Стоял однажды в кафе быстрой готовой еды, когда идёшь с подносом и берёшь себе суп, второе, подошёл уже к кассе, передо мной – мужик. А надо сказать, что раньше в этом сетевом кафе конфету давали – как комплимент.

Вдруг мужик, которого уже рассчитали, возвращается с подносом и говорит с басовитой обидой: «А конфету?!»

Кассирша испуганно: «Я думала, вы не едите!» Мужик с неподдельной горечью: «А я ЕМ!»

Так разрывается пространство. Во взрослом дядьке большими буквами вдруг проталкивается малыш. Малыш тоже не очень приятный, и дядька так себе, и я, наблюдающий, тоже не золотой, но пространству нет до нас никакого дела, ему просто надо на несколько секунд разорваться.

Недавно был в Кемерове, смотрел спектакль по своим стихам. Потом в ресторане с организаторами обсуждали, как надо сделать, снять, отмонтировать...

– Надо, чтоб пространство разорвалось. Чтоб художественное перешло в документальное.

Я не помню, у какого режиссёра (говорил я тогда за столом), но очень известного, просто сейчас имя вылетело – когда я вспомню, вы сразу скажете «а, ну да», – был фильм про Януша Корчака. Весь фильм снят как спектакль, в павильонах, причём как чёрнобелый спектакль, а самый конец – когда их, детей, вместе с Корчаком уже везут на поезде в концлагерь, чтобы там убить, – снят уже как фильм, на природе. Но по-прежнему на чёрно-белой плёнке. И вот сознательным усилием режиссёрской воли постановщик отменяет страшный реальный конец. Вагон, лязгнув, вдруг отцепляется, состав смерти идёт дальше, а последний вагон тормозит и останавливается. Двери товарняка разъезжаются, и дети, подростки и сам Корчак выпрыгивают из него – и бегут-бегут по изумрудному огромному полю, потому что именно в этот момент в фильм приходит почти нереальный цвет.

Удивительная аберрация памяти. Я потом вспомнил фамилию режиссёра. Это Анджей Вайда («а, ну да»). Фильм так и называется: «Корчак». Я нашёл его перед тем, как писать текст. Да, вагон отцепляется, да, двери в вагоне разъезжаются, да, дети выпрыгивают на свободу, помогая младшим выбраться, да, они бегут вместе с Корчаком в поля под флагом со звездой Давида. Но никакого цвета там нет. Фильм так и остаётся чёрно-белым, даже ещё более туманным. То есть это я дорисовал, допридумал вдруг появившийся почти мультипликационный изумрудный цвет, этот разрыв в оптике, этот цветной шов.

И мне жаль, что сам Вайда этого не сделал.

Существует свидетельство очевидца об отправлении Корчака и его детского дома из гетто в Треблинку: «Я был на Умшлагплаце, когда появился Корчак с Домом сирот. Люди замерли, точно перед ними предстал ангел смерти... Так, строем, по четыре человека в ряд, со знаменем, с руководством впереди, сюда ещё никто не приходил. «Что это?!» – крикнул комендант. «Корчак с детьми», – сказали ему, и тот задумался, стал вспоминать, но вспомнил лишь тогда, когда дети были уже в вагонах. Комендант спросил Доктора, не он ли написал «Банкротство маленького Джека». «Да, а разве это в какой-то мере связано с отправкой эшелона?» – «Нет, просто я читал вашу книжку в детстве, хорошая книжка, вы можете остаться, Доктор...» – «А дети?» – «Невозможно, дети поедут». – «Вы ошибаетесь, – крикнул Доктор, – вы ошибаетесь, дети прежде всего!» – и захлопнул за собой дверь вагона».

Как же на самом деле хотелось, чтобы либо в этот момент, либо потом страшное пространство разорвалось, чтобы образовалась изумрудная щель, через которую детям бы дали выбраться из взрослой смерти – и побежать.

– А мы-то думали: вы не хотите.

– Нет, мы хотим.

Дмитрий Воденников, поэт