Возвращение Германии в мировой политический процесс на правах полноценного игрока – вопрос времени. Однако не означает ли будущее Германии в Европе возврата к её прошлому?

В эпоху противостояния блоков западные немцы с таким энтузиазмом восприняли идею европейской интеграции, что даже пугали им соседей – политику канцлера Гельмута Коля в Европе иногда называли «интеграционной яростью». Пока ФРГ в тандеме с Францией раскручивала «мотор» единой Европы, ГДР, интегрированная в другой блок, вносила немалую лепту в жизнь стран СЭВ – социалистического аналога тогдашнего ЕЭС (Европейское экономическое сообщество – объединение 12 европейских государств, с 1957 по 1993 год). Разделённая Германия была даже благом для разрозненной Европы, где каждый имел своё лицо. В «европейском концерте» держав, в системах разных союзов, немцы успешно играли свои партитуры у разных дирижёров. Но соседям становится сложно, когда Германия объединяется. Возникает маэстро, который хочет дирижировать сам.

История повторяется. И отнюдь не все в Европе в 1990-м были рады концу потсдамской эпохи. Обретя после объединения новые возможности, экономический великан не хотел оставаться политическим карликом. «Она убивает мою Европу!» – горестно восклицал Коль, когда в ходе финансового кризиса 2010-го правительство Меркель отказалось от роли «европейского портмоне», с чем не просто мирилась, а даже гордилась старая ФРГ. Новая же (на просьбу французов ослабить свои экспортные потоки ради блага слабых южных соседей) устами Меркель прагматично отвечала: «Где мы сильны, мы не откажемся от своей силы».

Разумеется, путь, которым идёт Берлинская республика (так называют теперь ФРГ, следом за «Боннской» и «Веймарской»), – это пока ещё не тот особый германский путь, которого страшится Европа. Но скоро уже 20 лет, как на общем пути «коллективного Запада» германская колея всё чётче и глубже. Берлинская республика имеет свои национальные интересы и твёрдо следует им.

Тем же, кто в России ожидает от Германии особых, самостоятельных шагов, расходящихся с политикой ЕС, надо помнить, как сильно она вовлечена в западные блоки и союзы, повязана договорами и обязательствами. Германия стремится ныне реализовывать (а если надо – продавливать) свои интересы не вопреки коллективной Европе, как это делают иные члены ЕС на востоке, а внутри неё, умело влияя на процессы принятия общих решений. В чём-то ФРГ приходится смирять амбиции, соотнося их с иными, более сильными влияниями в ЕС. Так случилось, например, с «Северным потоком – 2». Давление США и американского лобби наложилось на исконный страх европейских стран перед усилением Германии, на опасения, что, став «газовым великаном Европы», она эту Европу нагнёт.

До тех пор пока структуры, сложившиеся в эпоху конфронтации блоков, жизнеспособны и действуют, ФРГ будет строить свою политику в их рамках. Нельзя ожидать одиночных ходов от страны, которая весь послевоенный период в поделённом виде была на передовой линии холодной войны, т.е. даже не субъектом, а одним из инструментов конфронтации. Там и поныне находятся штаб-квартиры регионального командования американских вооружённых сил по Европе и Африке. Обретя в 1990-м новую величину, Германия не обрела державного формата. И не обретёт, пока расклад сил в мировом политическом процессе не поменяется. А перемены эти вряд ли будут зависеть от неё, однако Германия – одна из тех стран, что окрепнет, когда ослабнет «коллективный Запад».

Его системообразующими элементами в последние десятилетия были атлантические державы – Великобритания и США. С выходом Британии из ЕС континентальная Европа (ось Париж – Берлин) получает шанс. Германия на новом историческом витке садится на тот сложный политический шпагат, который некогда определял политику бисмарковского рейха: она слишком сильна, чтобы быть равноправным игроком среди европейских стран, но слишком слаба, чтобы стать на континенте единственной руководящей силой.