После похорон отца я побросала учебники в сумку и пошла в школу. Первым уроком была литература – на доске значилось: «Космизм Лермонтова». И учительница, Марьиванна, говорила, что Лермонтов первым сказал, что Земля голубая, чем внёс большой вклад в развитие отечественной космонавтики, а ещё она читала в одном журнале, что Лермонтов был пришелец с другой планеты.

(Марьиванна закрыла глаза и произнесла – в рифму)

«...и потому

так близко было небо ему.

(Марьиванна тряхнула шестимесячной завивкой)

а на земле было скучно и грустно...

(и механически добавила)

...и некому руку подать...»

А я подумала, что не пришелец он был – просто мать у него умерла.

Но, наткнувшись на эту мысль, тогда я не додумала её до конца. Точнее, тогда ещё жива была моя мать, но, потерявшая отца, я знала, что она смертна.

Прошли, как писали в титрах старых фильмов, годы – я похоронила мать, стала поэтом, и меня пригласили в Тарханы. И здесь, на родине Лермонтова, а Тарханы если и не буквально «родина» (родился Лермонтов в Москве), то «почва и судьба», в фамильной усыпальнице Лермонтовых, рядом с могилой юной Марии Михайловны, матери поэта, я додумала ту детскую мысль до конца.

Когда у ребёнка умирает мать, ему физически некому руку подать, а ещё в этот момент кончается его детство, а поскольку детство Лермонтова – Тарханы, а Тарханы для него – «почва», то есть «земля», то кончается Земля – остаётся только небо.

То-то в стихотворении «Ангел», написанном в 1831 году, Лермонтов рисует мать в образе ангела, летящего по «небу полуночи» и несущего в мир «младую душу»: ангел поёт «песню», которую ничто не сможет «заменить» на «грешной» и «скучной» земле. А когда на «небе» оказывается и отец, ставший «духом ада или рая», забывшим о земле, как сказано в другом стихотворении того же 1831 года, отчизной для Лермонтова становится небо. Точнее, небо для Лермонтова становится отчизной.

«...на краю которой растёт дуб, –

сказала Марьиванна, –

посаженный самим поэтом.»

Рос, мысленно уточнила я, будучи в Тарханах, потому что накануне нам рассказали, что незадолго до праздника в дуб попала молния, и он рухнул как подкошенный (как Лермонтов, в которого попала пуля Мартынова).

«И хорошо, – мысленно сказала я тогда, – потому что это невыносимо, что деревья живут дольше людей.»

И с удовольствием срубила рябину, росшую за оградой могил моих родителей и деформировавшую эту ограду. И когда я это сделала, я поняла, что я сирота – круглая, как Земля. Как мяч, которым играл мой сын, в возрасте одиннадцати лет страстно любивший стихотворение «Бородино» и читавший так:

Ну ж был денёк!
            Сквозь дым летучий
фашисты ринулись как тучи –
и всё на нас идут...

И я подумала, что женщина, у которой есть ребёнок, даже если она круглая сирота, не может выбрать своим отечеством небо. И что моим отечеством до конца моих дней будет Земля. Теперь, когда моему сыну столько, сколько было Лермонтову, когда он ушёл к своим родителям, я знаю, что, когда я уйду к своим, меня будут встречать не только папа с мамой, но и один классик.

Который вполне мог бы быть одноклассником моего сына.

Инна Кабыш