Первый вопрос, который может возникнуть после восприятия моего агрессивного заголовка: кто такой Пьецух и почему именно его нужно читать? Ответ прост: Вячеслав Пьецух – наш классик, а классиков следует читать, исследовать, осмыслять, знать, примерять к сегодняшнему дню и чтить. Таким образом, между «читать» и «чтить» дистанция превеликая – тут не в одной букве разница! – и пройти её придётся нам и будущим поколениям.
Классиком, понятное дело, становятся не вдруг, не по блату и не по случайному стечению обстоятельств… Даже самый могучий пиар, которому, как считают многие, в нашем мире всё подвластно, тут оказывается бессилен: дутые шарики, набрав некую высоту в пустоте, имеют обыкновение лопаться и исчезать, как бы кто-то ни следил за их непостижимыми маршрутами ввысь.
У Вячеслава Пьецуха другая судьба. При жизни его уважали, им восторгались, но как-то странно: он жил и творил без большой славы с её беспредельными хвалами и приглашениями на всё и отовсюду, однако испытывая на себе огромный пиетет с разных сторон и совершенно пренебрегая любым внешним успехом, словно начитавшийся Екклесиаста насчёт «суеты сует» опытный грешник. Да он и был им, в конце концов. Пил изрядно. Но при этом мыслил свободно и легко. Имел вкус ко всему изящному и сочному. Но всегда был сосредоточен на одном, на главном. А главным для него делом было смеяться над Россией и плакать о России – вместе с Россией… Мне кажется, в его стиле и слоге сказалось тайное единение с тремя, по крайней мере, русскими классиками – Чеховым, Платоновым и Зощенко.
От Чехова Пьецух принял анекдотическую правду абсурда реальной жизни, наблюдение за которой требует особой зоркости к мелочам и деталям. Герои – в меру чудаки, в меру чудаки на букву «М»… Их лица серьёзны, хотя они участвуют в каждодневных благоглупостях своими бесконечно простодушными разговорами и логически мотивированными поступками. Их дурашливость очевидна, но никогда не ложна. В том-то и секрет этого писательского мастерства, что из, казалось бы, совершенно частного случая автор рассказа извлекает бытийные смыслы, зовущие к обобщениям и, что абсолютно неожиданно, к состраданию.
Нечего скрывать – скажем прямо: подобно Чехову, Вячеслав Пьецух был вне современного ему черносотенного славянофильства, но он не был и рьяным «западником» – его отшельничество от этих противоборствующих направлений объяснялось просто: он был сам по себе. Не примыкая к крайностям, он писал о Родине, думал о Родине, отвечая за каждое своё золотое слово о ней. Национализм (даже в самой скрытой форме) и Пьецух – две вещи несовместные!..
И вот тут за спиной творящего свою рукопись Пьецуха начинает маячить пришедший из своего далека Андрей Платонов. Это он будто надышал на нашего автора свой неповторимый, но такой явственно ощутимый лиризм, берущий за душу и печалящий своей горьковатой на вкус правдой российского примитивизма. Самое глупое, бредовое, несусветное, даже чудовищное преображается у Пьецуха в какую-то поразительную, необъяснимую чистоту и человечность. Далее при чтении прозы Вячеслава Пьецуха мне грезится пробравшийся на страницы его опусов и осевший там между строк дух Михаила Зощенко. Этот чеховско-платоновско-зощенковский напев лишён всякой манерности и созидает в мягкой ироничной форме образ нашей вселенской дури, столь разнообразной, сколь и на каждом шагу узнаваемой. Читая Пьецуха, мы усмехаемся непременному дебилизму всего и вся, с одной стороны, изумляющему, а с другой – совершенно изумительному.
Конечно, несмотря на мои триединые векторы, Пьецух остаётся Пьецухом, и только Пьецухом, который вовсе не изобличает, а скорее констатирует… Он всё время в позе мыслителя, но не роденовского, а какого-то меланхоличного созерцателя – то, о чём он пишет, смакуя какую-то жуть и хренотень, отзывается болью. Тут уже впору говорить о его пунктирной перекличке с самим Гоголем, а ещё и с Лесковым и даже, может быть, с Салтыковым-Щедриным.
