

Недокурив последней папиросы.

Когда б не бой, не вечные исканья

Крутых путей к последней высоте,

Мы б сохранились в бронзовых ваяньях,

В столбцах газет, в набросках на холсте.

 

Но время шло. Меняли реки русла.

И жили мы, не тратя лишних слов,

Чтоб к вам прийти лишь в пересказах устных

Да в серой прозе наших дневников.

Мы брали пламя голыми руками.

Грудь раскрывали ветру. Из ковша

Тянули воду полными глотками

И в женщину влюблялись не спеша.

 

И шли вперёд, и падали, и, еле

В обмотках грубых ноги волоча,

Мы видели, как женщины глядели

На нашего шального трубача.

А тот трубил, мир ни во что не ставя

(Ремень сползал с покатого плеча),

Он тоже дома женщину оставил,

Не оглянувшись даже сгоряча.

 

Был камень твёрд, уступы каменисты,

Почти со всех сторон окружены,

Глядели вверх – и небо было чисто,

Как светлый лоб оставленной жены.

Так я пишу. Пусть не точны слова,

И слог тяжёл, и выраженья грубы!

О нас прошла всесветная молва.

Нам жажда зноем выпрямляла губы.

 

Мир, как окно, для воздуха распахнут,

Он нами пройден, пройден до конца,

И хорошо, что руки наши пахнут

Угрюмой песней верного свинца.

И, как бы ни давили память годы,

Нас не забудут потому вовек,

Что, всей планете делая погоду,

Мы в плоть одели слово «Человек»!

 

* * *

Пусть помнят те, которых мы не знаем:

Нам страх и подлость были не к лицу.

Мы пили жизнь до дна и умирали

За эту жизнь, не кланяясь свинцу.

1941

 

* * *

Нам не дано спокойно сгнить в могиле –

Лежать навытяжку и приоткрыв гробы, –

Мы слышим гром предутренней пальбы,

Призыв охрипшей полковой трубы

С больших дорог, которыми ходили.

 

Мы все уставы знаем наизусть.

Что гибель нам? Мы даже смерти выше.

В могилах мы построились в отряд

И ждём приказа нового. И пусть

Не думают, что мёртвые не слышат,

Когда о них потомки говорят.

 

Из последнего письма Николая Майорова

«Здравствуй, Ирина!

Жду эшелона для отправки на фронт. Нахожусь на маршевой роте. Говорят, нас направляют в гвардейские части, на Московский фронт. Хорошо бы ехать через Иваново – возможно, забегу.

Обмундированы хорошо: полушубки, ватники, в дороге валенки дадут. Дали махорки – самое главное. Воевать придётся в самые зимние месяцы. Ну да ладно – перетерпим...

Поздравляю тебя с Новым годом, 1942-м! Что-то ждёт меня в этом году?..

28 декабря 1941 г.»

 

8 февраля 1942 года на Смоленщине политрук пулемётной роты 1106-го стрелкового полка 331-й дивизии Николай Майоров был убит.