Родился в 1948 году в Москве. Автор трёх поэтических книг. Напутствовали в литературу Юрий Домбровский и Николай Тряпкин. Член Союза писателей России.
Сентябрьский сонет
Леониду Губанову
А ветер гонит листья со двора
и плач гусей над опустевшей рощей.
Пора, мой друг, и нам уже пора, –
Звонят, звонят вовсю колокола:
взглянуть на мир отчаянней и проще.
И пусть дурдом, пусть прямиком на площадь
под марши бесконечного «Ура!».
Пусть звуки набирать, как номера
оглохшего, немого телефона…
Ты, как в пластинке песня, – арестован.
А кем? За что? Кому ты адресован
на выдохе последнего прогона –
как беспощадно неуместный довод
тобою же разбуженного звона.
Вишня
Не сон, а мутная река
и вертолёт, над ней зависший,
и солнце в мутных облаках
над срезанной осколком вишней.
«Прости, не повезло тебе…» –
а что ещё? Слова участья?
Кому-кому они теперь
про трудную дорогу счастья?
Кому-кому?.. И что сказать
о том, как годы понемногу
торит к военкомату мать
вот эту самую дорогу?
Как сверху ни меняй обзор,
а бомбы всё равно сорвутся.
Взревёт – вот-вот, – как зверь, мотор –
зенитки хором отзовутся.
Вот-вот… И вспыхнет будь здоров.
И весь ты был, как будто не был
в дырявом ромбе трассеров
трясущейся заплаткой неба.
Теперь уж точно нет причин
давиться байкой бесшабашной.
Прощай сквозь жуткий вой турбин
и ужас первой рукопашной.
Мир накренился и застыл.
Молись, чтоб миной не накрыло!
Чтоб под конец достало сил
не взвыть над собственной могилой...
Далёко прокатился гром,
далёко плазменной короной
сквозь тучи вызарило дом
над выгнутою в пропасть кроной
и пыльный тракт в колосьях ржи,
и васильков седую просинь…
«Люблю-люблю» – как жажда жить
ребёнка, что под сердцем носишь.
Уходит в облака десант,
на стропах чьих-то слёз зависнув.
И мне пора. Бывай, пацан,
не уберёгший свою вишню.
* * *
Ночная улица морозна и светла,
от фонарей пространные разводы.
И луч звезды, что лазера игла,
вакцину января под кожу вводит.
Иду по городу – он тоже одинок,
как та звезда в холодном мирозданье,
где нет ни встреч, ни почты, ни тревог
и даже нет надежды на свиданье.
Гори-гори! Ты у меня одна.
А что ещё не верящему в Бога
ты можешь дать?.. Пустынно холодна
в январский снег последняя дорога.
* * *
Виктору Астафьеву
Гляжу со страхом я в грядущий день.
его рассветы, мнится, застят тучи,
и по просёлкам русских деревень
летят гонцы известий неминучих.
А там за ними – только пыль столбом! –
товарняки да скопища людские…
Да неужели это вправду он –
день гибели, день траура России?!
Нет-нет, не надо, из меня пророк…
Таких кликуш я сам бы ставил к стенке.
Вот, урожаю подводя итог,
гуторят мужики о пятилетке –
и трудоднях, подобных решету,
о вдовьих ласках со слезою горькой.
Зачем, зачем в ту боль и нищету
меня швыряет с каждого пригорка?
Слепая память, что же ты со мной
творишь, сшибая прошлое с грядущим?
Все грозы мира отошли с войной,
а я зову, выкликиваю лучших –
оставшихся навеки там, где рожь
поникла ныне самым бедным цветом…
Седая память, что с тебя возьмёшь,
коль и в грядущем нет тебе ответа?
Владимиру Высоцкому
Ты не умер, но уже
городу по горло
сплетен, слухов в неглиже:
где? когда? по ком так
сох да маялся?.. «Страдал», –
давятся в автобусы,
чтоб скорее рассказать
про твои способности.
И за то, что непритворно
жил поэт в новинках,
собирается б...во
да на твои поминки.
Ты не умер, но уже
в трауре поклонники.
Им бы только пожалеть,
вот как травили – вспомнят ли?