Смеховая культура Вячеслава Пьецуха заключается в изображении мелкоты жизни на любимой земле в дрянное время. Людишки, населяющие эти пространства, – знаки живого потока конфликтов и конфликтиков, милые антигерои, погрязшие в прелестях скучноватого сероватого быта. Но их можно понять и простить, потому что от них мало что зависит, хотя, если хорошенько подумать, они-то и решают всё. Писатель Пьецух не зовёт к сопереживанию (он вообще ни к чему не зовёт, кроме фундаментальных ценностей, а они оттого и фундаментальные, что сами к себе зовут), он просто добр и сердечен – по отношению даже к врагу или какому-то русскому дураку, которому больше удивляется, чем его разоблачает. Пьецуху дурак интересен своей гомерической привязкой к иррациональному, своим естеством в мире абсурда. Вот он, к примеру, рассказывает о том, что творилось на войне. Но при этом берёт за загривок войну Советского Союза с Финляндией, то есть войну глупую и позорную, нарочно забытую и чрезвычайно кровавую из-за проклятой сталинщины (кстати, тема редкая, по сей день не освоенная, а ведь эта снежная вакханалия была предупредительным выстрелом перед трагедией 41-го года), и выставляет её с такой болью, с таким нескрываемым пониманием Великой Бессмыслицы происходящего, что сердце разрывается и комок в горле застревает.
То же самое чувство овладевает читателем Пьецуха и после его так называемых исторических экскурсов, где настоящее и будущее нашей страны поверяется комическими «ужастиками» прошлого, – на эти писательские деяния писатель был горазд (сказывался высокообразовательный уровень профессионала – бывшего учителя истории). Впрочем, и современная «Новая московская философия» под пером писателя становилась блестяще выписанной картиной жизни и рафинированного общественного изъявления. Пародия тут налицо, высокая пародия.
У каждого классика – свой литературный метод. Нет метода – нет классика. Метод Пьецуха я бы назвал так: это «реализм житейского сюрреализма». Почему? Да потому что чистый сюрреализм коверкает реальность, соединяет несоединимое, безобразное превращает в диковинную красоту… А у Пьецуха наша Россия изначально исковеркана, безобразна и абсурдна, и ему остаётся видеть её такой, какая она есть, – значит, живописать правду.
Кто же он при этом? Непатриот? Клеветник? Злобный карикатурист? Да нет же, нет… Он самый настоящий, что называется, интеллектуальный почвенник, всем сердцем живущий в гуще народной жизни, только не воспевающий её супонь и сермягу, клюкву и редиску, а страдающий из-за накрывшей эту самую жизнь пустоты и темноты…
Сегодня стало модно и ох как двусмысленно называть Россию этакой «Азиопой», «отдельной цивилизацией», «государством с новым имперским величием»… Пьецух таким радетелям псевдопатриотизма отвечает всем своим творчеством: «Посмотрите на мой «глубинный народ» и вы поймёте, что врёте и играете в свои политические игры, только и всего!»
Миры больших писателей взаимно параллельны, их сравнивать – что ананасы и яблоки, и тем не менее… Протиснувшись где-то между Горенштейном и Войновичем, встав вровень с Довлатовым и Шукшиным, Пьецух, как почвенник-интеллектуал превосходит многих других весьма известных «деревенщиков» и «горожан» прежде всего своей склонностью к иронико-философскому осмыслению родины как конгломерата человеческой ментальности и исторической судьбы. Он попросту умнее многих своих коллег по писательскому цеху, пусть даже по-своему даровитых и популярных.
Кстати, о популярности. Пьецух сегодня очень читаем. Его популярность растёт в хорошо набранном темпе и объясняется просто: кладезь мудрости востребован особенно во времена духовного голода и всевозможных имитаций правды. Читатель нынче, объевшись «женскими детективами» и глянцем кулинарно-любовной тематики, хочет настоящего русского слова, игры ума и свободной мудрости. Он скучает по чтению, ибо ему надоело чтиво. Вячеслав Пьецух как раз даёт ему увлекательное общение с собственной страной, с её днём вчерашним и сегодняшним. В сущности, все рассказы, анекдоты, повести, романы Пьецуха – это огромное эссеистское полотно под одним кратким названием «Русь». Хочешь с ней познакомиться поближе, распознать до конца, задуматься, где, с кем и ради чего живёшь на этих просторах, – читай и наслаждайся! Это сейчас стало возможно, потому что замечательное издательство «Зебра-Е» выпустило (внимание и удивление!) одиннадцатитомник Вячеслава Пьецуха, каждый том – двухтысячным тиражом!..
