Виктор Пелевин.
Тайные виды на гору Фудзи.
– М. : Эксмо, 2018.
– 416 с. – 55 000 экз.
Покорение вершины
Одним из главных писателей-провокаторов в России по праву может считаться Виктор Пелевин. Его либо всем сердцем обожают, либо брезгливо отплёвываются от одного лишь упоминания его персоны в диалоге о постмодерне в современной литературе. Факт остаётся фактом – к Пелевину очень сложно относиться равнодушно: его преисполненные абсурда романы и повести, полные наркотических препаратов, философских проповедей, ненормативной лексики и эзотерической дидактики, заставляют читателя задуматься над экзистенциальными проблемами. Не стал исключением и последний пелевинский роман – «Тайные виды на гору Фудзи».
Сложно назвать эту вещь выбивающейся из общей колеи творчества Пелевина – напротив, новый роман вобрал в себя самый привычный для автора инструментарий: здесь и «новые русские», и размышления о метафизике в контексте ежедневной рутины, и провокационные религиозные образы, причудливо контрастирующие с переосмыслением общебытовых проблем и социальных норм, и, конечно, пространные диалоги и монологи главных героев.
Обратим внимание на то, что среди всех персонажей романа нет ни одного положительного (ещё одна узнаваемая авторская черта). Это объясняется как тем, что Пелевину, в сущности, свойственна некоторая мизантропия, так и идейным содержанием романа. Интернет мгновенно поставил клеймо антифеминистского романа на новую книгу Пелевина, практически забыв о том, что в его произведениях к людям в принципе отношение довольно скептическое. И дело тут отнюдь не в половой принадлежности, национальности или социальном статусе, а в восприятии духовного содержания личности, о чём автор неустанно говорит нам в течение всего своего романа.
Вообще, если говорить о сюжетном построении, «Тайные виды на гору Фудзи» – произведение достаточно прямолинейное, что, однако, с лихвой компенсируется изысканной стилистикой и освоенной темой – глубоким проникновением в философию буддизма. Так, например, можно выделить стремление Пелевина отразить через абсурдные (зачастую гротескные) ситуации обыденную реальность, благодаря чему мировоззрение главных героев находится в постоянной динамике: олигархи-гедонисты в погоне за кайфом исследуют всё новые буддистские джаны, а затем в панике стараются забыть об увиденном; использованная для закрытия чужого гештальта сорокалетняя женщина восстаёт против патриархата и попадает в секту боевых феминисток, где подвергается эзотерическим ритуалам, и так далее, и в том же духе. По большому счёту Пелевин здесь рассуждает вовсе не о мистицизме: его роман, безусловно, полон иронии, но это грустная ирония человека, провожающего взглядом воинствующее невежество современного общества по отношению к истинно нравственным ценностям. И в данном контексте вполне к месту смотрятся ироничные развёрнутые метафоры:
«Мирской человек <…> никогда не достигал подобного покоя, и то, что он зовёт этим словом – это когда вставленный ему в **пу паяльник остывает со ста градусов где-то до семидесяти пяти. Но покой четвёртой джаны – это совсем, совсем другое. Там вообще нет ни **пы, ни паяльника. Есть только покой».
Возможно, своим новым романом Пелевин и не взял новую высоту. Это классический роман Пелевина, чуть более дидактический, чем другие. Но становится ли от этого книга посредственной сама по себе? Определённо можно сказать, что нет. Прямота в монологах-проповедях и стремление «докричаться» до читателя, объяснить ему, что есть истинное удовольствие и просветление – подкупают, заставляют дочитать роман до конца с интересом. Ведь, в сущности, все мы имеем свои виды на гору Фудзи, на сакральное знание о безграничном счастье, которое таит за собой эта гора, и все мы хотим покорить её вершину... До поры до времени. И только тогда, когда мы достигаем этой самой вершины, к нам приходит главное знание – знание о том, что часто даже самым смелым видам на Фудзияму лучше бы оставаться тайными.
Артемий Бесполов
Фетиш из сувенирной лавки
Три состоятельные улитки под руководством автора модного стартапа поползли на гору духовного восхождения, возжелав её сделать своей, произвести рейдерский захват в лучших традициях. Но с российским боевым бизнес-инструментарием далеко не уедешь, он не конвертируется, особенно в духовной сфере. Вот и стали не рейдерами, а заложниками. Вместо бесконечного счастья – терзания. Ну, и, само собой, ищите женщину. Это она вьёт верёвки и дёргает за них.
Виктор Пелевин стал нашей граммофонной пластинкой и кофейной гущей одновременно. Пластинка эта включается регулярно, в её раскрутку вкладываются, на неё подсадили определённый сегмент «самых продвинутых» если не читателей, то посетителей кофеен, которые могут тянуть всё это под молочный коктейль или капучино с татуированной пенкой. Да, и обязательны усилители вкуса, которые подсаживают на тот или иной продукт.
