Мы много говорим о новом мире, который вот-вот придёт на смену нынешнему, миру выморочной глобализации. Эту полудохлую лягушку ещё пытаются надуть через соломинку, но процесс «гальванизации глобализации» вряд ли имеет перспективы.
Новый мир неизбежен, но, чтобы он возник, должны прежде появиться «люди нового мира». Именно они становятся носителями новых идей и ценностей, их поначалу немного, они резко контрастируют с окружающими. Глядя на них с тихой ненавистью, обыватель постепенно дозревает, свыкается с мыслью, что навсегда уходит в прошлое привычный уютный мирок (а обыватель – существо сверхадаптивное, привыкает к чему угодно, и всякий мир, где он прижился, довольно скоро начинает казаться «уютным»).
Новые люди – непременный маркер нового мира. Да, далеко не все доживают до его триумфа, сгорая в ходе борьбы со старым. Некоторые встречают старость в разного рода «кооперативах политкаторжан» или провинциальных городках на улицах своего имени. Но именно они сделали когда-то приход нового мира идеологически (и, если хотите, психологически) неотвратимым. Они убеждают всех, что можно и нужно жить по-другому.
Кто эти люди в нашем новом мире, прорастающем через асфальт общества потребления? Ведь они наверняка уже здесь, ибо старый мир трещит по швам...
Понятно, кто был носителем идеологии прежнего мира поздней глобализации, в котором развитие виделось в неограниченном потреблении. Это был «его величество средний класс». Благоденствие среднего класса ставилось в центр глобального развития. Его формирование и последующее процветание считалось залогом вхождения России в мировую цивилизацию.
О кризисе постмодерна легче всего судить по изменению положения среднего класса. На Западе он прошёл путь от «протобуржуазии» к статусу «рантье потребления» и, что важнее, оказался допущен к социальным лифтам. Затем случился «великий раскол» середины 1990-х: на почти классических обывателей, живущих доступными кредитами, и «креативный класс», ставший авангардом постмодерна. В России отзвуком этого раскола (как обычно, уродливым, на то мы и кривое зеркало Запада) стали бесконечные разборки, кто может считаться людьми с прекрасными лицами, а кого либеральное политбюро исключит из этого списка. Но именно средний класс потреблял всё то, что можно было бы назвать социально необязательными технологиями. Они не нужны в текущей жизни, не соотносятся с профессиональным развитием и даже не слишком добавляют комфорта, но говорят о «продвинутости» пользователя, его месте в авангарде постмодерна. В своё время автора поразил стартап по распознаванию в компьютерных сетях мордочек кошечек. Есть примеры и ещё проще – многокамерные телефоны, круче фотоаппаратов. Или экраны, передающие больше оттенков цвета, чем способен воспринять глаз. Или помидор с запахом дыни, а шоколад – моркови. Ничего ужасного, но зачем?
Однако именно средний класс быстрее других социальных групп утрачивал связь с собственностью – главным признаком социального статуса в буржуазном обществе. Такая вот вышла загогулина.
Кстати, превращение «предпринимателя», несущего на себе риски от занятия коммерцией, в «бизнесмена», который «оптимизирует» налоги, релаксирует на далёких экзотических островах, но чуть что – стремится переложить риски на государство, тоже из этой же линейки трансформаций.
Ещё одна глубоко трагичная черта современности – бессмысленный смех постмодерна. Превращающего всё, в том числе и смерть, даже не в карнавал, а в перформанс по набору лайков. Лицами эпохи стали вечные хохотуны, среди которых стендап-комики – самая безобидная категория. За бессмысленным смехом постмодерна уже прячется даже не душевная пустота, там скрывается душевный ад. Смех постмодерна всегда был чёрным, недобрым, но сейчас он становится зловещим.
Вектор грядущих социальных трансформаций понятен: от безответственного, бессмысленного, опустошающего хохота к отрезвлению, осознанию сложности мира, его неопределённости, если хотите, рискованности. От человека смеющегося – к человеку познающему и преодолевающему. Но что у этого человека будет в душе – вопрос! Кто этот человек, осваивающий «великую пустошь», оставленную постмодерном? Пустошь иногда в прямом смысле слова. Достаточно проехаться мимо брошенных русских деревень, заросших борщевиком, мимо промышленных предприятий Средней Азии, погрузившихся в солончаки. Или взглянуть на пустые глазницы домиков, остовы заводов в сотнях городов деиндустриализированной Америки.
Этот человек будет жёстким, даже жестоким. Но какие будут у него цели? С какими мыслями он будет преобразовывать старый мир?
С теми, что он принесёт с собой из детства и юношества. Из нашего сегодняшнего мира. Ибо не бывает кроны без корней, как заметил Вадим Кожевников в своём недооценённом романе-шедевре позднесоветского времени, так и названном – «Корни и крона». Кстати, а почему сейчас не получаются крупные формы? Не получаются романы, но получаются посты в соцсетях... Нет ли сходства с позднесоветским периодом, когда «не заходили» в общественное сознание серьёзные, написанные «со знанием века» вещи. Не потому ли, что крона уже оторвалась от корней, от мира социокультурной «советскости», которая была частью умиравшей индустриальной глобальности? Умер СССР, довольно быстро закончились и «индустриальные» США вместе со своей культурой и искусством.
Задумаемся, а что в душе у тех, кого можно считать людьми нового мира? Ответ не так однозначен. Вы уверены, что из кривляющегося мира тиктокеров выйдут люди, способные построить «светлое будущее»? С чего бы? Ведь, возможно, это будет тик-токер, взявший в руки вместо смартфона огнестрел. А скорее то и другое. Ведь для них и то и другое, по сути, всего лишь гаджет. И кровь – почти бутафорская. Почти. И никакой романтики, только ужас перед просторами мира, вдруг оказавшимися больше, страшнее, сложнее и требовательнее, чем экран смартфона, подключённого к вайфаю в фалафельной. На фоне этой вооружённой безответственности с адом в душе, «комиссар в пыльном шлеме» выглядит не просто пристойно, но послом некоего «прекрасного далёка».
Мир бессмысленного хохота может породить только мир бессмысленного насилия, ибо и насилие, и хохот – различные проявления человеческой социальной беспомощности, бессилия перед окружающим миром. Именно сгусток такой социальной бессмыслицы и бессилия пришёл однажды утром в школу Казани. Пришёл убивать. Просто так.
Любое развитие требует усилия, а иногда и насилия, но усилия своего, а насилия – прежде всего над собой. Но ведь постмодерн (системы, где не надо никуда стремиться, где, если не хочешь работать, выдадут гарантированный доход на прожитие) исключал необходимость усилия над собой. Более того, предпринимавшие такие усилия быстро попадали в категорию «опасных оригиналов».
Но современный мир, опустошённый хохотом постмодерна, это ещё и мы. Те, кто считает, что деградирующие на наших глазах тиктокеры – это нормально. Кто не остановил человека с винтовкой, идущего по утренним улицам города. Кто не замечает ночной порностудии в элитном бизнес-центре. Кто отворачивается, видя, как соседский парнишка с задатками инженера подсел на разрушающую его психику компьютерную игру, а талантливый художник – на наркоту.
Мы, люди, которые ещё помнят, как оно было «на полном серьёзе». Мы, живущие надеждой, что всё рассосётся, мы дохохатывающие свой век.
Дмитрий Евстафьев, политолог, профессор Высшей школы экономики