Собрание сочинений современного классика – акт поистине уникальный, можно сказать, сенсационный. Эта футбольная команда томов составлена из игроков высшего класса на литературном поле чудес. При всём разнообразии сюжетов, которые я не намерен здесь пересказывать, как бы мне ни хотелось. Замечу то, что бросается в глаза сразу, – это единое, цельное повествование, где рассказ перетекает в эссе, и швов между ними не видно. Как в круглосуточном площадном балагане. Одно шутовское действо беспрерывно соединяется с другим и по-бахтински карнавалит свою вязь. Так и у Пьецуха – построение лишь хронологическое (и то только таковым кажущееся!), а могло быть смешанным чрезвычайно спокойно: скажем, первый том можно было нумеровать девятым, восьмой – третьим и т.д. Что бы при этом изменилось? Наше читательское
восприятие одиннадцатитомника осталось бы, в общем, тем же, что и при цифровой последовательности… Я хочу предложить читать Пьецуха с любого места любого тома. Важно другое: начнёте читать – не оторвётесь!
Ошибочно думать, что литература Пьецуха перенасыщена публицистикой, которая традиционно убивает литературу. Но вся штука в том, что так называемая публицистика Пьецуха собственно публицистикой и не является. Никакой прямолинейности, плакатной агитки, лобовой атаки на зло. Пьецух – аристократ языка, ему жизнь с сумасшедшинкой, со сдвигом, мистической тайной много интереснее жизни пресной и понятной. Поэтому его размышления ничего никому не навязывают. Разве что нетерпимость к воровству и другим проявлениям безнравственности им неукоснительно утверждается. Можно ли безбожника убедить в разнице свободы и беспредела? Пьецух поэтому горюет, а не негодует. Усмехается, а не издевается.
Такая пропозиция не требует поверхностных призывов «ко всему хорошему». Нашему Автору близка задушевная интонация, при которой ирония несёт созидательную функцию. Пьецух не разрушитель того, что не принимает, а не приемлет он не худо – саму основу основ той государственности, которая учредила человеческое рабство, превратила мыслящего гражданина в послушное ничтожество. Пьецух при этом никому не грозит кулаком. Любое пролитие крови он считает трагической тщетой и преподаёт нам блестящий урок ненасильственного, прежде всего умственного сопротивления всем укоренившимся в нашем обществе мерзостям и несправедливостям.
Нельзя считать, что писатель Пьецух знает, «как не надо жить». Ведь он не знает и «как надо». И в этом как раз сила этого мастера. Зимой он работал в Москве, в квартирке на окраине – в Ясеневе. Летом устраивал себе «Болдинскую осень» в деревне Тверской области, где и похоронен в земле, которую любил неистово, но которой всем своим творчеством предъявлял писательский счёт. Это символично, что они сроднились навек – земля и прах таланта. Одиннадцатитомник подтверждает, что мы имеем дело с наследием классика.
Добавлю лично от себя, то бишь режиссёра.
Именно в силу повествовательного (преимущественно размышленческого) характера его прозы её трудно инсценировать, ибо драматургия мысли требует словесного приоритета над зрелищем. Как театральный человек и будучи со Славой в дружеских отношениях (вместе со своей женой Ирой он множество раз бывал на моих спектаклях в театре «У Никитских ворот»), я не упускал случая просить его написать пьесу. Комедию. Трагикомедию. Что хочешь, наконец.
Он отмалчивался, отнекивался… Однажды огорошил:
– Я написал для тебя одно говно. Но не дам.
– Почему?
– Потому что говно.
Разговор был исчерпан. Но через пару лет я к нему вернулся.
– Нет. Пьесы писать – не моё. Чехов лучше пишет. Я лучше Чехова не напишу… А хуже – зачем?
Так он и умер, не написав для меня пьесы.
Жаль. Знаю точно: писатель Пьецух при всём желании «говно» не мог написать!..
Теперь он классик. Давайте читать классика!..
Марк Розовский