Прикольно, но не удивляет. Эта пластинка уже вполне ритмично крутится сама собой без особой необходимости, но по инерции и с многочисленными царапинами на кругляше винилового катка. Роман не без фирменного пелевинского обаяния, которое превращается скорее в дешёвый фетиш из сувенирной лавки. Увядающая красавица ещё обладает чарами, но вот полк своих поклонников едва ли увеличит, они не помнят её во всём блеске, а только лишь слышали легенды и анекдоты.
Пелевину бы переродиться, стать птицей Феникс и сжечь пару томиков, чтобы в этом дыме и золе собрать что-то новое. Перевоплотиться, иначе скоро станет карикатурой на самого себя, ведь не в заложниках же, право слово, он находится, не сидит в тёмном зиндане, где за похлёбку выдавливает из себя по капле…
Годовые пелевинские циклы от текста к тексту объясняются ещё и тем, что взял на себя роль летописца нашего времени, а, возможно, и духовидца. Поэтому и выдаёт каждый раз свой дайджест – свежевыжатый сок. В силу ритмичности своей прозы он держит нос по ветру и заигрывает с модными трендами, делая вид, что стёб – лучшее лекарство от них.
Виктор Пелевин – священный амулет нашего литературного времени. На удачу или от сглаза. Хотя не исключено, что в какой-то момент его подменили и стали попросту выдавать дешёвую подделку, производимую в каких-то кустарных и антисанитарных условиях. Но при этом фирменную бирку штампуют исправно. Всё может быть… Чем-то он напомнил Валентина Пикуля, романов которого было с избытком в девяностые. Они были дико востребованы, поэтому этот избыток не ощущался. Ажиотаж прошёл, и всё это уже не будоражит, зачастую лежит мёртвым грузом на полках личных библиотек или пылится у букинистов. Пелевин ещё не пылится, но голос заметно слабеет по мере заезженности пластинок.
Ореол таинственности всё ещё придаёт шарм, из-за чего его тексты тяготеют к проповедям, а он сам тщится быть проповедником. Эти проповеди воспринимаются как иносказания, намёки на что-то важное и таинственное и требуют своего герменевта. Вот и читатель волей-неволей, а установкой в стиле Кашпировского, склоняется над письменами и пытается оттуда что-то выудить для себя, ну хоть афоризмы житейской премудрости на худой конец. Но если внимательнее присмотреться, то всё это так и остаётся кофейной гущей и не меняет свою субстанцию. Впрочем, и этого достаточно: «В этом мире есть только бесконечный поток изменений. И вы, и я – просто отблески на его поверхности».
Человек – «программируемое животное», поэтому и автор попросту программирует своего читателя. Внушает ему, что находится невдалеке от того места, где наше время периодически исповедуется. Он якобы слышит и чувствует это дыхание внутреннего «я» других, если не дословно, то по некоторым обрывкам считывает и посмеивается. Но это лишь для того, чтобы от чего-то оттолкнуться. Дальше традиционное пелевинское: «Солидный Господь для солидных господ» и платные экскурсии по закоулкам души или её декорациям.
Да и сам Пелевин – свое-образный литературный рантье. Он весь из осколков нашего времени, хоть и всё время пытается доказать обратное. Поэтому и роман он скорее не пишет, а монтирует, делает нарезку клипа. Писатель пытается показать, что всё, что мы видим вокруг, и сам человек – череда мерцаний или «загробный свет» погасших звёзд. Но на самом деле – это ряд сменяющихся кадров, которые сам автор старательно нарезает.
Рассуждения о миражном мире и о людях, живущих в особой матрице, далеко не новы. Эдакая своеобразная мудрость на все времена: если не знаешь, что сказать, то отрицай и рассуждай о призрачности бытия. Расчёт на то, что читатель псевдоглубокую мысль из всего этого всё равно откопает и будет рад находке. Несёт от этого всего и нигилизмом. В том числе по отношению к настоящему, которое приносится в жертву прошлому и будущему. И тоже воспринимается только лишь как мерцание. И герой – человек из настоящего – таким образом опустошается: «Ты есть это. И это пройдёт».
Но любопытно и другое: в чём причина востребованности подобного послания о призрачности всего сущего именно в наши дни? Чем завораживает картина плетения «узоров распада»? Или этот видеоряд из недавней нашей истории до сих пор у нас перед глазами и не успел остыть, не успел поблекнуть?.. Быть может, здесь мы имеем проявления той самой распадной реальности, которую не так давно пережили, но не изжили, вот и рвётся она наружу, ищет лазейки и пытается закинуть свои абордажные крюки?..
Андрей Рудалёв